Андрей Углицких
ЖИТИЕ ЛЮДМИЛЫ УГЛИЦКИХ
С КОММЕНТАРИЯМИ СЫНА
(опыт литературного расследования судьбы угличского этапа 1592 года)
ЧАСТЬ 4
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5. Часть 6. Часть 7.
ТАК ЛИ УЖ СТАР СТАРЫЙ СИБИРСКИЙ ПУТЬ?
Есть, есть, соблазн такой – пройти, хотя бы, по карте, хотя бы, мысленно проделать тот маршрут… Основные дороги остались за 400 лет, в основном, теми же (ну, разве что, дорожное покрытие стало получше, поцивильнее, да дорожную разметку, кое-где, нанесли). Для решения задачи вполне годится современный “Атлас автодорог России”, например, вот этот, выпущенный “Росавтодором” в 2006 году (выпуск №2). Откроем его. Начальная часть пути, до Ярославля вызовет у нас определенные затруднения. Очень много вариантов, но ничего, возьмем кратчайший (100-110 км), вот этот: Алтыново-Покровское-Большое село-Дорожаево. Мы — в Ярославле, городе при впадении реки Которости в Волгу, на правом берегу последней. Где у нас Брокгауз и Эфрон, подать его сюда!: “В старинных частях Ярославля — «Рубленом и Земляном» городе — сосредоточены все наиболее замечательные древние церкви, Спасский монастырь, обширное здание лицея с прекрасным садом и все лучшие здания города. Центр Земляного города — Ильинская площадь. В торговом отношении Ярославль когда-то занимал одно из первых мест в России. В XVI столетии он служил главным складочным местом иностранных товаров. Постепенно предприимчивое ярославское купечество расширяло торговые обороты отечественной промышленности, главным образом по хлебным, льняным, лесным, рыбным, москательным, бакалейным и мануфактурным товарам”.
Далее маршрут пойдет почти “отвесно” на север, на Вологду-город, старинным купеческим “вологодским” трактом: Глебово-Костюшино-Туфаново-Бабаево-Слобода-Пречистое-Стародворское-Заемье-город Грязовец, — и, вот уже перед нами Вологда: “губернский город Вологодской губернии на широте северной 59°13’30,9″ и долготе восточной от Гринича 39°53’0,2″, в 710 верстах от С.-Петербурга и в 434 верстах от Москвы, на абсолютной высоте 51 сажень над уровнем океана, по обоим берегам реки Вологды, при впадении реки Золотухи. Об основании Вологды точных исторических сведений не существует. Вероятно, начало поселению на месте нынешнего города положено новгородской вольницей (ушкуйниками). Первое известие о существовании такого поселения находится в житии св. Герасима, вологодского чудотворца, который, придя на эту реку в 1147 г. из Киева, уже нашел здесь посад Воскресение и основал Троицкий монастырь. Вологда несколько раз переходила из рук новгородцев под власть московских князей, пока в XV в., при Василии Темном, не была окончательно присоединена к московским владениям. Когда московским престолом завладел Димитрий Шемяка, Василию был дан в удел город Вологда. В 1503 г. в Вологде основана епископская кафедра. Существует предание, что Иоанн Грозный собирался сделать Вологду своей столицей; он посетил ее три раза, в 1545, 1566 и 1568 гг. (причем в последний раз прожил тут 2 года и 5 месяцев), заложил каменные стены и возвел каменный собор во имя Успения Богородицы (называемый также Софийским), по образцу московского Успенского собора. Когда при Иоанне Грозном были установлены торговые сношения с Англией и Голландией, Вологда стала местом склада товаров, привозных и отпускных. Путь в Сибирь из Москвы проходил через Вологду; все это привлекало сюда немало иностранных купцов”…
Здесь, в Вологде, подумал я том, что, по сути, ничего не известно мне о быте жителей тогдашней Руси: где, в каких домах они жили, во что одевались, чем питались, какие песни пели, о чем рассказывали сказки детям своим. Как же я могу о них писать, если я ничего о них не знаю? И… снова полез я в интернет. Оказалось, что информации о быте россиян того времени достаточно настолько, что потребовались воистину титанические усилия, чтобы “ужать” расползающийся, как пасхальное тесто, во все стороны, текст, “утрамбовать” его всего в 2,5 машинописные страницы! И то, лишь прибегнув к старинному студенческому методу создания шпаргалок: изложению материала сухим телеграфным языком. В итоге – появилась на свет вот эта краткая справка по быту и культуре в XVI веке. Телеграфирую ее вашему вниманию:
Жилища. Основной жилищной единицей в XVI веке был крестьянский двор. Среднестатистический двор того времени состоял из избы и клети. Изба, отапливаемая постройка, утеплённая в пазах мхом. Клеть — срубное помещение, служившее для хранения зерна, одежды, другого имущества. “Революцией” в строительном комплексе XVI века стало появление изб на подклете, подъизбице, т.е. имеющих подъполье (для скота и хранения припасов). Подклеты еще нередко называли горницами (в центральных областях страны). Все больше появляется домов с сенями, которые соединяют избу и клеть. Из других построек чаще всего встречались сенник (вариант клети), овины, погреба, бани («байны», «мылны»), постройки для скота. В северных районах уже в это время можно заметить тенденцию к двухэтажности таких построек (хлев, мшаник, а на них сенник, то есть сенной сарай).
Феодальная усадьба, по описям и археологическим известиям, значительно отличалась от крестьянской. Обязательным ее элементом были сторожевые, оборонительные башни-повалуши. Основной жилой постройкой феодального двора была горница. Постройки были срубные, из отборного леса, имели хорошие двускатные крыши, а на повалушах они были нескольких видов — двускатные, четырёхскатные и крытые фигурной кровлей-бочками. Дворы ремесленников городских посадов по составу построек ближе стояли к крестьянским дворам, хором богатых у них не было. Каменные жилые постройки, известные на Руси ещё с XIV века, и в XVI веке продолжали оставаться редкостью.
МУЖЧИНЫ. Одежда: Основной мужской одеждой в XVI веке была рубаха из шерстяной ткани (власяницы), льняного или конопляного полотна. Рубахи носились с определенными украшениями. У богатых и знатных — из жемчуга, драгоценных камней, золотых и серебряных нитей, у простонародья — вышивались красными нитками. Главнейший элемент — ожерелье. Ношение ожерелья обязательно вне дома. Украшениями покрывали концы рукавов и низ подола рубах. Рубахи различались по длине. Короткие рубахи (до колена) носили крестьяне и городская беднота. Более длинные — богатые и знатные (до пят). Штаны были обязательным элементом мужской одежды. Обувь: явное преобладание кожаной обуви над плетеной из лыка или бересты. Лапти не были известны населению. Сапоги носили знатные, богатые люди; калиги, поршни — крестьяне и горожане. Феодалы всегда носили сапоги. Головные уборы: отличались разнообразием. У крестьян и горожан в чести была войлочная шляпа конусообразной формы с округленной вершиной. Бояре и знать носили тафьи, маленькой шапочки. При выходе из дома на нее, поверх, надевалась высокая “горлатная” меховая шапка. Все сословия носили шубы, однорядки и кафтаны, а также сарафаны.
ЖЕНЩИНЫ. Одежда: как и мужчины, носили рубахи, но рубахи — длинные, до пят. Материал – полотно или шерстяные. Украшались вышивкой. Из украшений — простые бусы, мелкий жемчуг, латунные нашивки. Крестьянки и рядовые горожанки носили поневы и плахты. Обувь женщин была идентична мужской. Головные уборы: платы (убрусы). Сарафанов женщины почти не носили. Обязательно носился пояс. Выйти на улицу без пояса было нельзя. Металлические украшения сходят на нет. Из известных ранее десятков разных типов шейных, височных, налобных, ручных украшений, к XVI веку остаются только перстни, браслеты, серьги и бусы.
Пища. Основной пищей в XVI веке оставался хлеб из мешанной ржаной и овсяной муки. Из пшеничной муки выпекали хлеба, калачи и просфиры. Из муки изготовляли лапшу, пекли оладьи и «перепечю» — ржаные жареные лепёшки из кислого теста. Из ржаной муки пекли блины, приготовляли сухари. Имелся большой ассортимент яств, приготовленных из сдобного теста — пироги с маком, мёдом, кашей, репой, капустой, грибами, мясом и т.п. Широко распространены были каши (овсяные, гречневые, ячменные, пшенные) и кисели – гороховый и овсяный. Из зерна делали квас, пиво, водку. Основные овощи и фрукты: капуста, огурцы, лук, чеснок, свекла, морковь, репа, редька, хрен, мак, стручковый зелёный горох, дыни, различные травы для солений: чебра, мята, тмин), яблоки, вишни, сливы. Грибы — вареные, сушеные, печеные. Широко была распространена рыбная пища (соленая, сушеная и вяленая).
