Андрей Углицких
ЖИТИЕ ЛЮДМИЛЫ УГЛИЦКИХ
С КОММЕНТАРИЯМИ СЫНА
(опыт литературного расследования судьбы угличского этапа 1592 года)
ЧАСТЬ 3
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5. Часть 6. Часть 7.
История Урала неразрывно связана с именами многих великих людей, оставивших в ней свой яркий, неизгладимый, не заносимый никакими снегами времен, след. К числу таких имен, безусловно, следует отнести имя атамана-князя Ермака Тимофеевича. О нем сейчас и речь.
СЛОВЦО ОБ ИЕРМАКЕ ТИМОФЕЕВИЧИ СО ТОВАРИЧИ…
Существуют немало разных «доказательств» существования Бога: чудеса, откровения и так далее. К сонму самых авторитетных, признанных, почти что «научными», по мнению английских философов Дженни Тейчман и Кэтрин Эванс, следовало бы отнести, например, так называемое онтологическое доказательство существования Бога («от совершенства»), впервые предложенное раннесредневековым схоластиком Ансельмом Кентерберийским (1033-1109). Останавливаться на этом более подробно в данной рукописи не вижу я никакой возможности, отсылая любопытствующих к специальной литературе, благо ее много сейчас, скажу лишь, что и эта, упомянутая выше, самая «совершенная» на сегодняшний день, «онтологическая» система аргументации в пользу существования Всевышнего, даже в гораздо более поздней своей модифированной версии (Лейбница, если не ошибаюсь), — на «поверку», оказалась, все-таки, ошибочной, поскольку новейшие исследования обнаружили, таки, в ней ошибку, ставшую результатом нарушения одного из правил логистики, и связанную с неправомерным использованием одного из предиктов оной.
А между тем, как мне кажется, доказательство существования Бога действительно существует, даже несмотря на то, что мне лично доказательств такого существования не требуется по той простой причине, что я-то знаю, что Бог есть… Потому, что я считаю доказательством существования Бога все те события, явления и случаи, происхождение, существование или хронологию которых в принципе невозможно объяснить никакими иными причинами, кроме существования БОГА.
В мире этом каждый день происходят тысячи и тысячи событий. Но событие событию — рознь. Одни из них мы можем предсказать, например, время приливов и отливов, продолжительность светового дня и т.д., наступление других — мы предсказать наверняка не можем, но зато имеем возможность потом, ретроспективно, «задним умом» объяснить, растолковать, почему произошло именно так, а не иначе, руководствуясь имеющимися в нашем распоряжении знаниями, представлениями, историческими аналогиями и тому подобное. Но иногда случаются такие вещи, происходят такие события, объяснить которые, при всем нашем уважении к науке, при всей изощренности нашего воображения, даже опираясь на всю колоссальную сумму знаний об окружающем мире, накопленных нашей цивилизацией, мы просто не в состоянии.
Еще В.Солоухин в «Камешках» своих давнишних озадачил меня когда-то на счет сей, написав примерно следующее (излагаю своими словами): если вы идете глухой-глухой тайгой, такой глухой, что и не бывает глуше, и вдруг, увидев просвет впереди, выходите на небольшую полянку, на которой стоит изба, со всем, чему положено в нормальной избе быть: мебелью, печкой, столом, на котором стоит крынка молока и лежит краюха черного ржаного хлеба, вы, конечно, можете предположить, что все это не рукотворно, что это не имеет никакого отношения к разумной жизни, что это просто так, случайно, за миллионы лет эволюции, свалились, рухнули, одно на другое, стихийно сложились в строгие срубные венцы стволы отживших свое окрестных деревьев, но, наверное, гораздо проще подумать, о том, что все это случилось не само собой, а что кто-то все это сознательно, целенаправленно создал, что был некий творец, который приложил ко всему этому, образно говоря, длань свою творящую…
В одном из разделов замечательной книги К.Е. Еськова «История земли и жизни на ней», а именно, в главе 4 оной, озаглавленной «Происхождение жизни: абиогенез и панспермия», автором приводится, в связи с рассматриваемой проблемой, следующий любопытный аргумент: «Известна такая аналогия: вероятность случайного возникновения осмысленной аминокислотно-нуклеотидной последовательности соответствует вероятности того, что несколько килограмм типографского шрифта, будучи сброшены с крыши небоскреба, сложатся в 105 страницу романа «Война и мир»… …Сейчас всем понятно, что это просто несерьезно: потребное для этого время (его вполне можно рассчитать) на много порядков превосходит время существование всей нашей вселенной (не более 20 млрд лет). В результате мы оказываемся перед необходимостью признать прямое вмешательство в этот случайный процесс Бога (тут можно придумать какие-нибудь эвфемизмы, но суть от этого не изменится)».
В свете вышесказанного, не пытаясь доказать это свое никакое не «доказательство» (курам на смех это, а не доказательство!), которое можно было бы, к примеру, все же обозвать «доказательством от невозможности объяснить любыми иными причинами, кроме…», приведу два конкретных примера, подчеркивающих, хотя бы актуальность проблемы, а может быть, даже и правомерность постановки вопроса в целом:
…Вот на окраине земли, в Земле Аравийской, живет себе, поживает человек некий по имени Мухаммед. Родители Мухаммеда (569-632) умерли, когда ему было 6 лет. Воспитывал его сначала дед, потом дядя. Мухаммед не умел ни читать, ни писать. Впрочем, как пишет Макс И.Даймонт в своей книге «Евреи, Бог и История», «это упущение было исправлено позже. Мухаммед постиг науку чтения с помощью чуда. В возрасте 12 лет мальчик побывал с караваном в Сирии, где имел возможность впервые познакомиться с еврейской и христианской культурой. В возрасте 25 он женился на зажиточной вдове 41 года и прожил с ней около четверти века. На склоне лет завел гарем из 10 жен и двух наложниц, всех возрастов и степеней искушенности. Мухаммед был человеком среднего роста. Его длиные черные волосы доходили до бороды. Борода, в свою очередь, ниспадала на грудь. Он редко смеялся. Он был, несомненно, наделен чувством юмора, контролируемого, однако, сознанием собственного достоинства. Мухаммед гордился своей принадлежностью к арабам, но в то же время осознавал незрелость арабского религиозного язычества и отсутствие национального чувства у собратьев своих по крови». Такой вот обычный «необычный» человек, живущий на земле со всеми ее радостями и трудностями, удовольствиями и проблемами… В общем, ничего пока особенного… Но дальше… а дальше (внимание!) и начинается самое интересное: «Однажды, когда сорокалетний Мухаммед, сидя в пещере, — продолжает автор цитируемой книги, — размышлял о путях спасения своего народа ему явился Бог. Как некогда Аврааму, Моисею и Иисусу, Бог открылся теперь и Мухаммеду. На этот раз он явился в виде ангела Гавриила. В коране, в дальнейшем написанном самим Мухаммедом, рассказывается, Гавриил показал Мухаммеду скрижаль. Несмотря на неграмотность, внезапно, Мухаммед оказался способным прочесть ее. Надпись на скрижали гласила, что Аллах, истинный Бог, назначает Мухаммеда своим посланником на земле». Дальнейшее, известно уже, по меньшей мере, доброй четверти сегодняшнего миронаселения. Оценивая деятельность Мухаммеда, Уилл Дюрант пишет: «Если судить о величии по достигнутым результатам, то Мухаммед — один из величайших людей истории. Мухаммед был победоносным словом Аллаха. Его друг и преемник Абу Бекр был «победоносным мечом». Итог: «В шестом веке арабы были кочевниками в пустыне. В седьмом веке они стали завоевателями мира. В восьмом — это были уже владыки империи, в которой Средиземное море стало средиземным озером. В девятом — то были знаменосцы блестящей цивилизации, задававшие тон в искусстве, науке и архитектуре. Все это происходило в то время, когда Европа все глубже и глубже погружалась в мрачную трясину, которую сама себе уготовила. Одна за другой покорялись арабам страны, лежащие на победоносном пути их конницы: 632 г. — Дамаск, 638 г. — Палестина, 640 г. — Сирия, 641г. — Египет. Персы (Сасаниды) пали 636 г. К 700 г. н.э. восточная часть Византийской империи и вся Северная Африка стали добычей мусульман. В 711 г. объединенная армия арабов и берберов вторглась в Испанию…».
