Вячеслав СВАЛЬНОВ
«ПРОГУЛКИ С ДОЧЕРЬЮ…»
стихи разных лет
***
Какой сегодня грустный дождь!
Белье из прошлогодних листьев
Совсем промокло, а потом
Весенний дождь сменился снегом.
И мы поссорились с тобой.
И ты сидела и качала
Наш разраставшийся живот
И говорила: «Мы уходим».
Потом гонялись за котом,
Который был причиной ссоры,
А снег все шел, верней, уже
Летел белесыми клочками,
Уже не тая. След саней
Вдруг промелькнул
В обрывках белых,
И я сказал тебе: «А. С.
Проехал за своей тетрадью
Брать из заклада». Ты, смеясь,
Меня простила. Снег сгустился
И грустный дождь похоронил.
Которое тысячелетье
Мужчины воюют друг с другом,
Рождаются, снова воюют,
А женщина Бога качает.
А женщина шлепает Бога
И кормит его, чем придется,
Не ведая даже, кто грудь ей
Поранил молочным зубком.
И дела ей нет до придурков,
Увешанных глупым железом.
Бог с ними. Не тронули б крышу,
Вербовщику грош припасен.
Но косят людей и деревья
Летящие ржавые гвозди,
И падает ослик последний
В тени пирамиды пустой.
Изможденная осень уже
Воротник подняла разноцветный.
В это время особенно здорово
Пострелять и побегать под флагом
Цвета надранной задницы
Нашего обер-холопа.
А под вечер пойти подразнить
Всех запрятанных в церковь:
Будет страшно смотреть им
На наше изящество, тонкость,
Потому что придем мы с погоста
И в окна неслышно заглянем…
Хорошо, что не всё
Повторяется, кроме желаний —
Пожелайте мне, осень,
Скорее вернуться отсюда.
Зарождаются бесы от суетных дел на земле,
А на небе рождаются ангелы от покидающих землю.
Крик младенца грудного сгоняет стареющий день.
Милый мальчик заносит перо, мою смерть прославляя.
Я в эротике транспортной давки погиб, «Окаянные дни»
Прижимая к груди, напоследок понявши, как Бунину было
Здесь противно. Как жрал Маяковский с тарелки его
И смеялся над ним, и предрек вознесенье Евтушек.
Я проснусь, протрезвею. Я буду любить по частям
Эту землю и этих людей, разбежавшихся от непогоды
По другим континентам, по призракам белых планет…
Все на миг повторилось, хоть так, говорят, не бывает.
ПОТЕРЯ
Бабушка мне перед смертью обол отдала —
Тут бы в истерике биться на тему о Стиксе.
Я потерял тот обол, не пропил, потерял.
Бабушка ждет меня дома с удачной находкой.
Варит-стирает моей повзрослевшей рукой,
Дочку ласкает, жену наставляет и гладит.
Я выпиваю и лезу пошарить под шкаф.
Дочка и внучка смеются. И правнучка тоже.
Сказал астроном, что взошла звезда,
Что умер Пан и родился Младенец.
Священник обозвал евреем мя,
Я кличку взял как орден «За улыбку».
Я шел, смеясь, по городу церквей
И трусов, по заржавленному миру,
Где задницы расхватывают стулья,
От опоздавших спрятавши глаза.
Я всем смеялся, стиснув кулаки —
Мне было не до слез, когда я понял:
Две тысячи смеялись надо мной.
И ничего у них не получилось.
А написать — как потерять,
А не напишешь — как своруешь,
И целый день без выходных
Проводят гении в работе.
Субботу Божию не чтить
Им позволительно, поскольку
Их целый век — короткий век,
Им нет земли, земля им небо.
Им не по вере — по делам,
Такая несомненна вера.
Их уважаю как святых —
Спасаться некогда им было.
