Юрий Алешко-Ожевский

МИФЫ И ЛЮДИ, главы из романа

Вадиму Алексеевичу Колдунову, хирургу от Бога,

который подарил новую жизнь не только мне.

1. Рок древней богини. Эллада
2. Cанька-Орион и Маин. Сибирь
3. Заратустра. Персия-Германия
4. Кинжал Аримана. Сибирь-Украина
5. Схватка с Артемидой. Сибирь.
6. Колдунов.

Предыдущая часть — здесь

Глава 6.КОЛДУНОВ.

О нем ходили легенды, которые больше напоминали фантастические сказки, чем медицинскую практику. Он резал там, где нельзя было резать, он вытаскивал тех, кого нельзя было вытащить. Он оперировал четвертый десяток лет, нарушая медицинскую статистику смертности при тяжелых операциях. Он был исключением, и никто не хотел понять почему. Завистников у него было больше, чем друзей, поэтому медицинские коллеги и не старались перенимать опыт Колдунова. Ординаторов у него не было. Он трудно уживался с начальством и часто менял место работы. Сейчас он оперировал в военном госпитале.

Ниночка связалась с госпиталем, на связи тоже оказалась хорошая знакомая.  Полоса везенья продолжалась. В госпитале согласились принять Саньку и вызвать Колдунова, хотя у него был выходной. Отозвали санитарный вертолет со спасательных работ по вывозу людей, сидевших на крышах домов затопленной несвоевременным наводнением деревни. Деревня была неподалеку от поселка. Здесь тоже повезло. Вертолет долетел за пятнадцать минут.

Аленка успела поставить капельницу, открыла бикс со стерильным материалом, подумала:

— Асептика, это глупость. У Саньки столько бактерий внутри, что никакой стерильный тампон  не нужен. Микробы там веселятся и размножаются без всякого секса, делись сам себе пополам сколько хочешь!

Она постепенно успокаивалась и верила все больше и больше, что обойдется. Аккуратно выскребая грязь из раны стерильным тампоном, не забывала проверять пульс. Санька лежал на кушетке в чем мать родила, его разрезанные ножницами и скальпелем поршни, штаны и трусы валялись в углу вместе с аленкиной шалью, лифчиком и трусами. Пульс удобнее было считать на лодыжке: нога была к свободной аленкиной руке ближе, чем санькина неповрежденная рука. Пульс был хотя и слабый, но ровный. Сердце держалось стойко, сильного кровотечения не было — «зажим» держал.

Когда над поселком затрещал вертолет, давая круг, Аленка выскочила на крыльцо, схватив по пути с вешалки свой белый халат, и начала им размахивать над головой. Летчик ее заметил, дал еще круг, наклонив вертолет на бок, и сел на огороде соседнего с амбулаторией дома. Аленка надела белый халат поверх своего разорванного и испачканного домашнего халатика. Застегнулась на все пуговицы. Гостей нужно было встречать в подобающем виде.

Чука полз домой на передних лапах. Внутренности у него были целы. А шины на переломанные кости Аленка ставить умела

.

Санька пришел в себя. Каталка остановилась перед дверью операционной. Боли не было, наркоз после укола начал действовать, и это было такое блаженство — не чувствовать боли, что хотелось петь и плясать от радости. Он не мог плясать, его ноги и его руки были привязаны к каталке бинтами. Он открыл глаза и увидел рядом с собой людей в грязно-зеленых комбинезонах почти такого же цвета, как его охотничьи штаны, но без камуфляжных пятен. Симпатичная блондинка, что было видно по лицу с зелеными кошачьими глазами, а не по волосам, поскольку ее волосы скрывались под глухой шапочкой, но лицо еще было открыто — ее марлевая повязка пока висела на шее, вынимала у него из вены шприц. Еще несколько человек в таком же буро-зеленом наряде толпились сзади.

Старик с серо-стальными пронзительными и очень глубокими глазами склонился над Санькой, вглядываясь в его глаза. Он вглядывался, по-видимому, уже давно, пытаясь поймать его первый после пробуждения  взгляд. Старик был похож на Дон Кихота, но без бородки и усов — сухой, высокий, с теми же чертами лица, как у классического идальго. Увидев санькин осмысленный взгляд, он наклонился еще ниже и сказал:

—   Меня зовут Вадим Алексеевич, я хирург, который должен тебя оперировать. Мне очень важно знать, солдат, разрешаешь ли ты мне. Подумай, может быть, ты хочешь другого хирурга. Мне важно знать, доверяешь ли ты именно мне. Это для меня очень важно.