Или вот еще один пример, что называется, на ту же тему, правда на этот раз почти «современный». В период с 1939-1942 год на севере Англии, под аккомпанемент сирен воздушной тревоги и разрывы фугасных бомб, падающих каждую ночь с немецких бомбардировщиков на портовый город Ливерпуль, в портовом городе Ливерпуле появляются на свет четыре мальчика: Джон, Пол, Джордж и Ринго. Трое из них — из рабочих семей, половина — воспитывались с ранних лет без отцов, или — без матерей. Не то, что они были совсем уж плохими, нет, скорее были они «обычными», просто вели себя как многие их сверстники — аборигены рабочих, докерских, портовых окраин в то послевоенное, тяжелое время: воровали, занимались вымогательством, хулиганили, плохо учились (или — не учились совсем), рано познали вкус всех запретных плодов запретной «взрослой» жизни… Ни один не получил высшего образования, двое — не получили даже общего среднего. Ни один из них не знал толком нот, не говоря уж об учебе в специальных или специализированных музыкальных школах, училищах и консерваториях. И, тем не менее, по происшествии неполных двух десятилетий, по признанию многих авторитетных мировых музыкальных критиков, именно они признаны были (и — совершенно заслуженно!) величайшими композиторами двадцатого века, а имена их — навечно вписаны в золотые скрижали мировой музыкальной культуры и анналы наивысших достижений человечества. Речь, конечно, идет, как вы уже, наверное, догадались, о знаменитой бит-группе «Битлз». За какие-то 5-6 лет покоренный ими мир пал к ногам их! Безоговорочно! Мало того, даже сейчас, когда после их «добровольно-принудительного» распада прошло уже лет 30 лет, становиться все более и более очевидным (по крайней мере, для меня!), что ничего принципиально нового после них, в мировой эстрадной музыке создано не было, что до сих пор эта самая мировая музыкальная эстрада живет почти исключительно за счет эксплуатации, предложенных «Beatles» в период своего максимального расцвета, музыкальных идей, их умом перебивается, что называется. Так вот, скажите на милость, возможно ли объяснить все произошедшее с нашими героями какими либо земными причинами? Нет же, невозможно! Невозможно, никакими причинами, мыслимыми или немыслимыми, никакими, повторюсь, объяснить случившуюся «метаморфозу»: как это так может быть — чтобы, не зная ни одной ноты, не проведя за гаммами в музыкальной школе, потом — музыкальном училище, потом — в консерватории — ни одной минуты, ни одной секундочки, взять и добиться такого результата! Следовательно, Бог есть! Вот и все доказательство. От «невозможности объяснить…».
А вот теперь настало время, что называется, «раскрыть карты»: затеял всю эту канитель с «доказательствами» от «совершенства», там, или, от «невозможности объяснить иными причинами…» я вовсе не от желания прослыть каким-нибудь там «теософским» первопроходцем (что я — Пьер Абеляр, или Фома Аквинский, какой!), нет, а только из своих, «корыстных» побуждений, только потому, что дальше действительно пойдет речь об одном первопроходце, Первопроходце Земли Русской, человеке, миссионерский подвиг которого, ратную доблесть которого, дела и человеческие добродетели, по мнению моему, невозможно, объяснить никакими другими причинами, кроме, Божественного Вмешательства, Помощи и Божьего Вразумления. Ибо «Словцо» мое будет о «великомученнике» «святом» и «страстерпце», о предстателе Земли Русской, «атамане-князе» Ермаке, сыне Тимофеевом. А подвигли меня на «Словцо» это, два очевидных обстоятельства. Первое из них заключается в том, что имеет жизнь и смерть Ермакова к событиям угличским, хоть и опосредованное, но имеет. Второе — считаю я (и немало лет уже считаю, ну, не всю же жизнь мне в себе носить это!), что достоин Ермак Тимофеевич быть причисленным к лику святых, ибо бился он за не за шкуру свою, и не только за други своя, не щадя живота своего, но бился он еще и за веру християнскую в странах полунощных, бился не за страх, а за совесть, и полег, получается, в том числе, за нее же, в воды роковые сибирские-те, на Вагуе окаянном.
Заря жизни Первопокорителя Сибири, покрыта завесой мрака: происхождения он темного, непонятного. С местом рождения тоже неясности сплошные: то ли с Дона наш герой, то ли — Урала. Фамилия — то ли Токмак, то ли — Аленин. Даже имени его, как ни странно, тоже не знают толком, выбирайте любое, како больше на вас зырит: Ермак, Ермолай, Иермак, Герман, Ермил, Василий, Тимофей, Евсей, Еремей. Не ошибетесь! То ли из казаков, то ли из чусовских посадских людей. Но и это еще не все: существует мнение, что Ермак-то наш, батюшка, вообще …из итальянцев, из евреев крещеных, что внучатый он племянник, да не кого-нибудь, а самого …Христофора Колумба, ни много, ни мало! Вот что пишет, к примеру, историк Александр Левинтов в любопытной статье своей «К вопросу о возможном происхождении Ермака Тимофеевича»:
«Как известно, архивы Опричного приказа и многие другие документы, связанные с секретными делами времен Ивана Грозного и Малюты Скуратова, хранились в знаменитом подземном ходу Скуратова, ведшем из Кремля к Спасо-Зачатьевскому монастырю под Ваганьевским холмом, были безнадежно утеряны при попытке вскрытия туннеля летом 1988 года. В настоящее время мы имеем лишь весьма разрозненные записи, хранящиеся в отделе раритетов Госархива.
Тем не менее, одна запись не только проливает свет на возможное происхождение Ермака, но и во многом объясняет, почему, в свете устойчивой неприязни и подозрений на жидов и жидовствующих (так называлась еретическая группа, сконцентрировавшаяся в Ново-Иерусалимском монастыре в Рузе), все сведения о нем были похерены и уничтожены не только в царских архивах, но и у Строгановых, не желавших связывать свое имя с христопродавцем, к тому же католическим выкрестом:
«В лето 7073 года, во второй день июля месяца на допросе оный беглый именем Евсей, Тимофеев сын показал на себя, что рожден в Кафе городе, что от роду ему полных сорок два года, вероисповеданием крещеный еврей, из католиков…»(5). Кафа (Керчь) — генуэзская колония в Крыму. Вероятность того, что в отписке Строгановых и документе из записей Опричного приказа речь идет об одном и том же лице невелика и можно было бы ею пренебречь, если бы не два странных обстоятельства.
Первое. В дневниках ганзейского посла при Московском дворе Густава Маннерхейма (его миссия в Москве широко известна историографам, и сведения, имеющиеся в оставленных им дневниках, заметках, зарисовках и картах, заслуживают полного и глубокого доверия), датированных зимой 1587 года, говорится о секретной экспедиции отряда казаков вглубь континента далеко за Камень (Урал), чуть не на тысячу верст от Перми, вотчины Строгановых (6, стр. 125). Там же указано, что возглавлял экспедицию итальянский католик, по-видимому, тайно присланный к царскому двору Папой или одним из кардиналов Южной либо Восточной Европы (6, стр. 127-128).