Когда все черепа наполнятся слезами
Несказанных молитв Ваятелю земли,
Когда все города наполнятся грибами
И спустятся на дно центральные кремли,
И челюстью вставной обрушится проклятье
С небесного лица, обещанное всем, —
Кто будет надевать на нашу дочку платье,
Развязывать узлы всех «почему зачем»?
И дело не в грибах, не в сытости осенней
С медвежьим уголком и в пропитых лаптях,
Но очень, очень жаль, что не рожденный гений
Не обогреет рук на брошенных углях.
ЗОНТИК МЭРИ ПОППИНС
Ты со мной не бываешь, когда тебя нет.
А когда тебя нет, не бывает меня.
Ты сегодня гуляешь на крыше своей,
Рядом дворник, и в бежевых тапочках тролль.
Было время, и Мэри умела летать,
Потому, что я был ее черным зонтом.
Но сейчас она кормит чужих голубей,
А меня глупым ветром прибило сюда.
Я упал и сложился, и просто лежу,
И мне видно отсюда, как люди растут,
Как под грудой вещей уменьшается день
До обычных размеров коробки из досок.
Ты идешь под дождем, этот дождь только твой,
И меня не бывает, и так хорошо.
Уменьшается день, Мэри хочет домой.
И уже не догнать ни ее, ни тебя.
Железная банка пустая
Катилася, глупо звеня.
Сегодня взбешенная стая
По лесу гоняла меня.
Хлестала по морде упруго
Орешника серая плеть.
Но порвана замкнутость круга,
И нечего больше жалеть.
Железная банка пустая
Не катится, звон ее смолк.
Гнала меня серая стая.
За то, что я все-таки волк.
По перекладинам улиц,
По тротуарным веревкам
Бродит ничейная кошка,
Четвероногий солдат.
Когти-подковки убравши
В мягкие лапки-сапожки,
Ровно в четыре, я знаю,
Пересечет она тень
Дерева, не приносящего
Яблок и персиков сочных,
Но постепенно доросшего
До моего этажа.
Кошка, не знаю по имени,
Может быть, просто сударыня?
Влезли бы, кошка, на дерево
И посмотрели в глаза.
А не хотите — на лифте
Сам я могу опуститься…
Лапки в замедленном марше
Мимо проносят хозяйку.
Знаю, вы очень торопитесь,
Вам еще надо попасть
В сад, где ничейные кошки
Ловят мышат для забавы,
Где на ничейных березках
Яблоки чьи-то висят.
Семьдесят второе октября.
Осень через дерево, противно.
Шарики несут четыре коммуниста.
Пятый я. Я шарики несу.
Холодно, мы медленно идем.
Остановка, выгнали ненужных.
А вот здесь у нас теперь бассейн.
Там тепло. Я никогда там не был.
Много нас, и все хотят домой.
Дома праздник, водка, два отгула.
Если будет много революций,
Люди не разучатся ходить.
«В лишеньях и труде приобретешь свободу» —
Качалось в голове, откинутой назад.
А дождик разбавлял подсоленную воду,
За веки затекал и промывал глаза.
И на короткий миг исчезли расстоянья,
Остался только свет, спокойный и прямой.
И синяя звезда забытого желанья
Без всякого труда пробила череп мой.
Я пришел к Свальнову в гости.
А Свальнов лежал небритый
И, как водится, нетрезвый,
И, конечно, на полу.
Я принес ему портвейну
И еще два литра пива,
И про старого еврея
Предпоследний анекдот.
А Свальнов сказал, что в пиве
Смысла меньше, чем в портвейне,
И налил три рюмки водки,
И еврея угостил.
А еврей не растерялся,
А еврей был очень умный,
Произнес четыре тоста,
И Свальнова пожалел.
Так в беседах остроумных
Восемь лун прошли, шатаясь.
Все соседи по квартире
Убежали в Амстердам.
Потому что невозможно
Жить в подобной обстановке,
И давно пора бы взяться
За таких, как тот Свальнов.