—   Я не солдат, а матрос. Первой статьи. — Выдавил из себя Санька первое, что пришло в голову. — Со мной очень плохо?

—   Хуже только в морге. Ты пока живой. Повреждены печень, желудок, тонкая и двенадцатиперстная, поджелудочная, не говоря уже о руке и сосудах.  Но есть надежда, что может получиться. Быстрей думай, времени мало. Доверяешь или нет?

Стальные глаза хирурга соединились с небесно-синими глазами Саньки. Стальная подлодка взлетела ракетой в небо, небо растворилось в океанской бездне. Санька в третий раз в жизни почувствовал тот же душевный трепет, резонанс, вибрацию, при которой его душу на бесконечное мгновение вынесло из реального физического мира в мир духовный. Вынесло через глаза. Из глаз в глаза. Из одной души в другую.

Но в этот раз его не качало на музыке любви, как в первом танце с Аленкой, и не охватывало кровавое пламя ненависти и злобы, как в схватке с медведем. Сейчас не было звуков, света и цвета. Сейчас было совсем иное чувство, то чувство, которое принято называть Верой и Надеждой. Нет,  это было больше, чем неопределенные и зыбкие вера и надежда — соломинки для утопающих. Из глаз хирурга шло чувство Уверенности и Надежности. Это была твердь, на которую можно было опереться.

Санька понял, что эти стальные глаза не просто видят и знают то, что не дано знать обычным людям. Этому человеку было дано право распоряжаться судьбой других людей. Но только в том случае, если они  этого захотят. Вопрос стоял только так: или ты заканчиваешь свою земную жизнь, или вручаешь свою новую судьбу этим стальным глазам и рукам.

—   Доверяю, доктор.

—   Я не доктор, не люблю этого слова. У меня есть имя-отчество, Вадим Алексеевич. Запомнили, Александр Павлович?

Санька успел удивиться, но не успел спросить, откуда хирург знает его имя-отчество. Каталка уже подъехала к операционному столу, и ему на лицо зеленоглазая блондинка положила маску:

—   Считайте вслух!

Реальность снова сменилась небытием.

К операции все было готово. Наступила последняя пауза, затишье перед боем. Колдунов закрыл глаза, его губы чуть заметно шевелились. Все молчали, все знали про этот последний ритуал. Когда Колдунова спрашивали, не молится ли он, он отвечал:

— Сосредотачиваюсь. Концентрируюсь. Если сам до предела не сконцентрируешься, ничего путного из операции не получится.

Что он шептал губами, никто не знал, но догадывались, поскольку перед тем, как взять в руки скальпель, он делал над операционным полем крестообразное движение рукой. Это тоже был его ритуал, и это тоже как будто подтверждало догадки о его вере, но рука не складывалась в щепоть, и в церкви его не видели ни разу. Однажды его спросили, ходит ли он в церковь, он ответил словами апостола Павла: «Храм Божий внутри нас».

 

Шел пятый час операции. Брюшная полость была промыта, желудок и тонкий кишечник ушиты, двенадцатиперстная кишка тоже, с печенью сделали все, что могли, артерию починили, оставалась только поджелудочная железа. Она, к счастью, была повреждена только с того края, где еще можно было оперировать. Если бы медвежий коготь прошел на два миллиметра ближе к середине, Саньки уже не было бы. Теперь перед Колдуновым стояла самая ювелирная часть операции, требовавшая  решения. Он думал, держа в руках скальпель и наблюдая за руками ассистента, заканчивавшими накладывать очередной шов, можно ли иссечь ткани в железе на миллиметр, или нужно ее зачистить на два миллиметра. Глаза смотрели на руки ассистента, но видел он только железу. Внутренним взором он пытался увидеть ее насквозь, увидеть ее живые и поврежденные клетки без окрашенного препарата под микроскопом, который видит патологоанатом. Его цель была простая — не дать патологоанатому этой возможности. Это всегда было его целью. Он имел дело с живыми людьми, а не с трупами, с Жизнью, а не Смертью.

Иссечь грязные ткани в разрыве необходимо, некротическая ткань все погубит. Но лишний миллиметр зачистки может привести к смерти. Железа — это не печень и не кишки. Риск большой. Смерть от острого панкреатита не менее надежна, чем от пробитого пулей сердца, хотя сепсис тоже не подарок. В любом случае все может пойти насмарку. Нужно было решаться.

Он увидел границу возможного как раз перед тем, как его отвлекли. В этот момент другая пара хирургов, занимавшаяся санькиной рукой, закончила собирать раздробленные кости, порванные мышцы и сухожилия. Ощущение близости конца операционного напряжения позволило им вспомнить о том, что водка в холодильнике есть, а вот за закуской придется бежать. Это было сказано шепотом, но даже шепота было достаточно.