Второе. В селе Ушаковка Воронежского района Воронежской области проживает несколько семей с фамилией Ермаковы. Здесь хранится предание о том, что все они ведут свой род от знаменитого Ермака, пришедшего в эти места в пятидесятых годах 16-го века. Изустные семейные предания утверждают также, что сам Ермак пришел из Тавриды.
Поиски в Керченском городском архиве позволили обнаружить, что в 80-е годы 15 века сюда, спасаясь от голода, прибыло несколько семейств из Генуи, в том числе и некий Готлиб Коломбо, крещеный еврей, суконщик, с семейством. Среди многочисленных детей Готлиба действительно был малолетний сын Тимоти.
Как хорошо известно, у Христофора Колумба было два брата: один из них стал его соратником в поисках западного прохода к Индии и вошел в историю географических открытий вместе с братом Христофором и племянниками Диего и Луи, младший же брат остался при отце и унаследовал его суконную мастерскую в Генуе. В «Raccolta completa» за 1475 год говорится: «Доминик Коломбо преставился, оставив своему сыну Готлибу отменную суконную мастерскую. Чумовой мор и последовавшие за тем семь голодных лет принудили многих жителей Генуи покидать город и бежать, кто куда может. Готлиб Коломбо продал свое дело за весьма малые деньги и отправился в Тавриду, списавшись с дальним родственником и старинным заимодавцем Коломбов, в поисках неверного счастья» (7)
Что заставило Евсея Коломбо покинуть Керчь и почему он оказался сначала на реке Вороне, а затем — в среде волжских казаков, как ему удалось войти в огромное доверие к Строгановым, какую роль в этом сыграл Опричный приказ и не был ли он эмиссаром опричнины, говоря современным языком, — все эти вопросы пока остаются открытыми и ждут своих пытливых исследователей. Мы же считаем доказанным или почти доказанным тот факт, что Ермак Тимофеевич, по-видимому, был внучатым племянником Христофора Колумба и в нем бился неукротимый дух первооткрывателя новых стран и земель, как и у его более знаменитого и удачливого предка». [6. Центрспецархив МИД РФ, западноевропейский отдел, т. 234, дело №16, 342 с., 7. «Raccolta completa» за 1475 год, Cenevia].
Вот те «баушка и Юрьев день!». Добре, пусть и так. Даже допустим, что так! Но меняет ли хоть что-нибудь, для меня осознание того факта, что Ермак, чусовской богатырь наш, был евреем крещеным, корнями из Италии? Ровным счетом — ничего. (Иисус-то, кстати, тоже ведь был не из вологодских, или угличских, там…). Известно нам еще о его досибирской, «первой» жизни то, что участвовал он в Ливонской войне (в «ладейной» бригаде — на вроде нынешнего «морпеха»), потом начал, как пишут летописи «ватажить». Ватажить — значить верховодить ватагой, шайкой. Разбойников, конечно. Душегуб и тать, выходит, был наш Ермак Тимофеевич, прости Господи! И кровушки, похоже, на нем, соколике, запеклось ох, как немало и всякой: и басурманской, и христианской, и языческой… Никого не щадил: ни купчишек толстопузых, что с караванами во «Волжце» шастали вниз-вверх, ни государевых, ни ногайских послов, и на «козну осудареву» покушался не раз. Было, было, чего скрывать-то. За что и гонялись за ним, и за товарищами его — а состав банды ермаковской, или уж, назовем это, все-таки, по-современному — «незаконного вооруженного формирования», был разноплеменным, «чекисты» тогдашние, «рыцари-те без страха и упрека» — из сыскного отдела опричнины Ивана Грозного по всей Волге и Каме, по всей землици русьской. Известно, что подручный Ермаков — атаман Иван Кольцо — был приговорен к смерти, да и другие тоже дыбы своей давно уже ждали — за все уже содеянное. Так бы и закончились рано или поздно дни грешные героя нашего, на плахе царевой (собаке лютой — собачья смерть!), если бы не Строгановы — всесельники всемогущие пермские. Они-то и зазвали Иермака, спроворили к себе на службу. С чего бы это вдруг, крупным и богатым земле- и солевладельцам пермским, водившим «дружбу» и с Иваном, и — с Малютой, и, уже имевшим от Грозного охранную Бумагу Главную — Жалованную Грамотку на земли-те Пермские, обращаться к какому-то бандиту и бродяге без роду и племени за помочью? А случилось это не от хорошей жизни, а вынужденно, потому, что житья не стало Уралу-Камню от гостей непрошеных из улусов Сибирских переметчивых… Как волки степные, шастали по нему стаи незваных гостей, «с той стороны» — то черемисы, то остяки, то вогуличи, то иные тобольские подданные царя сибирского Кучюма — зорить, грабить, уводить в полон народишко местный… А на волков — тут уж простого пса мало будет, тут уж волкодава подавай! Вот и обратились Строгановы к «Ермаку (Герману) Тимофееву, Ивану Кольцо, Якову Михайлову, Никите Пану и Матвею Мещеряку, известным удальством своим редким: слыша, как они ужасают своею дерзостию не только мирных путешественников, но и все окрестные Улусы кочевых народов, предложив сим пяти храбрецам службу честную; послали к ним дары, написали грамоту ласковую (6 апреля 1579 года)», где «убеждали их отвергнуть ремесло, недостойное Христианских витязей, быть не разбойниками, а воинами Царя Белого, искать опасностей не бесславных, примириться с Богом и с Россиею; сказали: «имеем крепости и земли, но мало дружины: идите к нам оборонять Великую Пермь и восточный край Христианства». И запала в Ермака с товарищами мысль, как пишут, «свергнуть с себя опалу делами честными, заслугою государственною и променять имя смелых грабителей на имя доблих воинов отечества». Вот и выдвинулись 540 отважных бойцов на Урал-Камень, встали грудью «за область христианскую». Итог: 22 июля 1581 года (Прим. — все даты приводятся по старому стилю.- А.У.) наголову разбит (и захвачен в плен) Мурза Бегулий, намеревавшийся с 700 вогуличами и остяками пограбить селения на Сылве и Чусовой. Население пограничных с Сибирью уральских поселений, почувствовав надежную защиту, сразу вздохнуло свободнее…
Знал ли о том самоуправстве Строгановых «Центр», поставили ли они Москву в известность? Похоже, что нет. Ибо полагались, наивные, на Грамотку свою, охранную, Иоанову. А чего больших людей наверху понапрасну-то, лишний раз тревожить? Вопрос-то местный. Только позже выяснилось, потом, когда уж Ермак со товарищи, со своей ратью, составленной из русских, татар, ливонцев (литовцев) и немцев, «искупленных из ногайской неволи» (всего 840 человек — современный мотострелковый батальон мирного времени) выступил в Землю Сибирскую навстречу опасности (не ждать же пока на тебя нападут в очередной раз — упредить надо, сработать на опережение, нанести встречный удар!) поняли Строгановы, насколько опасно быть такими самонадеянными…
А случилось вот что: в то время как Ермак ушел «самочинно» в Сибирь, Кучум, царь Сибирский, не дремал, совершив очередной дерзкий налет на Чердынские, Усольские и иные Камские земли — пожег, пограбил, что можно. И дальше бы, еще бы, с удовольствием пожег бы и пограбил бы, да вдруг вызнал, что к нему в тыл ушел русско-немецко-литовско-татарский «спецназ». Узнал, и тут же, не мешкая, бросился назад, в свои земли, в Тобол, спасать все, что еще можно было спасти. Чердынский же тогдашний воевода, наместник Василий Перепелицын, с перепугу ли, по умыслу ли какому, не разобравшись в ситуации («ночью все волки черны»), решил, что это «нашкодили» «новоприглашенные» строгановские «разбойники» и, как положено, тут же сообщил об этом «Куда Надо». «Куда надо» отреагировало почти мгновенно: Иван Грозный сильно попенял Строгановым за самовольный призыв «опальных козаков, известных злодеев», за то, послали-де их воевать, не спросясь никого, Сибирь, «раздражая тем и Князя Пелымского и Салтана Кучюма», назвал поведение Строгановых прямой «изменой, достойной казни». Заключая грозное свое послание, Белый Царь приказывал немедленно выслать Ермака с товарищами в Пермь и в Усолье Камское, где им должно «покрыть вины свои совершенным усмирением остяков и вогуличей», а для безопасности строгановских владений предлагал последним «ставить у себя козаков сто, не более. Если же не исполните нашего указа; если впредь что-нибудь случится над Пермскою землею от Пелымского Князя и Сибирского Салтана: то возложим на вас большую опалу, а козаков-изменников велим перевешать». Вот с чего начинался Ермаковский тот поход…