И в этом году прибежала весна
На мокрых и грязных ногах.
А рыжий котенок ловил свою тень
И рыжее солнце дразнил.
И глупой соседке приспичило вдруг
Повесить сушиться белье.
Еще проходил кто-то вроде меня
Ковер выбивать во дворе.
Четыре грабителя съели омлет,
С собакой пошли погулять.
На синей скамейке дружинник сидел,
Дружинницу, видимо, ждал.
Короткие юбки дразнили штаны,
Звенел милицейский свисток.
А рыжий охотник поймал свою тень,
Когда я захлопнул окно.
Когда я выпал из гнезда,
Была хорошая погода,
Стояло лето, и вокруг
Плоды созревшие висели.
Когда я выпал из гнезда,
Я не имел когтей и перьев,
Но я умел красиво падать,
Не задевая никого.
Когда я выпал из гнезда,
Меня за тощий хвост поймали
Ньюфаундленд по кличке Жучка
И лошадь с прозвищем — Дубина.
А на кухне всегда хорошо,
И кипит на кухне вода.
И собака сидит под столом,
Потому что мышей боится.
И мечтает собака о кошке,
Рыжей кошке с большими глазами.
Кошка прыгнет — мышей прогонит.
Жалко, кошек хозяин не любит.
Никого хозяин не любит,
Любит только свои бумаги,
Любит дым из трубки хозяин,
И бутылку с невкусной водой.
«Нет, бы выйти со мной на улицу,
И набрать костей на помойке,
И поймать ту волочь ворону», —
Так собака думает сидя.
А на кухне всегда хорошо.
И без кошки. И даже с мышами.
ДИАНЕ-ПЛЕМЯННИЦЕ
Да, у других все было хорошо,
Им даже подарили по банану.
А мы наказаны, а мы привязаны
К твоей коляске. Вот же не везет.
Мы не обиделись, мы просто так ушли
Пугать собак и гладить синих птиц.
Там задержались, здесь отвязались.
И я никак не мог тебя поймать.
А было лето для замужних женщин,
Которые меня дразнили папой.
Все удивлялись, а мы смеялись
И убежали, показав язык.
Ты вырастаешь, и это очень грустно,
Как будто дождик замочил котенка.
Не улыбнуться, не отряхнуться.
Скажи «пока!». Тебе пора домой.
Опять заварку кипятить.
(Хотелось водки).
А в темноте скрипят мозги
И сон пугают.
И он поставил свой стакан
На край вселенной,
И он порезал темноту
Себе на спички.
И был соленый огурец,
И чай был горький.
Здесь даже можно про любовь,
Но это вряд ли.
А сердце бьет нехорошо —
Какого черта!
А вот и черт уже бежит —
Такая сволочь…
И разбавляя бред водой,
Он вышел в утро.
Сегодня снова удалось
Сбежать и выжить.
Крутилась дорога в колесах больных,
И гравий смеялся над ней.
И только коровы росли на лугу,
И все ожидали дождя.
До города добрая сотня блинов
Съедается быстро втроем.
Но слишком подружка твоя хороша,
И будет опять ерунда.
Но вот полило, и кровы растут,
И мокнет подружка твоя.
И если не можешь ты дождь прекратить,
Набрось на нее что-нибудь.
Мне все надоело, я выпрыгнул в грязь
И выпряг кобылу свою.
Пошли бы вы все, пришли бы куда,
И чтоб вам меня не поймать.
НОВОГОДНИЕ ПОЖЕЛАНИЯ
Пусть детям подарят ракетодром,
А их родителям — кубики.
В Америке будет зима
С вареньем и кислой капустой.
Я снова начну писать
О звездах, упавших в небо,
И много сгорит костров,
И встретимся мы, ненужные.
И будет домашним покой,
И будет над домом вечность,
И с дерева к небу листок
Взлетит и бабочкой станет.