Колдунов покачнулся, выронил скальпель, схватился обеими руками за стол, но тут же выпрямился. Его глаза не отрывались от операционного поля, но он чуть не потерял чувство границы возможного, которое у него появилось.

—   Володя, кончайте базарить. Как  у вас дела с рукой?

—   Мы уже все собрали, зафиксировали, подштопали, зашили, накладываем  повязку.

—   Молодцы. Как сердце?

Врач-анестезиолог, зеленоглазая  блондинка, стараясь говорить потише и помедленнее, чтобы, не приведи Бог, от резкого слова не вздрогнула в операционном поле рука ассистента Колдунова  Коли, сказала:

—   Вадим Алексеевич, сильная аритмия. Я  уже попыталась ее заблокировать, но пока ничего не получилось. Стандартный вариант не помог, экстрасистола усилилась, давление падает, несмотря на капельницу. Сейчас буду подбирать лекарства.

—   Нет, не надо. Пошлите кого-нибудь к главному на третий этаж, у него сегодня день рождения. Там на сабантуе должна быть кардиолог Алла из терапии. Попросите ее прийти сюда, скажите, что я просил.

Тощий и длинный санитар, недавно переведенный в госпиталь из караульной роты гарнизона за неумение подтянуться на перекладине и перепрыгнуть через гимнастического коня, который, любопытствуя, сидел до этого на табуретке в углу операционной, рванулся к двери, но остановился:

—   Там, наверное, много народа. Как ее узнать?

Володя, заканчивавший накладывать повязку на санькину руку, не выдержал:

—   Салага, Аллу не знает. Капитан медслужбы, красавица-брюнетка, на цыганку похожа. Сразу увидишь, других таких красивых брюнеток  у нас нет. Дуй быстро, да не забудь войти и обратиться по уставу! — И тут же повернулся в сторону врача-анестезиолога:

—   Светочка, вам она не конкурентка, вы непревзойденная красавица-блондинка, как раз в моем вкусе. Брюнетки — не моя стихия. И  вы совершенно зря надулись.

Светочка пропустила лесть мимо ушей, но не смогла сдержаться, чтобы не высказать свои претензии к Колдунову:

—   Вадим Алексеевич! Мы его потеряем! Пока санитар бегает туда-сюда, да еще за терапевтом, который ничего не смыслит в наркозе, время уйдет! Мерцалка же началась, вон какая экстрасистола! Надо очень быстро и жестко работать! Я все-таки дипломированнй анестезиолог после ординатуры, а  вы мне не доверяете!

—   Светлана Андреевна, я вам доверяю, но вы сами сказали, что собираетесь подбирать лекарство. Подумайте две минуты, что вы будете вводить, но мне кажется, что  у нас есть более надежный вариант, чем лекарства. В любом случае я возьму ответственность на себя. Санитар за Аллой пошел?

Руки Колдунова опять работали так быстро, что ассистент с трудом успевал за ним. Четыре руки мелькали вокруг операционного поля пятый час. Руки медсестер мелькали сзади.  Лишних слов не было, каждый знал свое и общее дело, все понимали друг друга без слов. Операция близилась к концу, но сердце сдавало.

Санитар ворвался в кабинет главврача без стука, но тут же козырнул, приложив руку к белой шапочке, вытянулся  по стойке смирно и, еще не разглядев присутствующих сквозь табачный дым, отбарабанил:

—   Товарищ полковник, разрешите обратиться к товарищу капитану! Колдунов срочно просит помочь!

Полковник был в хорошем настроении, седьмая бутылка коньяка подходила к концу, разговор шел душевный. Он благодушно повернул голову к двери:

—   К какому капитану?  У нас тут их несколько.

—   К капитану Алле!

Все грохнули от смеха.

—   Алла Владимировна, к Вам санитар на свидание пришел!

Но брюнетка с профилем и разрезом глаз египетской богини уже поднялась с места и пошла к двери, застегивая ворот полевого кителя с белым подворотничком, надетого поверх черной, гипюровой, соблазнительно просвечивающей блузки. Кителей с лацканами она терпеть не могла из-за форменного галстука, висевшего на шее удавкой, хорошо, что разрешалось носить полевой китель старого образца:

—   Разрешите, товарищ полковник?

—   Да-да, конечно.