Не буду в деталях описывать все подвиги Ермаковы и верных его сподвижников, ибо слишком их много было, да, и описаны они уже в деталях. Скажу лишь, что при всей своей непохожести, все они в чем-то схожи, потому, что совершались на пределе человеческих возможностей, словно бы находясь у последней черты — всегда при многократном (иногда — и тысячекратном!) численном превосходстве противника, всегда под «тучей жалящих стрел», всегда — в рукопашном сабельном бою, всегда при отсутствии провианта и огнеприпасов, без помощи, а то и при открытом противодействии Центра, в отсутствие медицинской помощи и при свирепстве жесточайшей цинги… Приведу лишь слова одного из атаманов Ермаковых (не знаю которого из них — они все, как на подбор, — один другого лучше!), сказанные в минуту «когда поредели ряды героев, когда кроме раненых, появилось много убитых, когда многие лишились сил и бодрости от трудов неустанных» и ребром, что называется, встал перед «штрафниками» вопрос о том, не пора ли спасаться бегством за Камень Уральский: «Нет, братья: нам путь только вперед! Уже реки покрываются льдом: обратив тыл, замерзнем в глубоких снегах; а если и достигнем Руси, то с пятном клятвопреступников, обещав смирить Кучюма или великодушною смертию загладить наши вины пред Государем. Мы долго жили худою славою: умрем же с доброю! Бог дает победу, кому хочет: нередко слабым мимо сильных, да святится имя Его!». И, воодушевленные этими словами, бойцы снова победили.
Невозможно не сказать вот еще о чем. Ермак Тимофеевич, помимо всего прочего, активно способствовал христианизации Сибири. Десятки тысяч местных жителей, видя справедливость атамана, ощущая на себе его заботу и заступу, испытывая к нему чувство глубокого уважения и восхищения, склонились тогда к приятию веры православной. В этой связи, уместным будет также сказать о том, что Ермак Тимофеевич, пускай, и в особых, не канонических формах, но осуществлял, подобно Стефану Пермскому в Землях Пермских, активную миссионерскую христианскую миссию. И осуществлял крайне успешно…
И погиб Ермак, как герой. Да, наверное, он допустил промашку, да он «повелся» на «обманку», на «дезу», хотел, было, заманить в засаду врага, а угодил в нее сам. Как командир, он, скорее всего, проявил преступное легкомыслие, не выставив боевого охранения вокруг своей последней в жизни стоянки (а может, и выставил, да все были настолько вымотаны тяжелейшим дневным переходом, что не выдержали, наверное, «караульщики» заснули, как мертвые… К тому же, как на грех, лил страшный дождь, шумел сильный ветер, еще больше усыпляя уже обреченных сподвижников ермаковых). Но, даже в тех условиях, в той жесткой и жестокой ночной рубке, когда, подкравшиеся во тьме кромешной, враги, дорезали спящих товарищей его, принял, таки, принял тот бой свой остатний, и фактически сбросил с плеч противника (и опять, видно, показалось ему, что и на сей раз удача на его стороне, что не все еще потеряно!), и сумел, таки, добраться до спасительной воды, а вот доплыть, доплыть до «лодьи своей» уже не смог, не хватило сил (утянула на самое дно реки Леты «броня», броневая защита, подаренная князю-атаману самим Иваном Грозным). (Выходит, что с того света, «достал» его, ничего никогда никому не прощавший, царь Руси Великий!). Случилось это в ночь на 5 августа 1585, меньше чем за 6 лет до дела угличского. А 13 августа, 8 дней спустя, тело Ермаково «приплыло к селению Епанчинским Юртам, в 12 верстах от Абалака, где Татарин Яниш, внук Князька Бегиша, ловя рыбу, увидел в реке ноги человеческие, петлею вытащил мертвого, узнал его по железным латам с медною оправою, с золотым орлом на груди и созвал всех жителей деревни видеть исполина бездушного». Пишут, что один Мурза, именем Кандаул, «хотел снять броню с мертвого и что из тела, уже оцепенелого, вдруг хлынула свежая кровь; что злобные Татары (Прим. — так у Н.Карамзина. Я люблю и уважаю татар, у меня много друзей и знакомых — татар, мой брат родной женат на татарке по матери, и, все-таки, я, на всякий случай, прошу у всех лиц татарской национальности прощения за текст, который я сейчас цитирую, и хочу, чтобы никто не забывал ни на одну минуту о том, что речь в данном случае идет совсем о другой древней народности, по наивной исторической традиции, ошибочно, называемой автором «Истории…» «Татарами», а вовсе не о современных татарах — А.У.), положив оное на рундук, пускали в него стрелы; что сие продолжалось шесть недель; что Царь Кучюм и самые отдаленные Князья Остяцкие съехались туда наслаждаться местию; что к удивлению их, плотоядные птицы, стаями летая над трупом, не смели его коснуться; что страшные видения и сны заставили неверных схоронить мертвеца на Бегишевском кладбище под кудрявою сосною; что они в честь ему изжарив и съев 30 быков в день погребения, отдали верхнюю кольчугу Ермакову жрецам славного Белогорского идола, нижнюю Мурзе Кандаулу, кафтан Князю Сейдеку, а саблю с поясом Мурзе Караче; что многие чудеса совершались над Ермаковою могилою, сиял яркий свет и пылал столп огненный; что Духовенство Магометанское, испуганное их действием, нашло способ скрыть сию могилу, ныне никому неизвестную» [Н.Карамзин «История Государства Российского»]. Так закончились святые дни Ермаковы. Правда, все обстоятельства дела этого узнали на «Большой Земле» только …65 лет спустя, когда «русский сотник Ульян Ремезов в 1650 году выведал об этом у Тайши Калмыцкого Аблая, которому перешла по наследству от потомков Кандауловых та самая кольчужка Иванова окаянная»…
А что же в это время происходило в Москве? Почему не слали помощь, почто бросили истекающих цингой и кровью горстку героев под руководством последнего, из тех еще, атаманов Матвея Мещеряка, удерживающихся благодаря только Божьему Заступничеству, в простреливаемом насквозь остроге сибирском, обложенном ордами и ордами супостатов? А в столице меж тем, дела пошли из рук вон, как плохо: умер Иван Грозный (1584), воцарился сын его Федор, царящий только благодаря поддержке родного брата жены своей, бездетной Ирины, Бориса Годунова… К чести годуновой, нельзя сказать, что бы он совсем, уж никак не реагировал на донесения сибирские и строгановские: «Еще не зная о гибели Ермака, но, зная уменьшение его сил от болезней и голода, он (Прим. — Годунов — А.У.) немедленно послал туда воеводу Ивана Мансурова с отрядом стрельцов, а вслед за ним и других, Василия Сукина, Ивана Мясного, Данилу Чулкова с войском и с огнестрельным снарядом. Первый из перечисленных и встретил остатки Ермаковых воинов, во главе с упомянутым выше атаманом Матвеем Мещеряком, близ реки Туры. Тогда же, при повторной осаде земли тобольской, погиб смертью героя «последний из могикан» «ермаковых» — атаман Матвей Мещеряк. Зато, вскоре пришел и на нашу улицу праздник, теперь уже окончательный, уже «бесповоротный», большой сибирский «праздник»: Данила Чулков, как уже сообщалось выше, основал Тобольск, Василий Сукин — Тюмень-город. Тобольск — стал столицей Сибири. Примерно, в то же время, кстати, основана была и Уфа, в которой мы так бессовестно, так надолго оставили маму мою…
Так вот, рассматривая краткий этот, сибирский отрезок жизни Ермаковой (3 года) невозможно не заметить того очевидного обстоятельства, что прошел он под знаком Божьей милости и Благоволения, что никакими иными причинами, кроме Высшего, внеземного уже заступничества и попечительства, кроме Божественного Промысла, объяснить столь фантастические результаты ермаковой деятельности невозможно.