И где-нибудь — где-нибудь здесь
Поставят красивую елку,
И я не смогу под ней
Тебя целовать и мучить.
И мне мои мечты свивали
Венок из лучших гиацинтов.
Я запираем был на даче
С четвертым томом Вальтер Скотта.
Я всех любил без сортировки,
Я был велик в свои пятнадцать
И гениальнейшие кляксы
Ронял небрежно на диктанты.
Я к первой девочке своей,
Стоящей в первой узкой юбке
Шел, по дороге поломал
Квадриллион снежинок тонких.
И мы не встретились тогда…
А может, встретились, но плохо.
По снегу ветер гонит снег —
Так просто выдумано, просто.
НЕУДАЧНИК
Бывало, летом в чистом поле
За воротник насыплет снегу.
Бывало, выпьет на дорогу —
И всю дорогу позабудет.
Бывает, в карты подфартило
И в масть пошло. Он карты сложит
И передернет потихоньку —
Но тут грабители влетают.
Потом пытался он жениться.
Жена, естественно, мегера.
Он прыгнул в пруд, но пруд был мелок,
А мой чудак — два метра ростом.
Он сел на камень побежденный,
На лбу синяк, промокли спички.
И до утра топил лягушку,
И ничего опять не вышло.
Я тот отрезанный ломоть,
Который посолить забыли.
Я черствый, высохший кусок
На дне разграбленных застолий.
Я бред прожорливых пьянчуг,
Наркотик слабых и унылых,
Я свет, проклятье, аргумент.
Я Вячеслав Свальнов, писатель.
Огонь и дождь — слиянье сред,
Очистят и согреют воздух,
Наш воздух, сотканный из душ
Ушедших, понятых, любимых.
Ночь, тучи, неуклюжий жест
Огонь легко уничтожают,
Но долго гаснут письмена
На бархатных — в золе — страницах.
И то — послания других,
Тех, ставших воздухом живущим,
И дождь прилежно правит стиль,
А мы прочесть еще не можем.
Но под огнем горят дрова,
Поют и пишутся молитвы
Ему, единому для всех,
И так любимому различно.
А за городом в октябре
Живешь, пока в движеньи,
Как будто осень развелась
И не уймет истерик.
И дождь, зараза, в капюшон
Свои вбивает гвозди,
И от того веселый я,
Как крот в консервной банке.
Не надо, осень, не горюй,
Я тоже разведённый.
Мы запасли с тобой грибов
И клюквы. Всё в порядке.
И снова кончится зима
Для глупостей и свадеб,
Как все кончаются пути
Следами от коленей.
На небе торопливо шкаф
Подвинули и уронили,
И мокрая упала пыль
На нас, рассевшихся в подвале.
А нам в подвале — благодать,
У нас и крыша, и окошки,
И, кстати, тоже есть подвал,
А там — и крысы, и лягушки.
А если глубоко копать,
То только камни, камни, камни.
Поскольку камни есть нельзя,
Никто особо не копает.
А мы сидим, сидим, сидим
И только чай и крыс гоняем,
Лягушек дразним иногда…
А наверху переезжают.
Не стоит женщину любить,
Которая тебя не любит.
Бросай ее ко всем чертям —
Пускай ее полюбят черти.
Не стоит отдавать долги
Тому, кто в долг не предлагает.
Не смей работать за других —
Не стоит этого работа.
С одной картиною в музей
Иди знакомиться, не больше.
А хочешь другом стать моим —
То будь готов со мной подраться.
И был очень милый двор
И милые были соседи,
И даже милиционер
Со мною дружить пытался.
Но как-то собака пришла,
Собака была больная,
Она покусала весь двор,
И все мы перебесились.
Собаку милиционер
Убил, но болезнь осталась.
Мы все ненавидели всех,
А значит — уже не жили.
Но каждый на стороне
Лечился поодиночке,
И дворик наш опустел,
И голуби все за границей.