Сельскохозяйственный инвентарь. Как и прежде, в сельском хозяйстве употреблялась, соха — «суховатка», а также пришедшая ей на смену двузубая соха — с железным наконечником, а также деревянный плуг. Применялись бороны, косы, серпы, грабли.
Посуда бытовая. Братины и ковши.
Фольклор. Былины, сказки, пословицы, песни были основными формами словесного искусства. Памятники письменности XVI в. упоминают скоморохов как людей, забавляющих народ, потешников (свадьбы и похороны).
Сказки. В XVI в. были популярны сказки. Немец Эрих Ляссота, будучи в Киеве в 1594г., записал сказку о чудесном зеркале. В ней рассказывается о том, что в одну из плит Софийского собора было вделано зеркало, в котором можно было видеть то, что происходит далеко от этого места. Много сказок о животных. Вошел в сказки и образ Ивана Грозного. В одной сказке Грозный обрисован как проницательный правитель, близкий к народу, но суровый по отношению к боярам. За подаренные ему репу и лапти царь хорошо заплатил крестьянину, но когда дворянин пожалел царю хорошего коня, царь разгадал злой умысел и отдарил его не большим поместьем, а репой, которую получил от крестьянина. Широкое распространение получили антибоярские пословицы. «Времена шатки — береги шапки», «Царские милости в боярское решето сеются», «Царь гладит, а бояре скребут». Бытовали иные фольклорные жанры: поверья и легенды, для которых в XVI в. свойственна уже значительная христианизация. Вера в силу слова и действия теперь подтверждается просьбой о помощи к богу, Иисусу Христу, богоматери и святым. Сила христианских религиозных представлений была велика, они стали господствовать над языческими. Персонажами легенд, кроме лешего, русалок и черта, стали также святые (Никола, Илья). Важные изменения произошли и в былинах. Они осовременивались. Калин-царь заменяется Мамаем, а вместо князя Владимира появляется Иван Грозный. Борьба с татарами оживила былинный эпос. В этом столетии были сложены былины о Дюке и Сухмане, о наезде литовцев, о Вавиле и скоморохах. Отличие всех этих былин — широкое развитие социальной темы и антибоярской сатиры. Былины повсеместно отличаются сатирой и веселой шуткой. Новые особенности приобретают в XVI в. и предания, среди которых выделяются, прежде всего, 2 группы преданий об Иване Грозном и о Ермаке. 1) Рассказывают о походе на Казань и подчинении Новгорода. 2) Сложены новгородцами и содержит в себе осуждение Грозного за жестокость. Приписывается ему и борьба с Марфой Посадницей, которую он якобы, сослал или убил. Предания о Ермаке носят местный характер: донские, уральские и сибирские. Особенно богата группа преданий, в которых Ермак выступает как покоритель Сибири.
Песни. Много разбойничьих или удалых песен. Герой разбойничьих песен смелый, удалой добрый молодец, поэтому и сами песни получили в народе название «удалых». Отличаются острым драматизмом, воспеванием «воли» и образа разбойника, который вешает бояр и воевод. Классическим примером служит песня «Не шуми, ты мати, зеленая дубравушка»: “Среди поля хоромами высокими / Что двумя ли столбами с перекладиной”. Активно формируется и жанр балладных песен, отличающихся тонкой характеристикой личных, семейных отношений людей и зачастую имеющих антифеодальную направленность («Дмитрий и Домна», «Чурилья-игуменья», «Князь и старицы», «Князь Михайло», «Князь Роман жену терял»). Часто исполняются и исторические песни, делящиеся на 2 основных цикла, связанных с именами Ивана Грозного и Ермака. Песни об Иване Грозном включают сюжеты о взятии Казани, борьбе с крымскими татарами, обороне Пскова, о личной жизни царя: гневе Грозного на сына, смерти самого царя. Песни о Ермаке — сюжеты о Ермаке и казаках, походе голытьбы под Казань, разбойном походе на Волгу и убийстве казаками царского посла, о взятии Ермаком Казани, о встречах с Грозным и пребывание в турецком плену. В песнях нашли также отклик и набеги крамского хана Давлет-Гирея на Москву в 1571-72гг. и оборона Пскова от войск Батория в 1581-82гг. (песни «Набег татар» и «Осада Пскова»).
Грамотность и письменность. В XVI веке получили хождение следующие книги и жития: 1.“Житие Варлаама Хутынского” 2. “Житие Сергия Радонежского”. 3.“Стоглав”. В “Стоглаве” опубликован проект создания новых школ. Имеется возможность судить в общих чертах о схеме учебного процесса в начальных школах, 4.“Степенная книга” — (Послание Геннадия архиепископа Новгородского) и 5.“Домострой” — книга о домашнем образовании и воспитании, а также дошедшие до нас в большом количестве учебники. Уровень грамотности. Согласно сведениям А.И.Соболевского (1894), уровень грамотности в XVI веке среди придворных феодалов -78%, северных землевладельцев — 80%, новгородских помещиков — 35%, среди посадских – 20%, крестьян – 15%. Наивысший уровень грамотности Соболевский отмечает среди белого духовенства. Оно было грамотно поголовно. Более низкий уровень грамотности наблюдается среди монахов (до 70%). Наиболее часто встречающиеся книги: 1.Рукописные “Шестидневы”. 2.“Букварь”. В 1574г. во Львове Иваном Федоровым был написан и напечатан «Букварь». Он совмещает в себе учебники для двух видов школ: азбука, тексты для чтения и сведения по грамматике образцы склонений и спряжений. 3.Учебник арифметики: «Цифирная счетная мудрость». 3.Учебник истории. Есть данные, что она преподавалась в некоторых школах, но не ясно в каком объеме и по каким пособиям. Предполагают, что по русским летописям и хронографам.
Появление бумаги: широкое распространение письменности привело к вытеснению в XVI в. пергамента, хотя он употребляется еще в некоторых случаях. Основным материалом для письма стала бумага, которую привозили из Италии, Франции, германских государств, Польши. Изменения в графике письма – окончательно стала господствовать скоропись, вытесняя полуустав, появилась тайнопись. В 30-40гг. XVIв. появился новый стиль украшений в рукописях, который в последствии получает название «старопечатного» орнамента. Элементы этого стиля: клеймы (узоные рамки) имеются уже внутри заставок геометрического типа”.
Как видно из представленной справки, изрядное количество тогдашнего населения российского к концу XVI века умело читать и писать, было знакомо с книгами и бумагой – иными словами – было культурным. Существовали и действовали школы, выпускались в ассортименте школьные учебники по основным школьным дисциплинам. Можно также считать, что тогдашнее общество жило насыщенной духовной, неотделимой в то время от религиозности, жизнью, живо откликаясь на изменения, происходящие в стране. Одним словом, это была явно не та “лапотно-дремучая-немытая” Русь, к которой меня так основательно приучили популярные теле-и радиопередачи, в которых маститые, увенчанные всеми мыслимыми и немыслимыми лаврами, столичные историки гонят байду (или — несут пургу, не знаю, как правильней сказать) о моей Средневековой Руси…
НА ТОТЬМУ И УСТЮГ ВЕЛИКИЙ!
Переведя немного дух в Вологде, милостью Божьей и с Божьей помощью, устремимся далее в Тотьму-город: Оларево-Васютино-Кадников-Чекшино – стоп! Здесь поворот направо на восток под углом почти 90 градусов, иначе мы вместо Тотьмы нашей, любезной, окажемся в конце в какой-нибудь Няндоме, там, или Каргополе, а нам туды не надобно. Нет, от Чекшино – круто на восток – старым сибирским трактом – Корино-Воробьево-Огарево-Борщовка-Якуниха-Маныловица-Царева-Козловка… Вот и Тотьма-касатка! “Уездный город Вологодской губернии, на правом высоком берегу р. Сухоны, при впадении в нее р. Песьей-Деньги. Пароходная пристань. Первоначально город находился при устье р. Тотьмы, впадающей в 15 верстах ниже в Сухону. Первое, но неопределенное известие о Тотьме встречается в 1138 г.; в 1539 г. Тотьма перечисляется в числе городов, разрушенных казанскими татарами, после чего жители его переселились к соляным варницам, в 2 верстах от нынешнего города. Когда эти варницы были открыты — неизвестно, но уже в 1500 г. тут была церковь и посад Соли-Тотемской, один из древнейших солеваренных заводов России; тогда же тут поселились Строгановы, имевшие свои варницы. Вскоре за тем жители переселились от варниц к берегу Сухоны, у впадения р. Песьей-Деньги, и построили в 1554 г. Спасо-Смуринский монастырь, а на горе устроено было укрепление, в котором жители отражали поляков в 1613 г.”.