Не иначе, как чудом, произошедшее в те годы на просторах сибирских, называли тогда и в Москве: «Послал Бог Руси целое царство!» — радовались неожиданно обретенному в Кремле, осыпая милостями Ивана Кольцо, доставившего в столицу государства добрые вести и богатые дары сибирские. Дополнительную значимость, особый вес, придавали этим, сибирским, чудесам откровенные, хронические неудачи русского оружия на западном, ливонском фронте, где в течение многих лет огромная, трехсоттысячная русская армия под предводительством Шуйского, никак не могла, по свидетельству летописца, «расколошматить» 20 тысяч строптивых ливонцев…
Читая и перечитывая текст Карамзина о Ермаке, смутно (поначалу), а затем — все явственнее, стал ощущать я некую «знакомость» его, где-то уже «слышанность». Эта «раздвоенность» восприятия мешала мне до тех самых пор, пока не убедился я окончательно в том, что «сконструирована» была жизнь Ермакова по «лекалам» классическим житий святых. Все жития, если отвлечься на некоторое время от их индивидуального «наполнения» состоят из одних и тех же частей: сначала грешная, неправедная жизнь «до» (до принятия истинной веры, прозрения, осознания своей грешности, неправедности), затем — момент этого самого «прозрения», осознания чего-либо крайне важного (один из самых ответственных моментов — здесь желателен яркий, запоминающийся образ, поступок), потом — жизнь «после» (после принятия веры, раскаяния в прежних ошибках и заблуждениях, после, пускай, запоздалого, но прозрения), представляющая собой антитезу жизни «до». В этой, «праведной» части жития, как правило, совершаются разнообразные чудеса (для «светских», гражданских персонажей) или ратные подвиги (для военных). Наконец, позволив своему растроганному читателю сполна насладиться новой, «правильной» жизнью своих героев, жития или взрываются, как петарды, или долго, как бикфордов шнур, «тлеют», «болеют» трагическими развязками — смертью, гибелью своих героев. Желательно, чтобы смерть эта, или трагическая гибель, была, как можно более выпуклой, рельефной, т.е. — мучительной или даже мученической. В завершение, под самый занавес — обычно снова всплывает, актуализируется, проявляется тема чудес (исцеления, прозрение больных и слепых), происходящих на могилах потенциальных святых и т.д. и т.п.
Данная композиция житий возникла, конечно же, не случайно — ибо именно она самым наикратчайшим путем позволяет осуществить главную миссию всей житийных писаний — пропагандировать, поучать и наставлять на путь истинный еще не раскаявшихся, еще не осознавших Величие и Силу Божию грешников земных… Чтобы не быть голословным, приведу в качестве примера житие Апостола Павла: ревностный гонитель христиан Савл, однажды теряет зрение. В поисках утраченного, он обращается к Богу (момент прозрения, осознания). Слепец прозревает, чтобы в дальнейшем, уже под именем Павла, совершать богоугодные дела, нести свет веры другим пока еще заблудшим. Однако недруги лишают его жизни путем усекновения главы. На могиле Павла постоянно происходят различные чудеса. Вскрытие могилы — повергает в изумление окружающих — мощи апостола нетленны.
Рассматривая с этих позиций жизнь Ермака Тимофеевича, читатель может легко убедиться сам, что содержит она всю внешнюю, событийную и внутреннюю (психологическую) атрибутику и подоплеку «святожитийности» (не хватает только признака «нетленности мощей», и то, только потому, что место захоронения этого великого сына Руси, России неизвестно). Но ведь мы знаем, что жизнь Ермака Н.Карамзиным вовсе не выдумана, что написана она по материалам официальных документов, летописей того периода, мы знаем, что мы имеем дело с конкретным человеком и подлинной, а не высосанной из литературного пальца, фактографией! Стало быть, Ермак Тимофеевич — Святой. Для меня, во всяком случае. Я не знаю, что необходимо для этого сделать, куда нужно обращаться, в какие церковные инстанции для того, чтобы официально возбудить ходатайство о рассмотрении данного вопроса по существу, но, если для этого необходимо какое-то «бюрократическое», «формальное» заявление от сына церкви, крещеного (и даже дважды, если одного раза — недостаточно!) христианина с просьбой о таковом, то оно перед Вами Достоуважаемые Господа Церковные Иерархи! Рассмотрите вопрос о признании князя-атамана Ермака Тимофеевича Святым Мучеником Христианским! Он давно не только заслужил, но и, если уж быть честным до конца, то и переслужил это! И он нуждается, на мой взгляд, в такой вот, церковной, оценке своего земного пути (светские, ратные доблести были уже оценены ранее, еще при жизни героя — и титул князя сибирского, и доспехи от главы государства). Многие русские выдающиеся полководцы уже были удостоены такой высокой чести — давно канонизированы и Александр Невский, и Дмитрий Донской. Из великих русских полководцев остались «неохваченными», разве что князь Святослав — наш самый-самый первый «маршал Жуков», который в восьмом веке наголову разгромил хазар (правда, в случае со Святославом ситуация практически безнадежна, поскольку он не был еще христианином) и Ермак Тимофеевич наш…
И еще… С детства мы все знаем о подвиге трехсот спартанцев, сумевших задержать огромную армию персидского царя Дария, мы вместе со Спартаком, сражаемся на склонах Везувия против армии римлян, обложивших горстку восставших гладиаторов, мы сочувствуем некоему удачливому гасконцу, который вместе со товарищи своими — тремя мушкетерами, борется против козней кардинала Ришелье, мы, вместе с героями Майн Рида кочуем прериями чужестранными, сопереживая борьбе унижаемых и преследуемых белыми колонизаторами индейцев Америки. А в то же самое время, у нас под носом, что называется, есть свои, подлинные, а не выдуманные, настоящие, а не книжные герои, реальные богатыри, совершившие, ради нас же с вами, ради нашего же общего блага и всепроцветания, великие ратные подвиги и деяния, и потому, не меньше тех, выдуманных, придуманных и книжных, — нуждающиеся в нашей памяти, любви и благодарности. Ермак Тимофеевич — один таких, подлинных, не придуманных героев нашего народа…
В том, что Ермак давно уже в сознании народа де-факто — народный святой и мученик, нет у меня никаких сомнений. Потому, что вырос я совсем неподалеку от места впадения реки Чусовой в реку Кама, почти у самого обреза нынешнего Камского водохранилища, и знаю, что в каждом селе, в каждом городе и городке уральском помнят и чтут память Ермакову, причем, не абы как, не по указке свыше, а по искреннему повелению и насущной потребности в этом благодарных сердец своих. Но и этого мало — поговорите с людьми, живущими вдоль Камы и Волги (на всем их протяжении, от устьев — до истоков!), и, убежден я, что в каждом населенному пункте вам, с плохо скрываемой гордостью за замечательные свои «малые» родины, первым делом, обязательно покажут какую-нибудь местную гору, «на которой, якобы, стоял сам Ермак Тимофеевич!», или подведут за руку к роднику, из «которого, как говорят местные легенды, утолял жажду «сам Ермак Тимофеевич», или накроют щедрый стол на какой-нибудь изумительной поляне, на которой стоял когда-то «шатер самого атамана Ермака»! Даже в тех населенных пунктах и местностях, где народный атаман, никогда не был и не мог быть, по определению…
…Они были смертниками… Штрафной батальон добровольцев XVI века… Русские, литовцы, немцы, вогуличи, татары… Имена подавляющего большинства неизвестны, дело же, ради которого ушли они в поход сибирский живет… Доживем ли, удастся ли увидеть на крутом берегу Тобола парящие над сибирской ширью золотые купола белоснежного храма Воинов Первопокорителей Сибирских Святого Ермака Тимофеевича со товарищи? Хочу еще раз назвать эти дорогие для меня имена атаманов, ближайших помощников Ермаковых, так же как и он, не щадивших живота своего ради Отчизны и Веры Христианской: Иван Кольцо (погиб в схватке), Яков Михайлов (погиб в схватке), Никита Пан (погиб в схватке), Матвей Мещеряк (погиб при повторном взятии Тобольска отрядом Данилы Чулкова). Земно кланяюсь святому праху казачьего головы Данилы Чулкова (основателя Тобольска), Василия Сукина (основателя Тюмени), Ивана Мясного (основателя Сургута), воеводы Ивана Мансурова, а также всех-всех отрядников и стрельцов, равно полегших на полях бранных и умерших от недоедания, болезней и цинги в походах тех. Всех — русских, литовцев, немцев, вогуличей, черемисов, татар…Вечная Всем Вам Память!