Я жгу во дворе костер
Из теплых и старых конвертов,
Вдруг кто-нибудь греться придет…
Я только собаку придумал.
Пролетают вороны,
Штук по двадцать в минуту.
Мне меняют вороны
Заоконный пейзаж.
А у нас всё на месте:
В кабачках подоконник.
Кабачки почему-то
Не умеют летать.
Кабачки — это пища,
Нелюбимая мною,
А вороны — как люди
В заоконной стране.
Я прикован к тарелке
С жидкой кашей невкусной,
Пролетают вороны:
«Кушай кашу!», — кричат.
ВИД ИЗ ОКНА
Клевали воробьи березу
Вдали от настоящих дел,
Плохих печатали поэтов,
Плохие песни пел народ,
Победам радовались шлюхи,
Дурак хвалил чужих детей…
И я спасать березу вышел
От паразитов-воробьев.
А я возьму и снова напишу
Про девочку, с которой не встречался.
Я напишу про розовый закат —
Пусть не бывает розовых закатов.
Я напишу, что критикой любим,
Что я богат и больше не нуждаюсь,
Что я незлобен — стало быть, блажен,
И очень повезло живущим рядом.
Не обращаюсь более к врачам,
Но научился сам играть на скрипке,
Что счастлив и в ближайшие сто лет
Я никого обманывать не буду.
Душа колечком на комоде
Свернулась — легкая, живая.
А там внизу сидят и пьют,
И воздух дымом окольцован.
Внизу обычный разговор,
Внизу обычные поминки,
И каждый мыслит о себе,
И разговоры об умершем.
Душа покинула комод —
Не ей судить сидящих низко.
Ушла не открывая дверь —
Тихонько, чтоб не задержали…
Снова дождь. Просыпается бывший геолог.
Испугался, что дождик замочит палатку.
За геологом бывший ребенок проснулся,
Ожидая, что дом поплывет как кораблик.
Новый грузчик был поднят дождем на работу
И пошел на работу, еще не проснувшись.
А четвертым, последним, проснулся писатель.
А писатель дождя не любил по причинам
Ревматизма, депрессий, разбитых ботинок,
Неумения жить, неимения денег.
И все трое остались в дурном настроеньи,
Ожидая, что грузчик вернется с получкой
И накормит, и вытрет, напишет, расскажет…
И чего я все время за всех отдуваюсь?
Под флагом неба я стою,
Но думаю банально:
Мужик не фрезерный станок
С программным управлением.
Мужик не должен никому,
А если кто-то должен,
То это вовсе не мужик,
А так — позорный случай.
Не путай, женщина, любовь
И трактор в вешнем поле,
И не когти меня ногтем —
Я для другого создан.
Оставь мне, женщина, диван.
Возможно, я не Пушкин,
Но если ты — Наташа, Керн, —
И я пойду стреляться.
МОЙ РУССКИЙ ЛЕС
(из поэмы)
Ты растешь и словно губка
Жадно впитываешь слово,
Что порою с губ слетает
Или то, что прочитал ты.
И про лес так много книжек:
И фантастики, и сказок,
И научных книжек много.
Это прошлое приходит
Посмотреть и пожурить нас.
Это будущее гонит
Настоящее, а значит,
Застоявшеея слишком
На проторенной дороге.
И однажды ты услышишь
Эту песнь о Гайавате.
Ту, которую Лонгфелло
Подарил американцам.
Ту, которую для русских
Перевел в подарок Бунин.
В этой песне — вздохи бора,
Что стоит в плаще осеннем.
Это северного ветра
Гул и вой волков голодных.
Это мирные индейцы
Гордо борются с волнами
В легких лодках из березы.
Эти мирные индейцы,
Как далекие славяне,
И просты, и добродушны.
Только речью, цветом кожи
Отличаются, а также,
Что с рожденья — безбороды.
Ты прочтешь о Гайавате,
Об учителе их мудром,
Как он вел их по дорогам
Через чащи суеверья
И невежества в долины,
Где играет светлый разум,
И растет познанья маис.