Куда дальше? А на УстЮг Великий, на него, батюшку! На родину дедушки Мороза российского! Как? А по тракту, тянущемуся вдоль реки Сухоны, на северо-восток, все севернее и восточнее, шаг за шагом, за шагом – шаг, длинный, немыслимо длинный перегон – уж, не знаю, сколько верст, не меньше 400-450!: Медведево-Камчуга-Коченга-Игмас-Брусенец-Березовая слободка-Нюксеница-Большая Сельменьга-Бобровское-Леваш-Вострое-Стрелка-Полдарса-Прилуки-Верхнее Анисимово-Большая Слобода-Новатор-Великий Устюг… Уф, дошли…Устюг Великий… Что же о нем пишет “Энциклопедия…” Брокгауза и Эфрона? Так… Вот, нашел: “…уездный город Вологодской губернии (колокольня собора Успенской Богородицы — 60°45’45,6″ сев. шир. и 46°18’42» вост. долг. от Гринича), в 454 верстах от Вологды и в 1163 верстах от С.-Петербурга, на левом берегу реки Сухоны, в 4 верстах выше ее слияния с рекой Юг. Местность эта еще в древности носила название Черной Луки, так как Сухона тут образует поворот. Сухона сильно размывает берег, и его пришлось укрепить деревянною обшивкою. Весною, в половодье город затоплялся неоднократно; самое сильное наводнение случилось в 1762 г. Прежде город лежал при самом слиянии Сухоны с Югом, откуда и название его; на новое место он был перенесен в начале XIII в. для того, чтобы обезопасить его от набегов инородцев, живших по р. Югу. Окончательно город перенесен на новое место в 1478 г. Основатели Великого Устюга неизвестны. В 1289 г. он входил в удел кн. Ростовского…”.
На отдыхе после этого долгого перехода отвлечемся от этапа, хоть ненадолго, и поговорим о корнях угличских. Заметил я, в ходе своих лексических упражнений с фамилией Угличский – Углицких, что и само слово Углич – явно не северное, а скорее южно-русское: Уг-лич, Уг-лич. Ибо, если бы оно было северо-русским, в нем бы, почти наверняка, звуки “г” и “л” были бы размежеваны, разделены мягкой, певучей гласной “о”: уголичских, уголич. Это для южно-русской речи свойственно проводить “усекновение глав” “лишним” гласным: ср. берег (сврн.) – брег (юж.), ворота (сврн.) – врата (юж.), ну, и так далее. Решил, на всякий уж случай, отработать, и этот, что называется, “след”. И вправду, нашел в энциклопедиях короткую информацию [Прим. – короткую (сврн.), краткую (юж.) — А.У.], историческую справочку следующего содержания: Угличи 1.Группа восточнославянских племен, живших на территории между Днестром и Дунаем, 2. Представители этой группы племен”. Почти обрадовался – вроде бы, подтверждало это ход моих рассуждений о том-де, что, действительно, на север, к “финно-угорским” территориям, после распада Киевской Руси под ударами батыевыми и иже с ним, устремился поток южных славянских “мигрантов” (см.выше). Однако дальнейшее погружение к корневым истокам “угличей” принесло совершенно неожиданные результаты. Вот они: в оригинальнейшей работе “Угличи – волки русской летописи (о тотемическом происхожении этнонима “угличи”)”, статье, одним из эпиграфов к которой становятся слова О.Н.Трубачева “Ранние славянские этнонимы – свидетели миграции славян”, автор ее Р.А.Рабинович, в частности, пишет:
“Ни одно из племенных имен “Повести временных лет” (далее ПВЛ) не знает такого разнообразия вариантов написания, как имя уличей. На страницах летописей уличи выступают под именами: улучи, улутичи, улучичи, улутьчи, лутичи, лютичи, глутичи, глутицы, луцаци, уличи, улици, улицы, ульцы, ульчи, угличи, углици, углецы. Исследователи пытались найти первоначальную форму этого имени. В основном, два варианта претендовали на первоначальность: “угличи” и “уличи”(=”ульцы”). При этом авторы отмечали соответственно две линии развития (изменения) первоначальных форм. Одна — от “угла” (угличи, углици, углецы), другая, представленная многочисленными остальными вариантами, — от “ула” или “улучья”, “луки”. Древность первого варианта обосновывалась более ясной этимологией “от угла”, а также упоминанием ее в летописном фрагменте, описывающем переселение уличей с Нижнего Днепра в Днестровско-Бужскую область. Критики этой точки зрения исходили из того, что эпизод 940 г. помещен, в основном, только в позднейших летописях, которые во вводной части, когда упоминаются уличи, не содержат названия “угличи”. Ранние Лаврентьевская и Ипатьевская летописи ни во вводной части, ни в датированной этого варианта не содержат вообще. Первоначальность первого варианта получила признание у небольшого числа исследователей (Татищев 1963: 31-41, 210; Карамзин 1989: I, 267; Надеждин 1844: 243-253; Брун 1879: 101-106; Веселовский 1900: 20). В послереволюционной историографии она фактически не высказывалась. Единственная попытка заново ее доказать была предпринята О.Н.Трубачевым. При этом исследователь привлекал старое основание — наличие Днепровского “угла”, от которого и могло произойти, по его мнению, это название (Трубачев 1961: 187). То, что форма “угличи” произошла от “угла”, собственно, никто никогда и не оспаривал. Другое дело, первоначальная ли она. Исследование Г.А.Хабургаева, подвергнувшего критике точку зрения О.Н.Трубачева, подтвердило тезис, звучавший и в прошлой историографии, о том, что название “угличи” является позднейшей этимологизацией летописцев, пытающихся осмыслить “непонятное” этническое наименование в плане “народной этимологии” (Хабургаев 1979: 198-199). Формы, сходные с вариантом “угличи” довольно близки между собой и практически не отличаются друг от друга, в то время как употребление названий, связанных общим происхождением с формой “уличи” (“ульцы”), носит практически ненормированный характер (отсюда такое множество вариантов), что само по себе указывает на более раннее время возникновения и использования этой формы. Сторонники второго варианта, в свою очередь, пытались найти “первоформу” уже среди его многочисленных названий. Первой назывались формы: “улучи”; “ульцы”; “уличи” (Соловьев 1988: I, 88-89; Барсов 1885: 96, 273-274; Середонин 1916: 127; Филевич 1896: 301-304; Соболевский 1891: 4-5; Ламбин 1879: III, 145; Шафарик 1848: II, кн. I, 208-210; Грушевский 1911: 242; Шахматов 1919: 31-39). Форма “уличи” считается наиболее ранней на том основании, что этот вариант встречается в ранних Лаврентьевской и Ипатьевской летописях. Однако в этих же летописях встречаются и другие варианты. Н.Ламбин доказывал, что первоначальной формой было название “ульцы”, а уж от него произошли все остальные названия второго варианта (Ламбин 1877: I,55). Объявление Ламбиным первоначальной формой названия “ульцы” не вызвало опровержений в литературе, так как признавалась лингвистическая тождественность названий “ульцы” и “ульчи” и, отсюда, “уличи”. Попытаемся найти соответствия названиям племени уличей, употребляемым в русских летописях, в этнической номенклатуре славянского мира за пределами Восточной Европы. Из всех многочисленных названий второго варианта наше внимание привлекают два — “лутичи” (“лютичи”) и “ульцы”, которым мы находим не просто соответствие (схожесть названия) в западнославянском мире, а фиксируем их полную тождественность. Речь идет о союзе славянских племен — черезпенян, хижан, доленчан, ратарей, а также отделившихся от них в IX в. гаволян (стодоран), — располагавшемся в VIII — ХII вв. между Одером, Эльбой, устьем Хафеля и Балтийским морем и носящем общее название “лутичи” (liutici, lutici) и “вильцы” (wilzi, wiltzi, wilti, uuiltze, vuilci). В письменных источниках этот союз племен известен также и под именем “велеты” (velti, veleti, veletabi). (Гельмольд 1963: 38, 248; Нидерле 1956: 114-116; Свод: II, 471-472). Догадку о возможной связи прибалтийских лутичей и уличей русской летописи высказывал еще Н.М.Карамзин: “Гельмольд…пишет о Балтийских Славянах Лутичах, бывших, как вероятно, одного племени с Днестровскими” (Карамзин 1989: I, 195). Напомню только, что Н.М.