ВТОРОЙ ВАРИАНТ — А ЕСЛИ ОНИ, ВСЕ-ТАКИ, БЫЛИ В ПЕЛЫМЕ?
Давайте, обманем себя и скажем, что мы уже близко, уже совсем близко к разгадке мучающих нас вопросов. Что осталось совсем немного, еще чуть-чуть — и тут же забудем о сказанном, потому что это — не правда. Потому что дел еще — невпроворот. Например, нам необходимо срочно разобраться в том, что представлял из себя в XVI веке Пелым-городок. Претворяя в жизнь задуманное, мы узнаем много интересного. Например, то, что вообще «Пелымом» в те времена называлось еще и само «объединение племен манси в середине XV — конце XVI вв. в Сибири (на реках Пелым, Сосьва, Лозьва и др.), и только потом — городок на одноименной реке в Сибири. Что «значимость Пелыма оценил и последний из рюриковичей, российский государь Феодор Иоаннович, повелевший в 1593 году поставить в устье Пелыма острог (Прим. — острог этот — не для угличан ли моих был предназначен и задуман? — А.У.) и тем самым окончательно закрепить дикие зауральские земли за Россией. Государь не посчитал зазорным прибавить к десяткам своих титулов и звание князя Пелымского.
Ищем, ищем дальше… А вот, что гласит журнал «Уральский следопыт»(№8, 2004): «долгие годы Пелым оставался самым безопасным путем в бескрайние сибирские просторы, поскольку южнее, на Чусовой и Исети, безобразничали башкирцы, проходили набегами татары, да и местные вогулы с остяками пришлых не жаловали. Пелымский городок в эти годы процветал. Наполняли его служилые государевы люди, авантюристы без роду и племени и многочисленные инородцы принявшие для виду христианство, но не забывшие языческие обряды, многочисленных божков и духов. Каждую весну и лето у деревянных стен Пелымского острога появлялись новые искатели приключений и удачи. До того как попасть к берегам Тавды они поделывали долгий и тяжелый путь. По Каме и Вишере поднимались к перевалу через Камень, так тогда называли Уральские горы, здесь перетаскивали свое снаряжение и лодки в верховья Пелыма, и вниз по Пелыму, через огромное озеро Пелымский Туман добирались до острога. Ниже устья Пелыма начинался путь в Сибирь. К осени все повторялось в обратном порядке, только возвращались к родным очагам далеко не все, кто-то оставался служить при Тобольском и Сургутском острогах, а кто-то сраженный вогульской стрелой или порубанный татарской саблей навсегда обретал покой в сибирской земле. Упадок Пелымского городка наступил после открытия Артемием Бабиновым сухопутной дороги от Соликамска до Верхотурья. Водный путь в Сибирь сместился на юг на реку Туру, сюда же устремились казачьи дружины, купеческие караваны, а вслед за ними русские поселенцы, монахи и работные люди. Пелым, так же, как и Чердынь остался не у дел, укрепленного городка не стало, а берега реки затихли, оставшись во владении кочующих вогулов да русских промысловиков».
«Пелым, Пелым, седы твои туманы…»
Теперь, мысленно окинув взглядом весь этот путь, всю эту Биармию, Чердынь, Пелым окаянный, мы, уже окончательно, ответим себе на вопрос: каким путем попали из Углича в Пелым мои предки, мои ссыльные угличане. Да, маршрут мог быть только таким (иных в те времена еще не существовало) (повторимся, ведь повторение — мать учения): Углич-Ярославль-Вологда-Тотьма-Великий Устюг-Кай-Городок (север будущей Вятской губернии)-Соликамск-Чердынь-далее реками: Вишерой, притоком Вишеры Вилсуем, далее — перевал через уральский хребет, потом по рекам сибирским вниз и вниз до Пелыма-городка… Господи, спаси и сохрани! И то — только для «избранных», только для пелымских «счастливцев», для тех, кого оставили в тамошнем остроге или на его строительстве. Остальное («ягодки») достались тем, кого погнали еще дальше — до Тобольска-города (ведь и колокол надо было кому-то тянуть!). Для них путь на Голгофу еще продолжался и продолжался: из Пелыма-городка водным путем вниз по речкам Тавде и Тоболу — и наконец, Тобольск. Сколько времени этот ужас длился — полгода, год, два года я пока еще не знаю, как не знаю, сколько лет они провели в неволе — 10, 15, 20(?) Я даже не знаю, сколько их было, когда они вышли на этап. Знаю только, что прошли они его до конца… Кроме тех, кто отмучился по дороге…
В свете вышеизложенного, несколько меняются обстоятельства и мотивы обратного движения освобожденных от Пелымских туманов, уже «прощеных» угличан. Ведь оказались же они на Вишере как-то. Как? Почему? Почему все-таки, остановили свой выбор на Чердынском «уезде», если уж решили, таки, двинуться домой, в Московию? Ведь обратный путь от Пелыма до Чердыни — тоже, не близкий: Пелым-городок, реки Ивдель и Тальтия, сухопутные волоки через Уральский Камень — приток Вишеры Вильсуй — Вишера — Чердынь(?). Неужели просто не могли больше оставаться, после освобождения, в своем городке-тюрьме? А если и двинулись, таки, домой, если уже решились, то почему тогда встали, остановились, как вкопанные, застряли, не доходя до Чердыни верст 40-50? Почему выбрали для поселения именно то, а не какое-то иное место? Силы закончились? В такое верится с трудом. Тем более что дальше-то двигаться — было уже почти что «медом»: по попутной воде, да с ветерком (путь домой всегда в сто раз короче пути из дому). Что же случилось, что произошло?