Они бегом добежали до операционной, по пути санитар успел сказать только несколько слов, но кардиологу все было ясно. Не переодеваясь, даже не пытаясь найти халат и мельком взглянув на экран кардиографа, она подошла к Саньке и, стараясь не мешать Колдунову, взяла Саньку двумя руками за правую руку. От левой руки из-под повязки торчали только кончики пальцев.

Закрыла глаза и сосредоточилась. Попыталась включиться, но что-то мешало. Подумалось:

— Наркоз не мешает, мне не впервые работать под наркозом, наверное, мало одной руки, обычно беру сразу за две, чтобы замкнуть контур. Нужно взять второй контакт в другом месте. ¾ Положила вторую руку на санькину ногу и почувствовала, что он был уже где-то далеко, почти на пределе ее возможностей, но, главное, она почувствовала, что сзади от Светланы идет мощный  импульс ненависти. Мешал именно он. От него необходимо было отключиться, иначе ничего не получится.

Тогда Алла склонилась к санькиной голове, приоткрыла закрытые веки, и поразилась синеве его глаз. Прижалась к его лбу своим лбом. Висок к виску. Пульс к пульсу. Включилась и замерла, синхронизируя биоритмы двух сердец. Ее сердце начало давать сбои, начался приступ, почти такой же, как  у Саньки. Она знала, что отдает часть своей жизни и своего здоровья, но она жила для этого, это было ее призванием — дарить здоровье другим. Даже свое собственное здоровье.

Научиться так работать ей удалось еще в студенческие годы. Все началось с баловства хатха-йогой, с задержанного, ритмического и очистительного дыхания. Потом была иоговская игра со своим пульсом и кровяным давлением, с регулированием температуры тела и регулированием кровотока. Это было просто, этому может научиться за несколько месяцев каждый, кто имеет маломальское воображение и знает технику аутотренинга.

Включиться в чужое сердце и работать с ним в резонансе удалось далеко не сразу, на это потребовалось три года настойчивых тренировок. Это не были обязательные занятия, просто она прослышала, что таким штучкам обучают целителей в буддийских монастырях за восемь лет и попыталась освоить эту технику. Над ней посмеивались, но она добилась своего. У нее стало получаться. Сегодня был трудный случай, но у нее получалось и даже довольно легко. Мелькнула мысль: “Коньяк частично снял влияние коры головного мозга, может быть, это тоже помогает. Жаль, что я не училась в буддийском монастыре. Их целители умеют себя блокировать, а вот мне придется расплачиваться”.

Кардиограф начал выравнивать пульсирующую кривую: пики стали ровнее, отчетливее, провалы между ними исчезли, давление начало подниматься. Через пять минут все было в норме. Алла выпрямилась и отошла от Саньки к санитару, обалдело смотревшему то на нее, то на кардиограф. Встретила ненавидящий взгляд Светланы с достоинством. Победителей не судят.

—   Освободи-ка, рядовой, табуреточку старшему по званию.

Она присела, достала из кармана кителя таблетки, бросила две в рот.

— Принеси водички запить, верста коломенская. Ишь, какой ты длинный вымахал, того и гляди переломишься.

Закрыла глаза и, прислонившись затылком к стене, проверила пульс у себя на запястье. Ритм пульса был похож на поведение взбесившегося скакуна: прыг-прыг-прыг, остановка, прыг, и снова остановка неизвестно насколько, и снова прыг-прыг. Оставалось привести в порядок себя, хотя она знала, что дальше будет хуже. Таблетки бета-блокатора помогут минут через пятнадцать. Сейчас нужно помочь сердцу дыханием, ритм к ритму, легочно-кардиальная связь должна быть поставлена под контроль.

Алла начала вдыхать воздух через нос, медленно заполняя легкие снизу вверх, считая секунды. На счет пять остановилась, задержала воздух в заполненных до предела легких на три секунды, освободила легкие снизу вверх, действуя сначала диафрагмой, а потом грудной клеткой за пять секунд, выдыхая воздух пятью резкими толчками через полусжатые губы, застыла на три секунды; повторила вдох-выдох; задержала дыхание надолго: «Сейчас содержание углекислоты в крови повысится, сосуды расширятся, а там от таблеток и адреналин придет в норму». Через три минуты Алла поднялась с табуретки, опять почувствовала спиной ненавидящий взгляд Светланы и вышла из операционной.

С поджелудочной железой Колдунов работать кончил. Сил не осталось. Держась обеими руками за операционный стол, он повернулся к ассистенту:

—   Коля, поставьте дренажи здесь, здесь и здесь и зашейте. Я уже выдохся. Извините.— И вышел из операционной, спотыкаясь о пол и стены.

Читать дальше