Карамзин считал разными племенами днестровских лутичей и днепровских уличей. Но в последующей историографии этот вопрос никак не затрагивался даже на уровне высказывания предположений. Таким образом, мы вправе считать, что уличи ПВЛ не одиноки в славянском мире, имеют за пределами Восточной Европы ближайших одноименных “родственников”, подобно полянам, древлянам, дреговичам, северянам, словенам, хорватам и дулебам. В этой связи важным представляется понимание смыслового контекста во вводной части. ПВЛ дважды называет в ней имя лутичей: при перечислении словенских племен, пришедших “на Вислу”, и в четвертом перечне восточноевропейских славянских племен, когда они упоминаются вместе с тиверцами. Выскажу предположение, что фразу: “А от техъ ляховъ прозвашася поляне, ляхове друзии лутичи, ини мазовшане, ини поморяне” — можно понимать и несколько иначе, чем понимает ее Д.С.Лихачев. Исследователь переводит интересующее нас место следующим образом: “…другие ляхи — лутичи…”.(ПВЛ:I,11,207). Учитывая знание летописцем и лутичей “днестровско-дунайских”, нельзя ли его слова понимать, как: “…ляхи — другие лутичи…”? Употребление летописцем слов “друзии” и “инии” по отношению к славянским племенам в этнографической части ПВЛ поражает одним обстоятельством. Слово “друзии” — “другие” летописец употребляет только по отношению к тем племенам, которые имеют двойников-тезок в славянском мире — древлянам, дреговичам, северянам, лутичам. К одиноким в славянской этнической номенклатуре племенам применяется слово “инии” (“иные”), по смыслу близкое к синонимичному “другие” (мазовшане, поморяне, полочане). Зная этногеографическую ситуацию расселения славянских племен в целом, зная, какие племена являются в этнономенклатуре “одинокими”, а какие — нет, летописец мог употреблять слово “друзии” (“другие”) в значении не “иные”, а в значении “вторые”, как и понимается это слово во многих славянских языках. Безусловно, высказанное предположение является гипотезой, нуждающейся в подтверждении. Итак, мы находим полностью тождественные имена “лутичи” (“лютичи”) и “ульцы”. Русская транскрипция “ульцы” безусловно близка латинской (“uiltze”, “wilzi”, “wiltzi”, “wilti”, “vuilci”). В этой связи интересно, насколько рано стали употребляться именно эти формы — “ульцы” и “лутичи” в русской летописи. Форма “ульцы”, как и наиболее близкие ей формы “уличи” (“ульчи”), признавалась исследователями наиболее древней, поскольку эти формы встречаются в ранних Лаврентьевской и Ипатьевской летописях. Любопытна интерпретация часто встречаемого варианта “лутичи”. В первой половине XIX в. исследователи (Н.М.Карамзин, А.Шлецер) полагали его одним из основных вариантов, и именно под этим именем фигурировали уличи в их исследованиях. П.Шафарик отстаивал мысль о наличии на Руси “своих” лютичей, отличных от предодерских (Шафарик 1848: II, кн.1, 208, 225-227). Позднее в научной литературе название “лутичи” в летописях попросту перестали замечать. Было легче считать его ошибкой переписчика, какой-то нелепостью, чем как-то объяснять связью с прибалтийскими славянскими племенами. В силу близости и соответствия названий “ульцы” (“уличи”) и “вильцы” тождественность в названии русских лутичей и поморских нельзя игнорировать. Необходимо знать, когда появилась и форма “лутичи” в русских летописях. Она наиболее часто встречается во вводной части позднейших летописей — Воскресенской, Софийской I, Никоновской, Троицкой и др. В позднейших летописях сюжеты, связанные с уличами, восходят к Начальному Своду, и на этом основании можно полагать, что форма “лутичи” столь же древняя, сколь и достоверная. В некоторых списках Ипатьевской летописи первоначальное слово “оуличи” было исправлено в “лутичи”. “В этом слове “оу” зачеркнуто, над “л” другим почерком надписано “т” под дугой, а “и” переделано в “у” (ПСРЛ 1962: II, 9-10). Тот факт, что в ранней летописи форма “лутичи” не просто присутствует, а присутствует в исправленном виде после исправления “оуличи”, говорит в пользу древности и реальности названия летописцами русских уличей “лутичами”. Имя прибалтийских вильцев начинает упоминаться в германских источниках в VIII в., а второе имя — “лутичи” появилось в XI в. (Свод: II, 443, 449, 451, 454, 462; Латиноязычные источники 1989: 140). Хронологически сходной могла быть ситуация и с употреблением имени русских ульцев-лутичей. Установление факта близости, родства уличей дунайских и лутичей прибалтийских дает нам гораздо больше возможностей для выяснения происхождения этнонима “уличи”. Исследователи выдвигали несколько версий происхождения этнонима “уличи”: “угличи” от “угла”; “улучи” и схожие от “улучья” — речной или морской луки; “ульцы” от “ула” (как большое пустынное равнинное пространство); “уличи” — также от “ула” (“скопление”) — “уличи” -”многочисленный народ” и “уличи” от “улья” (занятие пчеловодством). (Татищев 1963: 31-41, 210-216; Карамзин 1989: I, 267; Соловьев 1988: I, 88-89; Брун 1979: 101-106; Иловайский 1882: 67, 286; Ламбин 1977: I, 60-69; Надеждин 1844: 243-256; Шахматов 1919: 31-39; Соловьев 1988: 270; Барсов 1885: 92, 96, 273-274; Соболевский 1891: 4-5; Филевич 1896: 301-304; Ламбин 1877: I, 55-56; Тихомиров 1947: 133-135; Рыбаков 1950: 9; Федоров 1974: 81-84). Все эти версии построены по принципу традиционного этимологического анализа названий, вернее, их корневой, производящей части. Исследователи, их предложившие, не представили доказательств в их защиту. Ни одна из предложенных версий не представляет имя “уличи” как самоназвание, что было бы тем более логично, учитывая патронимическое (генеалогическое) значение, по Г.А.Хабургаеву, суффикса -ич-и (Хабургаев 1979:191-194,199). Признавая факт позднейшей этимологизации летописцев в случае с названием “угличи” полагаю, что и варианты “улучи”, “улучичи”, связываемые некоторыми исследователями с речной или морской лукой, имеют такое же происхождение. Исходя из этого, нужно выяснить этимологию наиболее ранних форм названия уличей — “лутичи” и “ульцы”. Поскольку русские летописцы не предоставляют информации по этому поводу, обратимся к их “западным коллегам” и посмотрим, что они сообщают в этом плане об одерско-балтийских лутичах — вильцах. Гельмольд в “Славянской хронике” пишет, что “эти четыре племени за свою храбрость называются вильцами (то есть “волками” — Р.Р.) или лютичами” (Гельмольд 1963: 38). На основании этого сообщения исследователи еще со времен Л.Нидерле не считали имя “вильцы” самоназванием (Нидерле 1956:114-115; Свод II:471). Наименования — “лютичи” и “вильцы”, по мнению Л.Нидерле, даны велетам соседними народами и вызваны соответствующим отношением последних к “суровому мужественному национальному характеру” и к той длительной и героической борьбе, которую вели лютичи против германцев (Нидерле 1956: 114-115). Этимология слова “вильцы” представляется исследователям “более ясной”. Сходные формы присутствуют во всех славянских языках. Оно восходит к праславянскому vьlkъ, соотносится с готским wulfs, албанским ulk, латинским заимствованием из сабинского lupus, с сохранением исконно латинского vulcus, volcus “волк” в Vulcanus “бог Вулкан” (Фасмер 1996: I, 338). Некоторые исследователи полагают, что слово “вильцы” является синонимом слову “велеты”, “вельты” (Нидерле 1956: 114-115; Веселовский 1900: 3). Этимология названия “лютичи” выводится “от Люта”, то есть потомки Люта (от старославянского “лютъ” — жестокий). Лингвисты сближают это слово с греческим lykos —”волк”, “волчье бешенство” (Фасмер 1996: II, 547). Этимология слова “лютичи”, таким образом, может сближать его с названием “вильцы” — “волки”. Собранные мною данные письменных источников, касающиеся и прибалтийских лютичей, и их восточноевропейских “тезок-двойников”, и других славянских племен в различные периоды, не позволяют мне согласиться с данным утверждением. Ниже будут приведены данные в пользу следующей гипотезы: Слово “вильцы” является оригинальным самоназванием или переводом самоназвания, восходящим к слову “волки”. Название “вильцы” — тотемического происхождения и никак не связано с чертами “национального характера”. К слову “волки” восходит не только название прибалтийского племенного союза велетов — лютичей — вильцев, но и соответственно, имя племени-“двойника”: лутичи — уличи — ульцы ПВЛ”.