До чего же сложно реконструировать далекое прошлое, события, которые произошли четыреста лет назад, пытаться понять психологию тех людей, объяснить мотивы их поступков… А что если дело было так: освобожденные, послали гонцов, сыскарей, домой, в Углич, чтобы разведать, ждут ли их там, можно ли им вернуться в родимые места. И тут же, решив не оставаться в Пелыме на еще одну зимовку, опасаясь, что реки встанут, двинулись в обратный путь (день-то иногда — целый год кормит!), вдогон посланным разведчикам. Разминуться-то все равно невозможно, раз дорога одна, единственная! Где-то в пути, уже на Вишере, и нашли их те гонцы, сообщившие, что возвращаться некуда. Надо обстраиваться здесь. Там хорошо, где нас нет. И вот, лишь тогда, только тогда, а совсем не потому, что бывшим узникам так понравилась эта клещевая, непролазная тайга в районе Вишеры, тяжелый климат, «легкий» гнус, короткое лето, за которое не успевали вызреть большинство злаков, решили остаться они там, где они остались…
…Почему же, все-таки, село отцово было названо в честь именно царя Федора? Может быть, потому что ссыльные считали его тоже жертвой, а не палачом? В своей работе «Смутное время — ясный ум» доктор философских наук В.Н.Демин, в частности, пишет:
«В преднамеренном убийстве несчастного царевича мало кто сомневался с самого начала. Вездесущий и всезнающий Джером Горсей (Прим. — в описываемое время — «аглицкий» посол в России. — А.У.) в день убийства, как бы сие неправдоподобно прозвучало, находился совсем близко от места события — в Ярославле. Ночью к нему из Углича даже прискакали гонцы — за лекарством для впавшей в глубокий обморок вдовствующей царицы. Они-то и посвятили англичанина во все подробности: царевича зарезал убийца, подосланный Борисом Годуновым. Хотя Горсей еще со времен царя Ивана считал себя другом Бориса, а после восшествия того на престол был к нему еще более приближен, в своих «Записках» он нигде не оспаривает версию преднамеренного убийства. В народе тоже особых заблуждений на сей счет не испытывали. А теперь почитаем (жаль, что послушать нельзя!), что пел народ примерно в те же времена о Борисе Годунове: /Как преставился-то наш православный царь Федор Иванович, /Так досталась-то Россеюшка злодейским рукам, /Злодейским рукам, боярам-господам. /Появилась-то из бояр одна буйна голова, /Одна буйна голова, Борис Годунов сын; /Уж как этот Годун всех бояр-народ надул. /Уж и вздумал полоумный Россеюшкой управлять, /Завладел всею Русью, стал царствовать в Москве. /Уж достал он и царство смертию царя, /Смертию царя славного, святого Дмитрия-царевича…»
Вот-вот, уже, кажется, теплее. В сознании современников случившихся в Угличе событий, главный виновник несчастья, был не царь Федор — человек слабовольный, крайне болезненный, подлинным же убивцем, подлинным гонителем — был именно он — Борька Годунов-сын. Это он дергал за ниточки, это он — подлинный «кукловод», управлявший царственными (и — не очень) марионетками. Вот характеристика англичанина Д. Флетчера, данная им царю Федору примерно в то же время: «царь был росту малого, приземист и толстоват, телосложения слабого и склонен к водянке; нос у него ястребиный, поступь нетвердая от некоторой расслабленности в членах; он тяжел и недеятелен, но всегда улыбается, так что почти смеется… Он прост и слабоумен, но весьма любезен и хорош в обращении, тих, милостив, не имеет склонности к войне, мало способен к делам политическим и до крайности суеверен». К тому же, в народе получило распространение версия о том, что и умер-то сын Ивана Грозного не сам, а ему «помог» (Прим. — задушил во сне — А.У.) все тот же вездесущий Годунов. «Со смертью этого, в общем, жалкого человека, пресеклась не только династия, но кончилась целая эпоха, когда на престоле находились «прирожденные государи». Имя этого царя стало особенно популярно в годы Смуты, в начале XVII века. Каждый самозванец, так или иначе, стремился стать либо родным братом Федора, либо его близким родственником. В народном сознании он оставил по себе добрую память как боголюбивый и милостивый государь.» (Зимин А.А. В канун грозных потрясений. М., 1986., Павлов А.П. Государев двор и политическая борьба при Борисе Годунове (1584-1605). СПб., 1992). Это, во-первых. Во-вторых, стоит, очевидно, задуматься о том, а как могли вообще назвать свое поселение люди объединенные общим горем, одной судьбой? Так, чтобы название это — устраивало бы всех? «Пелымское»? Нет, не подходит. «Угличское»? Так они и так все угличские, «масло масляное» получается. Скорее всего, на последнем этапе обсуждения вариантов осталось немного: «Дмитрово» (в честь убиенного царевича) и производные от Федора — «Федорово», «Федорцово», «Федорищево». Очевидно, что, выбирая между двумя «убиенными» Рюриковичами (Дмитрием и Федором), выбор был сделан в пользу последнего потому, что по срокам «убиения», был он последним. В третьих, — прожитые годы люди (такова уж особенность человеческой психики) почти всегда воспринимают, как лучшие, самые замечательные в жизни. Даже если пришлись они на годы тяжелейших испытаний и лишений. Поскольку человеческая память обладает странным свойством — идеализировать прошлое. В общем, назвали — как назвали… И на том — спасибо!
Можно было, кстати, изначально применить для решения поставленных задач законы логистики и прийти к тем, уже полученным нами, результатом, но — более коротким путем. Составим несколько умозаключений, каждое из которых может быть либо истинным, либо ложным: 1.Ссыльные угличане были в Тобольске. 2.Ссыльные угличане были в Пелым-городке. 3.Единственный возможный путь из Чердыни в Тобольск проходил через Пелым-городок. Теперь рассмотрим их истинность, в свете законов логистики.
В том, что ссыльные угличане были в Тобольске сомнений нет, поскольку в Тобольске длительное время находился угличский колокол (это факт исторический, неоспоримый). То, что этапировать колокол до Тобольска пришлось ссыльным угличанам, тоже, кажется, не вызывает сомнений. Ну, не конвоиры же, в конце концов, на своих плечах несли его всю дорогу, грузили, перегружали, разгружали в пути, загружали в лодки, водружали, переносили на волоках, подтаскивали, тянули и т.д. Стало быть, утверждение №1 — истинно. Единственный возможный путь из Чердыни в Тобольск проходил в то время через Пелым-городок. Поэтому умозаключение (№3) также истинно. Другого пути просто не существовало. Но если умозаключения №1 и 3 истинны, то, стало быть, истинно и умозаключение №2: ссыльные угличане были в Пелыме-городке. Хоть недолго, хотя бы на период прохождения этапа, но были.