Ты услышишь стих свободный,
Тот, которому я с детства
И служу, и обучаюсь.
Трудился пахарь.
Меч прадедовский ржавел.
Хозяйка соль из шлема доставала.
Когда отпадший ангел из оков
Сорвался. И от смрада лес качнулся.
И все горело, даже водоемы.
И черные отродья сатаны
Земных детей безумно пожирали.
И человек не знал, куда бежать,
И столбенел, и сук ломал, и дрался.
И многие погибли на земле.
Но многие спаслись по воле Бога
И верой в силу Божию. И снова
Окован черный ангел. Но земля
До половины ядом пропиталась.
И имя яду — жадность и уродство.
К УНИЧТОЖЕННОМУ ПАМЯТНИКУ А. ГРИНА
Изобретатель городов, рассказов, сказок, снов!
Распилен памятник твой вдрызг читателем твоим.
О, не сложившийся матрос, объездивший весь шар —
Нам не приехать никогда в твой Лисс и Зурбаган.
Нам, одноглазым, не встречать Бегущей по волнам,
Чей символ бронзовый вчера распродан по кускам.
Не голодали мы с тобой, не кашляли в тюрьме,
Читая сказку про Ассоль на сером берегу.
Простите, Александр Грин! Не мне вам говорить,
Что даже золотая цепь — игрушка мертвеца.
И Вы нас видите, в цепях идущих по земле
Или плывущих в никуда, дорогой никакой.
И Вам, конечно, не смешно, но грустно, как весной,
Когда в Одессе корабли не принимали Вас.
С бесплатной газетой в кармане,
С табличкой о помощи на
(Как перед повешеньем) шее
Шло прошлое в бывшем пальто.
Шло прошлое по настоящему
Вагону, где меньше людей
Читающих книги. Лишь негр
Преклонных годов с букварем
На прошлое глянул уныло
И, вспомнивши предков-рабов,
Безжалостно ленин-червонец
В смущенную руку вложил.
Снег пропадает в асфальте
Вместе с моими взглядами,
С мыслями — что бы еще променять
На головную боль?
Стоит убраться в доме своем
Или самим убраться?
Каждое утро зачем целовать,
Будто в последний раз?
Вот из чего состоит асфальт.
Гадко учили в школе.
Чуть постою и продолжу топтать
Черную надумь свою.
Встречного, не поднимавшего глаз,
Стоит окликнуть? Не стоит.
Мы одинаково думаем с ним,
Просто я там уже был.
ДЕВЯТОЕ СЕНТЯБРЯ
А в землю брошены тела.
Мы доедаем наших братьев,
Что прорастают горьким хлебом
И допиваем кровь сестренок,
Что прорастает ячменем.
Дать по чалме и тюбетейке,
Прикрытой импортною каской?
Аллах такой же Бог, как здешний,
И дьявол тоже в каждом спит…
Какая осень разлетелась!
Из-за чего? — И я не знаю.
И собираю вместо листьев
Одежду выжившим в Москве.
И Москве в этот взорванный дважды сентябрь
Не захочется дынь и арбузов, блестящих
Под в истерике бьющимся сирым дождем.
И арбузы, и дыни ржавеют как бомбы.
Мне приснилось, что я покупаю ружье
С необструганным толком и свежим прикладом.
Но заплакала дочка во сне без причин
И ко мне, безоружному, снова прижалась.
И уходят их души гораздо быстрей,
Чем написано в Книге небесных законов.
Обгоняет ребенок родителей, и
В небесах беспорядок.
И новые взрывы.
Мы кружились с тобою
Над грязью земной,
По красиво скончавшимся
Солнечным листьям.
Ты пыталась бежать
И упала на них
И исчезла на миг
В своей желтенькой куртке.