Вот так, любезный мой читатель. Такая вот, карамболь с угличами получается! Сам понимаю, что цитата, которую я привел, огромна, что она ни в какие “читатники” не лезет (почти как путь от Тотьмы до УстЮга Великого!), но, что делать – тщетно пытался, что- либо из нее “выбросить”, как-то сократить – и ничего не получается, настолько все в ней важно, настолько все имеет отношение к рассматриваемой проблеме… Может быть, и вправду, угличи – это “волчье” племя славян из “Повести временных лет”, и что происхождение их двояко – южное (угловатая излучина Днепра) или прибалтийское – польско-литовское (излучина Вислы). Впрочем, о близости литовцев к славянам, поговорим мы, если Бог даст, на следующем большом “привале”.
ГДЕ ЖЕ ТЫ ТАКОЙ, КОЙ-КАКА-КУКОЙ?
Следующей узловой точкой пути нашего маршрута, как мы помним, должен стать некий Кай-городок, что должен бы располагаться на землях вятских тогдашних. Много времени провел я над картой, глазами своими, близорукими, как веником, раз десять, не меньше, “вылизал”, “вымел” все углы и закоулки вятские – нет такого населенного пункта, нет и все тут! Ну, хоть ты, тресни! Опять начались карты и словари: Кай – есть, но не тот, Кай-городок – нет, Кой — имеется, но не в той области, Кой-городок – нет… Может, быть, Кукой – какой-нибудь. На последней версии – стало, вроде, “потеплее”: Кукой – это же стилизованное, языческое “Купала”. В Москве, той еще, был даже район такой — Кукой — теперь Лефортово называется, слобода бывшая Немецкая. В старину-то московскую всякий житель столицы знал, как знают “Отче наш” богомольцы истовые, что означает клич: “Фря, кыш на Кукой!”. Эх, если бы у нас было больше времени, можно было бы и про это рассказать, но вся загвоздка заключается в том, что нет его у нас, времени этого. К тому же, и с вариантом Кукой тоже “обломилось”, что называется… Единственная “радость” состояла в том, что понятно мне стало, откуда это в Перми столько Кайгородовых и Койгородовых… И вот, в тот самый момент, когда уже готов был я признаться, расписаться в беспомощности и несостоятельности поисковой моей, вдруг (надоумил же Господь!) поднять глаза повыше – глянуть на прилегающие к вятским земли – и вот он, вот, больше негде ему быть, голубчику, – на самом юге современной Республики Коми увидел я на карте, еле различимую, малюсенькую точку “Койгородок”! Так вот значит, как дальше следовали угличане ссыльные мои дальше! И опять огромный перегон – Великий Устюг- Грибино-Палема-Кузнецово-Луза-Ефаново-Ельцова Гора-Лальск-Учка-Улановская-Алешево-Папулово-Бушковское-Лопотово-Комельское-Андреева Гора-Грибошино-Егошинское-Уга-Годово-Коржихинский — вдоль реки Луза – Лойма-Галактионовская-Керес-Спаспоруб-Урнышовская-Ракинская-Закулье… Здесь траектория нашего пути пересекает нынешний современный тракт Киров-Сыктывкар. Отсюда до Койгородка, – продолжая мысленно вектор маршрута, напрямую, совсем “немного” — километров 100, однако, прямой дороги нет, и приходиться делать большой “крюк”, поворачивая опять на север, двигаясь вверх до Сыктывкара: Симушино-Слобода-Чукаыб-Сорд-Визинга-Вотча-Межадор-Захарово-Мальцевгрезд-Гарья-Гарьинский-Пажга-Лэзым-Дачи — (паром через реку Сысола) – Шошка – Градор – Верхняя Максаковка — Сыктывкар. Погодите, а был ли тогда Сыктывкар-то? Проверяем: Сыктывкар… Нет Сыктывкара в Брокгаузе и Эфроне! Хорошо, хорошо, обратимся еще раз к карте, что у нас тут еще есть, кроме уже не нужного нам этого, будь он неладен, “Сыктырвара” еще: так, ага, есть некий Выльгорт, в предместьях. Около, совсем рядышком.… Это уже что-то похожее на те времена… Проверяем.… Нет! Никакого Выльгорта тоже нет… Может быть, тогда назывался он этот населенный пункт не Выльгорт, а Вильгорт какой-нибудь? Всякое могло быть… Проверяем и этот вариант.… Увы, с тем же результатом — и здесь облом! Что еще – Верхняя Маскаковка – не то, Граддор – не то, Краснозатонский – это уже типичное не то… Что же делать? Неужели сюда не заходили, потому, что эти места тогда еще были необжитыми? Погоди-ка, а реки? Про реки ты, конечно, и не вспомнил, следопыт уральский хренов!! Реки!!! Смотрим на карту: реки… так… главная река — Сысола. Сысола, конечно же, надо искать Сысолу! Смотрим.… Есть, есть Сысола! (Все-таки, ты, молодец “Брокгауз-о-Эфрон”, готов я сейчас расцеловать тебя, даже если ты не один человек, а целых два!). Скорей, скорей — в соответствующую статью энциклопедии. Вот она: “Сысола — р. Вятской и Вологодской губ., лев. прит. Вычегды (системы С. Двины). Берет начало в Слободском у., течет сначала на С.З., затем на С.В., главным образом по лесистому Усть-Сысольскому у. Длина 340 вер., судоходна от прист. Кайгородской (242 вер.). Ширина в низовьях до 100 саж., глубина до 6 арш. Пристань Кайгородоская и гор. Усть-Сысольск. На берегах С. расположены железоделательные заводы Кажим, Нювчим и Нючпас. Притоки: правые — Ныдыб, Кажим, Черная, Лопья, Нювчим; левые — Октым, Б. Бизенга и др.”. Ларчик просто открывался — нынешний Сыктывкар – это тогдашний Усть-Сысольск! Почему же тогда в реестрике том, сибирском, нет никакого Усть-Сысольска? А нет его там потому, что действительно, до него ссыльные не доходили, ибо, есть более короткий вариант маршрута до Койгородка. Вот он: опять, еще раз, вернувшись на “исходные” (но теперь – уже с песней!), выходим на трассу Киров-Сыктывкар и поднимаемся по ней на север: но не до Сыктывкара (спасибо, уже были!), а только до Визинги. Не доходя последней, резко перекладываем “руль” нашего “пешетопного автомобиля” вправо и уходим вниз – на юг (така-я вот, понима-э-ешь, захо-гу-лина, полу-чила-ся!): Волоклом-Пыёлдино-Бортом-Гагшор-Палауз (вдоль реки Сысолы) – Подгорье-Подзь-Тыбью-Зимовка (символическое название, не правда ли?) — потом еще верст 30, и, вот он, Койгородок наш, искомый! Дошли. Сведений о нем не сохранилось никаких. Отдохнем, пожалуй… Ноги гудут, глаза не видют уже ничего… Что ж, пока образовался у нас еще один, пускай и, краткий, но роздых на большом пути нашем, поразмышляем о том, почему, таки, литовцы – кровные братья нам, славянам…
РУССКИЙ С ЛИТОВЦЕМ – БРАТЬЯ НА ВЕК!
О том, что некогда существовал один, общий на всех, язык заподозрил я давным-давно. И даже не применительно к тексту ветхозаветному о строительстве башни Вавилонской, нет, просто очень уж похожими были некоторые слова из разных, казалось бы, ну, никак не пересекающихся, языков: берег (сврн.-рус.) – брег (юж.-рус.) – berg (земля, берег — англ., сканд., нем.). Или: мама (рус.) – мамо, мати (укр., бел.) – матка (пол.) — миа (итал.) – мутер (нем.) – mother (англ.). Или: молоко (рус.) – млеко (пол.) – milk (англ.) и так далее. Слов таких встречалось не так много, но они были. Значит, когда-то слова эти входили в один язык? Значит, был общий язык? Оказывается, был. И назывался он праиндоевропейским. И, несмотря на то, что не оставил он после себя никаких “письменных” следов, ученые молодчики (а то, что ученые у нас – молодцы, что могут они, по единой плюсневой косточке какой-нибудь, собрать, воссоздать для нас облик целого мамонта или динозавра какого, да не просто динозаврика, а ДИНОЗАВРА, во всех его житейских подробностях – как и где жил, что ел и пил, какого цвета глаза носил, с кем время свое проводил – знаем мы давно и этому не удивляемся). Так же вышло и с языком нашим, праиндоевропейским. Ученые даже сумели воссоздать “образцы” того праязыка нашего, целые тексты. Могу привести пример такой языковой реконструкции: [“To regs est. So nepotlus est. So regs sunum evelt. So tosuo gheuterem precet: “Sunus moi gueniotam!” So gheuter tom reguem evequet: “Iecesuo deivom Verunom”. So regs deivom Verunom upo sesore nu deivom iecto. “Cludhi moi, pater Verune!” Deivos Verunos cata divos eguomt. “Quid velsi?” “Velmi sunum.” “Tod estu”, vequet leucos deivos Verunos. Regos potenia sunum gegone”]. Примерный перевод: [“Жил-был царь. Но был бездетным. И хотел царь сына. И попросил он священника: “Хочу чтобы у меня родился сын!”. Священник тому царю отвечает: “Обратись к богу Варуне”. И пришел царь к богу Варуне, чтобы обратиться к нему с просьбой. “Послушай меня, отец Варуна!” Бог Варуна с небес снизошёл. “Что хочешь?” “Хочу сына”. “Да будет так”, сказал лучезарный бог Варуна. Жена царя родила сына”]. (Иванов Вяч.Вс., Гамкрелидзе Т.В. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Реконструкция и историко-типологический анализ праязыка и протокультуры. — Т. I-II. — Тбилиси: изд-во Тбилисского ун-та, 1984). Вот так, по мнению ученых, говорили наши прапредки “каких-нибудь” 5-6 тысяч лет назад. И понимали друг друга. Мало того, они (ученые эти) попытались даже определить географические зоны, из которых язык этот родом. Правда, одной “стопроцентной” нет, зато, есть целых три…
Это стало возможным, потому, что “если в определении пространственных границ древней родины индоевропейцев основную роль играют «природные указатели», то при установлении временных рамок ее существования аналогичная роль принадлежит «культурным» указателям, прежде всего тем, которые имеют отношение к прогрессу техники и форм экономики. К примеру, двух важных терминов, этимология которых вскрывает технологические мотивы называния — *aies — «медь», потом «бронза» (от индоевропейского ai — «разжигать огонь») и *akmen — «наковальня» и «камень» (от индоевропейского *ak — «острый», в связи с технологией обточки). Такого же типа аргументами считают языковые данные, относящиеся к терминам для пахоты, плуга, боевых колесниц, отдельных видов оружия, утвари и т. п.