Итак, окончательный «разбор полетов» дела «угличского» со всей очевидностью показывает, что действительно, шли они «пешем», что были в Пелыме-городке. Но сколько времени, все-таки, мог занять времени этот путь в том, далеком от нас времени? Для этого необходимо знать две вещи: расстояние от пункта А до пункта Б и скорость движения. От Москвы до Перми по современной железной дороге 1236 км. От Перми до Соликамска — еще 300. От Соликамска до Красновишерска — еще 200, от Красновишерска до Пелыма — 100. Всего получается 1800. Но это по «железке». Думаю, что примерно столько же прошли в 1591 году угличские. Около 1800 км. Во всяком случае, никак не более 2000 км. Пусть, будет 1700 км, чтобы не быть заведомо уличенным в «нагнетании обстановки», в «завышении», «утяжелении» дорожных «мучений». За какое время в шестнадцатом веке можно было пройти такое расстояние? Какова была вообще тогда скорость пешего этапа? В современной армии существуют (или существовали, во всяком случае) нормативы такого пешего, строевого перехода: 40-45 км в сутки при средней скорости 4-5 км/час, при 9-ти часовом графике движения. Но это молодые, крепкие парни 18-20 лет, прошедшие медкомиссии, признанные годными к строевой службе. Сколько было таких «молодых и здоровых парней» в тех «угличских» этапах мне абсолютно неизвестно, но совершенно очевидно, по правилам организованного движения, что скорость каравана неизбежно должна быть ориентирована на скорость самого тихоходного участника. В противном случае колонна или караван растянется, в конце концов, настолько, что перестанет существовать, как колонна или караван… Возрастной состав тех, этапных угличан, очевидно, находился в диапазоне от 16 до 50 лет. Были ли в составе этапов женщины и дети (до 16 лет), вот в чем вопрос вопросов! Или хоть их-то пожалели, не погнали в зиму, в неизвестность, помирать в дороге? Возможно, были, не знаю. Ярость и скорость, с которой расправились с «бунтовщиками», ярко выраженные черты кампанейщины, с которой было проведено «дознание» и вчинено «наказание», говорит о том, что местные начальники жопу рвали, будь здоров как, что они из кожи вон лезли, чтобы «отчитаться» перед вышестоящим…, что они «шкуру готовы были содрать с несчастливцев, попавшихся, как говорится, под раздачу, под горячую руку, неважно — с живых и неживых, неважно, лишь бы самим уцелеть, выпутаться, а может, еще и продвинуться, «выдвинуться» (так же, как и сейчас, за примерами далеко ходить не надо — читать газеты и смотреть телевизор мы, слава Богу, еще умеем!). Уверен, к тому же, что царил тогда, как и положено в таких случаях на Руси, откровенный судебный произвол и жаркий, горячечный, создающий видимость неутомимой работы, административный бардак, неприкрытые, даже краской стыда, подлоги и традиционное, въевшееся во все поры и прорехи государственного аппарата, лихоимство (к цыганке не надо ходить, чтобы догадаться об этом!). Стало быть, хотя это и дико, могли, могли в составе этапов оказаться и женщины, и дети. Может быть, некоторые из женщин, отказались покинуть мужей в трудную минуту, «добровольно» решились пойти вместе с близкими, разделить общую судьбу («а, будь, что будет!»). Мы же ведь и про декабристок помним, в школах хороших, советских, пускай и плохенько, но учились. Возможно, отпрысков богатых семейств, по молодости, или по глупости, принявших участие в мятеже, и уже включенных в «отходные» списки, по извечной русской традиции, «откупили», «отмазали», вовремя извлекли, выдернули из тогдашних «обезьянников» богатые родители, а поскольку, общая численность этапа уже была утверждена «свыше», то, чтобы не менять «цифирь», «недостачу» быстренько «покрыли» за счет городского «отстоя», беднейших, самых неимущих, догрузили» потом до необходимого «плана», совсем уж ни в чем ни повинными, просто посторонними, случайными людьми. Вопросы, одни вопросы…
…Вот еще одна задачка для 5 класса церковно-приходской школы: уходили-то ведь и молодые парни, а у них, наверняка, уже и невесты были, девушки любимые. За них, за пацанов этих, тоже надо сказать, хоть словцо, — сломали ведь им жизнь… А уж, какие сцены разыгрывались при прощании — тут уж, наверное, Шекспир, вообще, отдыхает…
…Забыл, рассуждая вчера о средней скорости эскорта, важное обстоятельство: неизвестно, заковывали ссыльных (в пару) или нет. Если нет — тогда еще, по-божески, жить можно, если же заковывали, если шли они «в железах» — тогда дело совсем швах! — скорость должна была упасть раза в два-три, как минимум — и шаг получается короче намного («ограничители» не дают шагнуть, как положено), и сопротивление среды движению возрастает — к железу налипает грязь, оно как «плугом» «вспахивает» и тянет за собой жирную дорожную грязь, налипает, утяжеляет и без того тяжелое… Да и техобслуживание железа, так сказать, дополнительное требовалось: перековать — значит, нужны были «технические» остановки, кузни, кузницы, кузнецы иже с ними…
В общем, могло быть все. Поэтому, как ни крути, «армейскую» скорость надо, уменьшить в 2-3 раза. Пусть, будет в 2 раза. Это получается 20 км в день. Таким образом, расчеты мои дебильные, приблизительные, свидетельствуют о том, что если двигаться со средней скоростью 20 км в день, то расстояние в 1700 км можно преодолеть за 85-90 дней. Но это, если немцу дать на какую-то работу 30 дней, то он (немец) будет каждый день делать по 1/30 от плана. Ни на йоту, ни больше, ни меньше. А у Руси ведь своя, особая, гордость и свой, «особенный» счет к аккуратности и точности: русский, по получении той же работы 25 из 30 дней — «палец о палец не стукнет», но не просто так, а для того, чтобы за оставшиеся 5 — не только выполнить, но и дать еще и 200 или 300% «плана». Это тоже надо учитывать. Итак, всего получается месяца три-четыре. Царевич Дмитрий погиб 27 мая (по новому стилю). Комиссия Шуйского выполнила свою работу за 2 недели. Суды — за месяц. Значит, вышли этапы (первые, во всяком случае) не позднее середины-конца июля 1591 года. Значит, как ни крути, зимовать, хотя бы раз им пришлось, точно — реки на Северном Урале встают уже в конце октября. Это еще 4 даже 5 месяцев, потому, что вскрываются реки в апреле. Кроме того, мы ведь еще забыли про колокол. Он-то, голубчик, как передвигался? В обозе? Или, не дай Бог, они его сами же еще и волоком, на веревках за собой тащили, для вящей убедительности сценического образа?!
…Этот колокол несчастный — он, действительно, как чемодан без ручки — и бросить нельзя, и нести не с руки. Кстати, «пиарщики» XVI века, в отличие от современных, достойны восхищения. Это же надо такой мощный пропагандистский ход придумать! Гебельс с его натужными фотоподделками Якова Джугашвили, якобы сдавшегося врагу, перешедшему на сторону Гитлера и Сталин — с его процессами 37 года — просто «лОхи» недоделанные! Колокол — гениальный, по яркости, запоминаемости, выразительности, образ. Находка. Наверняка, для работ, связанных с его обслуживанием в пути постепенно сложилась особая бригада, «командировочка» ссыльных, занимающаяся и отвечающая именно за этот раздел пропагандистского обеспечения всей операции. Видимо, они на особицу, как никто знали, характерец карнаухого, как его попроворнее «вирать» или «майнать», где стропалить, чтобы — не дай Бог! — не «покоцать», сердечный…
…Заметил вдруг глубокое (глубинное?) и фонетическое сродство между словом «Углич» и ударами колокола. «Уг-лич!», «Уг-лич»» или «Уг-лиц!», «Уг-лиц!» — звучит, как удары колокола. Только в первом случае («Уг-лич!») тембрально — больше «высоких», а во-втором («Уг-лиц!») — пониже, словно бы басов становится подбавляется, самых низких нот… А может, споем, братия, а? «Ве-чер-ний зв-он!» (сердце в груди сразу, словно бы давно уже ожидало от меня этого, откликается: «Бом!», «Бом!»), «В-ве-чер-ний з-в-о-о-он! («Бом!»,»Бом!). Двадцать минут первого на часах, больше не могу сегодня, не могу. Все. Спать… Спать… Спать. Утро вечера мудренее. Завтра, завтра разберемся…
ПРОДОЛЖЕНИЕ «ЖИТИЯ ЛЮДМИЛЫ УГЛИЦКИХ»