В целом хронологические рамки прародины индоевропейцев определяются значительно четче, чем пространственные. Большинство специалистов согласны считать V-IV тысячелетия до н. э. тем временем, когда существовала древнейшая индоевропейская цивилизация”. Где, спросите вы? Первый из возможных вариантов ответа на этот вопрос рассматривает в качестве прародины индоевропейцев “широкое пространство Центральной Европы — от Рейна на западе до Западной Украины, на котором в V тысячелетии до н. э. сложилась достаточно однородная неолитическая культура”. Другой — охватывает еще более широкие пространства – “от Рейна до Верхней Волги (включая даже Финляндию) — и опирается в своих заключениях практически только на археологические данные, отсылающие к концу III тысячелетия до н.э.”.
Однако наиболее “перспективный” вариант локализации прародины индоевропейцев — в северном Причерноморье и Приволжье («курганная», или «древнеямная», культура), где в V-IV тысячелетиях до н.э. формируется единая культура (сравним, в частности, одомашнивание лошади, употребление колесниц, мифологические представления: обожествление солнца, бог-громовик, культ коня и т. п.)”. Так вот, когда-то из этого праиндоевропейского языка и образовались и все сущие ныне, путем расхождения (дивергенции) по своим национальным, районным, местечковым “квартирам” и “подворьям”. Составлена целая, и почти цельная генеалогическая “карта” таких языков. Я не буду ее приводить целиком, просто перечислю, в контексте данных комментариев, первую тройку, что называется, только ту ее часть, которая напрямую касается языков славянских и пограничных с оными: 1.Славянские: восточные-русский, украинский, белорусский; западные — польский, чешский, словацкий, верхне- и нижнелужицкий; 2. Балтийские: литовский, латышский; 3. Германские: английский, немецкий, нидерландский, африкаанс (в ЮАР), идиш (новоеврейский); шведский, норвежский, датский, исландский.
Впрочем, придется добавить к вышеперечисленным одну важную языковую группу, которая также может быть небезынтересна нам, в контексте наших изысканий: VII.Уральские языки: 1. Финно-угорские: обско-угорские — венгерский, хантыйский и мансийский; прибалтийско-финские — финский (суоми), эстонский, карельский и некоторые другие; волжские — марийский и два мордовских (эрзя и мокша); пермские-удмуртский, коми-зырянский и коми-пермяцкий; составляющий отдельную ветвь – лопарский (саами).
Вот теперь, кажется, все – можно безболезненно двигаться дальше…
Так вот, как видно из представленной вниманию читателей генеалогии, “в семье индоевропейских языков особенно близки друг к другу славянские и балтийские языки. К последним относятся современные литовский и латышский (так называемые восточноприбалтийские) и мертвые (в разное время исчезнувшие) языки древних племен, обитавших на территории лесной зоны Восточной Европы от верховьев реки Оки до южной Прибалтики.
В чем же проявляется близость балтийских и славянских языков? А проявляется она в близких и регулярных звуковых соответствиях, в похожести форм словоизменения и словообразования, в существовании общности тех “основных” слов, которые обозначают окружающий мир, людей, а также их отношения и деятельность, правда, не в современных условиях, а условиях еще того, общинно-родового, строя. “При этом восстанавливаемое для славянских языков исторически исходное праславянское оформление слов, как правило, совпадает с их оформлением в исторически засвидетельствованных балтийских языках. Например, восстанавливая для славянского сын (древнерусское: сынъ) праформу *sun-us, мы находим ее в литовском sun-us и т. д.”. То есть, иными словами, в большом числе случаев славянские слова и формы, выглядят преобразованные прибалтийские! Или – наоборот. Да, да! Этот уникальный языковой феномен до сих пор не получил общепринятого исторического объяснения. Как это так, разные языки, относящиеся к различным группам, а ведут себя, по отношению друг к другу как кровно-родственные!
Этого не может быть, потому, что не может быть никогда. Но так есть! Бедные ученые, как только не выкручивались, как только не изворачивались! Поначалу предположили, что в глубокой древности был единый прабалто-славянский язык, который потом-де распался на праславянский и прабалтийский. Эта идея происхождения славянских и балтийских языков из общего для них языка-предка просуществовала в науке почти столетие — до начала-середины XX в. А раз язык был общим, значит, и союз племен, выходит, был единым! “Первым, кто усомнился в реальности балто-славянского праязыка и обосновал в 1911 г. свои сомнения, был Я. Эндзелин, известный латышский лингвист.
Поскольку балтийские и славянские языки, наряду с очень заметными общими чертами, характеризуются также и очень существенными различиями, в науке стала развиваться идея балто-славянской общности (или сообщности), заключающаяся в том, что праславянский и прабалтийский языки, исконно относившиеся к разным индоевропейским группам, будучи на протяжении очень длительного времени непосредственными «соседями», сблизились, развив комплекс общих для них особенностей”. То есть, мы с литовцами и латышами в древности были, если не кровными братьями, то уж очень, ну, очень близкими соседями-друзьями. “Окончательный отрыв праславянского языка от Древнебалтийских диалектов произошел после его сближения с западноиранской речью скифов (“да, скифы мы, да – азиаты мы!”), господствовавших в Северном Причерноморье в середине I тысячелетия до н. э.”. В конце первого тысячелетия до нашей эры в Среднем Поднепровье “формируется родоплеменной союз, получивший название зарубинецкой культуры, представляющий собой своеобразный “сплав” славянских и балтийских племен. Позднее группа племен этого объединения продвинулась по реке Десне и создала в верхнем течении реки Оки поселения, получившие у археологов название “мощинской культуры”. Гидронимические данные (названия рек, водоемов) свидетельствуют, что “мощинцы” говорили на западнобалтийском языке. Известно также, что жившие на этих же территориях в IX-X веках вятичи настолько заметно отличались от окружающего населения, что летописцы даже не считали их славянами, так же, впрочем, как и родимичей, живших приблизительно там же” (Чебоксарова Н.И. Народы, расы, культуры. М., 1971, С. 71.). Вот почему, славяне и литовцы с латышами, не являясь прямыми родственниками по крови, являются, в то же самое время, прямыми языковыми “братьями”. Вот, поди, почему, когда читаешь о том, как преследуют и гнобят в современной Прибалтике “некоренных”, русских ее жителей, то, чаще всего, речь идет, все-таки, о “финнистой” Эстонии, а не о Литве или Латвии. Потому, что “языковые” гены, как и гены, вообще, в карман не спрячешь, даже если проходит 2000 лет… Хотя, что такое в масштабе истории и 2000, и 3000, и 4000 лет? Мгновенье…
А что же такое народности, вообще? Что делает, объединяет людей в народ, что определяет национальность? Цвет волос или глаз, форма носа, манера одеваться, особенности архитектурного стиля или что еще более общее? Что? Впрочем, прозвучал уже сигнал к движению, надо идти дальше… Прощай Койгородок! Следующая остановка предстоит в Соликамске, в первом по счету городе Урала, до которого нужно дойти, дошагать, волоча за собой этот колокол угличский… С Богом, братия, в путь… Итак – Кайгородок — Гуж-Кажим… А дальше? А вот дальше прямое автомобильное сообщение на восток …прерывается. Дорога от Кажима поворачивает круто-круто на юг, следует, далее — по северу теперешней Кировской области через Боровой-Брусничной-Лесной-поселок Созимский. Здесь снова “появляется” “приличный”, столбовой трактовый путь. Куда он нас заведет? На север? Минуточку… Лойно-Бутино-Пальшины-Лупшер-Пушья-Кай (Прим. – вот он, искомый Кай, тот, который был так нужен, тот, который я столько искал, и “нашел” в Коми! Но об этом – речь впереди. – А.У.)-Булатово-Южаки и опять обрыв! Дальше на карте только тракторный путь до Порыша, оставляя, справа километрах в двадцати, Перерву (действительно “перерва” – пути-то дальше нет). Да, здесь нам ловить нечего – пути нет. Одна отрада душе – начиная с Кая – мы идем вдоль Камы-матушки! Тоненькой-тоненькой еще, как у ребеночка грудного жилочка на височке, но уже КАМЫ! Это потом, эта голубая жилочка, вобрав в себя тысячи и тысячи ручейков, ручьев, напитавшись соками речушек и рек, налившись силой богатырскою, несусветной, будет крутить турбины целого каскада Камских электростанций, это она, голубушка, еще будет гнать, на тысячекилометровом своем протяжении, тучные стада плотов, это она будет давать жизнь и работу, кормить собой, недрами своими, обильными, миллионы и миллионы людей, а пока – лишь тоненькая жилочка в непролазной глухомани вятской… Что же делать нам, однако. Как же пройти на восток? Нет, видимо, придется возвращаться в Кажим и искать другой маршрут. Возвращаемся обратно, злые, не солоно хлебавши…
…Сидим в злополучном Кажиме… О, если бы удалось, каким-то образом, преодолеть километров пятьдесят на восток по нынешнему бездорожью, мы смогли бы попасть в Усть-Черную, от которой опять возобновляется регулярное автомобильное сообщение! Пятьдесят километров… По полному бездорожью… Впрочем, почему же по полному? – вон, есть, обозначена на карте, грунтовая дорога, ведущая от Кажима в нужном нам направлении! Вот она – через десяток, примерно, километров от Кажима — населенный пункт Избы, далее, еще через десять, – еще один, поименованный Бараки – а дальше – уже приличная, автомобильная дорога на Усть-Черную! Да и расположены они так, словно специально строились для обслуживания сибирских эстафет тех времен. А что касается того, что сейчас эта дорога пришла в запустение, так это ни о чем не говорит. Ведь 415 лет прошло! Основной пассажиропоток с XVII-XVIII века пошел южнее, вот и захирел Кажим-Усть-Черньинский участок. Только и всего. Так что – вперед!: Усть-Черная- Пельмин-Бор-Серебрянка-Березовка-Оныл (паром через Весляну) – Сосновая – Шумино- Усть-Весляна (снова паром)- далее 22 км до Гайн – потом Харино-Исаево-Верхняя Старица (опять – вдоль Камы!) — Пятигоры, поворачиваем довольно круто на юг: Панино-Дасмортово-Мыс-Маскали-Нагорная-Нижняя Коса. Здесь мы должны круто повернуть на восток и через Кордон-Селище-Бурену-Уролку-Оськино-Никино-Касиб-Суханы-Тетерино выйти, наконец, к Каме в районе Соликамска, чтобы затем, после паромной переправы оказаться, наконец, в самом Соликамске. Соликамск, как свидетельствуют те же авторитетные источники, город “расположенный на речке Усолке, близ впадения ее в Каму”. “Около 1430 г. на левой притоке Камы — р. Усолка была начата выварка соли и возникло селение. В летописи 1506 г. Соликамск назывался Усолье на Камском, позднее — Усолье Камское, с XVI века — Соль Камская. С середины XVI в. до начала XVIII в. был крупнейшим центром солеварения в России. Город с 1573 г. К началу XVII в. — значительной центр на торговом пути в Сибирь. С установлением торговых связей с Китаем к концу XVII в. стал транзитно-торговым центром между Москвой и Бэйпином (Пекином) (Прим. — прочитав об этом “Бэйпине-Пекине”, я невольно улыбнулся: вспомнил другую, очень похожую “связку”: “Биармия-Пермия”- А.У.). В 1597 г. была открыта т.н. Бабиновская дорога (от Соликамска до Верхотурья, соединившая Центральную Россию с Сибирью)”. Отсюда до Чердыни – 108 км. Всего –108 из 1800, меньше 1/10 пути… Передохнем, перед выходом-броском на Чердынь, и продолжим прерванный на полуслове недавний кайгородский разговор о том, “…что такое национальности, народности, вообще? Что делает объединяет людей в народ или в национальность? Цвет волос или глаз, форма носа, манера одеваться, особенности архитектурного стиля или что еще более общее?
ДЕ-КАРТ, КОПЕРНИК, ФЛОРЕНСКИЙ ИЛИ СКОЛЬКО ЧЕРТЕЙ МОГУТ ПОМЕСТИТЬСЯ НА КОНЧИКЕ ИГЛЫ?
Прежде всего, необходимо сказать о сомнении. Как об инструменте познания. Де-Карт довел ситуацию до логического “безумия”, написав сакраментальное: “Я мыслю — значит, существую!” Каждый вправе истолковывать данное высказывание по-своему. Об этом свидетельствует даже беглое знакомство с литературой по данному вопросу. А между тем, неистовый картезианец сказал лишь то, что …истина непостижима. Потому что, будучи от природы сомневающимся человеком, постоянно обманывался окружающей его действительностью. И вот решил он однажды дойти до самого, что ни на есть, абсолютного метафизического “дна”, попробовать найти, хоть что-то истинное, убедиться в том, истина, все-таки, существует. Отправляясь в этот неизведанный путь, рассуждал наш герой, очевидно, примерно так: “Мы познаем мир с помощью наших чувств или специально сконструированных механизмов, приборов. На основании полученных данных формируются наши знания и представления об окружающем нас. Но, насколько можно доверять нашим чувствам, в какой степени возможно полагаться на показания приборов и инструментов?
Выясняется, что в ни малейшей! Несколько примеров на сей счет. Я пишу эти строки декабрьским днем, за окном светло, ярко светит зимнее солнце. Стало быть, сейчас день? Ничуть не бывало! Потому, что сейчас, в данную минуту …ночь. На другой стороне планеты – в Америке. Или же, если я нахожусь, где-нибудь, за Полярным кругом – пусть, с неба светит хоть двадцать тысяч солнц! – это совершенно не означает, что сейчас день. Или если я пишу эти строки, находясь в том же Соликамске в конце июня (а Соликамск и С.-Петербург расположены примерно на одной географической широте). Светло, как днем, но, верьте своим глазам – сейчас два часа ночи! Еще пример: известен такой феномен в медицине, как фантомные боли. Это когда человек без руки или ноги ощущает отсутствующую у него конечность, ощущает, как существующую. При этом он может “двигать” отсутствующей рукой, ощущает, “слышит” кожей даже ползущего по предплечью муравья… Но руки-то нет! Ряд этот можно продолжать и продолжать, до бесконечности, (“переломанная”, прерванная чайная ложка в стакане чая и т.д. и т.п.). Вывод: не верьте ощущениям! Они в любой момент могут подвести. Ладно, с ощущениями разобрались. Но может быть, научные приборы лучше? Ни на йоту! Во-первых, существует устойчивое понятие “погрешности исследования”. Больничная лаборантка подсчитывает число лейкоцитов или эритроцитов в капле крови. И выясняется, что результат подсчета зависит, к примеру, от психологического и физического состояния лабораторной исследовательницы, от того, болеют у нее самой, в момент проведения исследования, дети или нет, есть у нее, в холодильнике дома колбаска или отсутствует, поздоровалась с ней сегодня высокомерная, конфликтная заведующая лабораторией или же — демонстративно прошла мимо, не удостоив сотрудницу даже беглого взгляда… Во-вторых, оказывается, сколько бы сотен (тысяч, десятков тысяч!) датчиков вы не прикрепили к исследуемому объекту (человеку, дереву, механизму), с целью получения некой информации, этого количества всегда будет недостаточно. Всегда окажется, что еще одного (2, 3 и так далее) анализаторов не хватило, таки, для получения истинной информации. Что еще осталось у нас в загашнике, Ватсон? Представления? Но могут ли быть истинными представления, в основе которых лежат ошибки и погрешности, допуски и приблизительности? И вот, рассуждая подобным образом, о прямых, истинных доказательствах своего существования, и — “отсекая”, “откалывая” на каждом этапе, как Роден от глыбы мрамора, ненадежные, лишние “куски” и “крошки”, Де-Карт, в ходе длинной-длинной цепочки логических умозаключений, приблизился к тому единственно возможному выводу о том, что единственным, 100% доказательством его существования на этом свете является тот факт, что он (Де-Карт) в данный момент “думает” о доказательствах своего существования, что он — “мыслит” его…
Существуют и другие, еще более “вопиющие” доказательства относительности, ненадежности наших знаний и представлений о мире. Кратко скажу лишь о двух из них.
…Средние века. Кафедра теологии одного европейского университета (пускай, Берлинского), в полном составе, наносит визит своим парижским (допустим) коллегам. В течение недели (а были случаи, что и на протяжении месяцев!) серьезные ученые участвуют в строгом научном диспуте. Работа кипит, страсти постепенно разгораются: читаются академические доклады, задаются каверзные вопросы, идет оживленный обмен мнениями. С утра до позднего вечера. Начинающих, только-только встающих на путь научного познания, аспирантусов, сменяют сурьезные приват-доценты, приват-доцентов – заслуженные профессора, профессоров — облаченные в мантии академики. Используется весь возможный доказательный “потенциал”: доклады прекрасно иллюстрированы, снабжены четкими схемами, выверенными чертежами, обстоятельными таблицами. Слава Богу, скажите вы – люди заняты поиском истины. И флаг им в руки! Однако, вот беда: свести различные точки зрения никак не получается. Каждая из сторон стоит на своей, как на истине в последней инстанции. А как иначе, если на карту поставлен авторитет заслуженных, академических научных учреждений, национальных научных школ! Дело, в конечном итоге, заканчивается (от бессилия что-либо доказать иным путем) грандиозной потасовкой, которую устраивает неудовлетворенная немецкая сторона. На головы своих французских коллег сначала обрушивается площадная брань, потом – вся мебель зала заседаний, потом, выплеснувшая на парижские улицы яростная толпа “немчуры”, сметает с лица земли десяток-другой бакалейных и мясных лавок, попавших ей под горячую руку… Вы спросите, ну и что? А проблема-то в чем? А проблема, как ни странно, заключалась в теме того самого “академического” диспута: “Сколько чертей может поместиться на кончике иголки?” Самое интересное, что ни та, ни другая сторона конфликта принципиально не сомневалась в самоей возможности размещения чертей на игольном острие. Спор шел лишь о количестве, о числе этих самых чертей. Одни утверждали, что искомое число 664, другие – что 663. Были, были такие диспуты…
Второй пример касается, казалось бы, абсолютно незыблемого: гелиоцентрической системы… Без малого, полторы тысячи лет мир пользовался геоцентрической моделью Солнечной системы, центром которой была Земля, вокруг которой вращались звезды и остальные планеты. Она была не слишком надежной, но, при помощи многочисленных поправочных таблиц, более или менее, работала. При этом, сложность расчетов в этой системе, с целью определения собственного местоположения, никогда не вызывала особого чувства энтузиазма у мореплавателей и путешественников.
Но вот, Коперник перевернул тогдашние “устаревшие”, “архаичные” представления о мире с ног на голову, открыл людям “истину”: в центре Солнечной системы, оказывается, была вовсе не Земля, а Солнце! Замечательно, скажете вы, и — будете абсолютно правы! И я снимаю шапку перед гением человечества, этим дилетантом от астрономии, сумевшим, без серьезных астрономических инструментов и приборов, за исключением деревянной досочки с двумя вбитыми в нее “азимутальными” гвоздиками, соединенными ниткой от старого шерстяного чулка, который связала Николаю когда-то бабушка, перевернуть мир! Ну, вот, казалось бы, теперь-то можно будет спокойно вздохнуть настрадавшимся от геоцентического “беспредела” морякам и геологам, геодезистам и географам, строителям плотин и пирамид, агрономам и геологам. Не тут-то было! Потому, что выяснилось, что и при этой, новой, абсолютно “истинной” системе, им, бедным, опять надо рыться в таблицах поправок и коэффициентов! Только уже других. Иными словами, оказалось, что и “гелиоцентрика” так же (пусть, и не столь же) несовершенна, как и “геоцентрика”, что и она, выходит, – не истинна! Не означает ли это, кстати, что строение Солнечной системы ни то, и ни другое, что есть некое неизвестное пока “третье”, и что оно (это гипотетическое “третье”) — и не гелиоцентическое, и не геоцентрическое!? Что человечеству опять надо ждать (по аналогии через 1200 лет) еще одного, уже “Нео-Коперника”, образца, к примеру, 2854 года, который откроет, наконец, землянам окончательную истину, поставив в данном вопросе жирную точку?..
Но вернемся к декартовскому “я мыслю, значит, существую”. Действительно, тот факт, что я записываю сейчас, в 11 часов 26 минут 20 декабря 2006 года, это предложение со всей очевидностью свидетельствует, что я действительно, существую (на сей момент времени). Факт этот, и впрямь, кажется мне неоспоримым. Но, сказав “а”, я почему-то ощущаю в себе потребность сказать и “б”, ибо мне мало самого осознания факта моего бренного и, к тому же, почти всегда не слишком-то праведного существования… Порою мне хочется знать, по крайней мере, еще одну, важную для меня вещь: а кто, собственно, я? Кто я, я — человек, пишущий эти строки? Русский? Немец? Может быть, татарин или молдаванин, к примеру? Существуют ли, есть ли какие-либо специфические признаки, свойства, особенности, позволяющие мне с уверенностью сказать о себе: я — русский или я — японец, или я – удмурт?
Возможно, такими признаками могут стать мои антропометрические данные (рост, вес)? Может быть, именно они рознят меня с другими нациями (японцы-то, говорят, все не высокие, а я – вон какая орясина – 193 см!), или же цвет кожи? (с жителями Африки, афроамериканцами), может быть, разрез глаз (с китайцами) или цвет моих волос?
На любопытные данные наткнулся я, в этой связи, читая книгу Артура Кестлера “Тринадцатое колено. Крушение империи хазар”. В своей работе, как сказано в ее аннотации, Артур Кестлер “попытался найти оригинальные ответы идеологии антисемитизма. По его мнению, падение Хазарского каганата породило несколько волн миграции, составивших основное ядро исповедующего иудаизм населения Восточной Европы. Поскольку, этнически мигранты из Хазарии не были семитами, то несостоятелен и антисемитизм. Привлекая для работы тексты арабских путешественников IХ-Х вв., византийские источники, “Повесть временных лет”, труды Артамонова, Коковцова, Тойнби, Вернадского, Данлопа, Кучеры, Поляка и многих других историков, автор издания предлагает несколько иное видение становления и крушения хазарского государства. Иные акценты приобретает парадоксальный на первый взгляд выбор веры. С этих позиций, книга Кестлера представляет собой развернутое исследование истории Хазарского каганата, “на всем протяжении своего существования находившегося под перекрестным давлением разнонаправленных государственных, религиозных и политических интересов”. Так вот, в числе многих прочих, А. Кестлером констатируется тот факт, что “сопоставления формы черепа, группы крови и проч. демонстрируют больше сходства между евреями и неевреями, среди которых они живут, чем между евреями из разных стран”. Вот так! А как же тогда быть, спросите вы, с укоренившимся мнением о том, что “евреев, или, по крайней мере, некоторые еврейские типы, можно мгновенно распознать, нельзя просто так отвергнуть, ведь его правоту, как будто, доказывает наш каждодневный опыт”. Однако, как выясняется, в случае с евреями, данные антропологии “разительно расходятся с обывательской практикой”. Однако, прежде чем снять это, кажущееся, явным противоречие, стоит наверное, повнимательней рассмотреть некоторые из фактов, по которым несознательные антропологи отказывают “еврейской национальности в праве на существование”. Для этого нам вполне подойдут, к примеру, брошюры ЮНЕСКО “Расовый вопрос в современной науке”, устами своего автора, профессора Хуана Комаса, делающего на основании статистики следующее заключение: “Вопреки укоренившимся представлениям, еврейский народ расово разнороден; его постоянные миграции и контакты – добровольные и нет – с самыми разными нациями и народами привели к такому широкому скрещиванию, что так называемый народ Израиля может давать примеры черт, типичных для любого народа. Для доказательства достаточно сравнить румяного, коренастого, плотного роттердамского еврея с его единоверцем, скажем, из Салоник: блестящие глаза, болезненное лицо, нервные черты. То есть на основании имеющихся сведений можно утверждать, что евреи как таковые демонстрируют такое же морфологическое разнообразие, как представители любых двух народов, если сопоставлять их между собой”.
ПРОДОЛЖЕНИЕ «ЖИТИЯ ЛЮДМИЛЫ УГЛИЦКИХ»