Так давай же вставать
И кружиться, пока
Мы любимы, и мама
Нас к дому торопит,
Потому что всегда
Наступает зима
И придется опять
Уступить эти листья.
Дождь за ночь выстирал все листья
И перекрасил те, что лучше.
И эта трудная работа
Его совсем свалила с ног.
И дождь лежит напропалую
И никому уже не нужен.
Как тот напившийся художник —
Отдал шедевр как старый холст.
А зритель топчет дождь под утро.
Он, зритель, под ноги не смотрит.
Вор, первоклассник, наша дочка —
Все переполнены твоей
Непредсказуемой палитрой,
На грубой обуви уносят
Черновики, мазки и вздохи,
За лужи проклиная дождь.
Свой флаг зеленым внутрь
Сворачивает август
И в желтую трубу
Уже глядит на нас,
Как кончится в свой срок
И повторится также
Поход его детей
И месяцев других.
Никто не развернет
Полотнища природы
По прихоти своей,
Но потрепать горазд.
И август посему
Сворачивает флаги,
Чтоб дети в октябре
Развесили свои.
Зелено-красно-желтым
Дурным московским летом,
Как мячиком дочуркиным,
Доскачем до зимы.
Лишь заверните в солнце
Все вычеты из смерти —
Хорошему поэту
Охота закусить
Все девяносто с лишним
Стаканов скипидара,
Что летом назывались
На голову мою.
Зелено-красно-желтый —
Крутись, дочуркин мячик,
И падай в снег скорее,
Где мы тебя спасем.
Виола да Гамба, родившая скрипку,
Без рифм и метафор, без споров о месте
Так просто играет в тех сумрачных залах
И в нашем с тобой умирающем веке.
Я быть не достоин струной запасною
Над вашею формой — везет Вам, виола.
Пусть детскому телу качели и руки
Напомнят о прежних свободных полетах.
Казалось, скисает вино в преисподней,
И все исчезает без рая и ада.
И маленький Бог возвращался с урока
Виолы да Гамбы. Красивое слово.
Как приятно играть в обладателя тайн,
Но у Времени взгляд отстранен.
Под любою юродивой кожей видны
Ему лень и обличье мое.
Не обманешь его, даже спрятавшись за
Театрально-духовный парад,
Потому что никто, даже Старший Времен
Не расскажет, что будет потом.
Пусть в истерике бьется как будто пророк,
Разминая спиною рубли,
Пусть играет себе на фальшивой трубе —
Нету времени это смотреть.
КОЛЫБЕЛЬНАЯ
По венам, вскрытым вдоль,
Плывут обломки снов,
А где-то наверху,
Сквозь облачную трубку,
Глядит один из тех
И, наглядевшись всласть,
Детенышам своим
Придумывает сказку.
Они летят во тьме,
Им некуда спешить,
Они везде свои,
И здесь — когда-то тоже,
Но съеден колобок
Три миллиона раз,
А Ваня-идиот
Не поумнел нисколько.
Ребенок, встреча, смерть —
Все испытанья суть.
Кончается тепло
И кислород в баллонах.
Лети, мой детский сон,
Отсюда, мимо них,
Вернись, мой детский смех,
На день выздоровленья.
Утро в недоеденных деревьях
Нежится на коврике туманном.
Люди упираются ступнями
В утро — им не хочется вставать.
Не совсем еще вернулись души
К сонным, не ко всем они вернутся
Из далеких путешествий к Богу…
Ангел мой! Прошу тебя, проснись.
Еще на коленях ребенка Марии
Мозоли видны от циновок и стружек,
Но снова поверили люди в весну
И зимние свитки убрали повыше.
Еще собирает невинные жертвы
Еще не антихрист, по-прежнему — дьявол,
Но землю готовят на общей земле
Для новорожденных и верят — вернутся
Поесть винограда, с козленком бодаться
И вырасти в Боге по-старозаветски…
Сегодня в России за тысячи лет
Оттаяли души.
Растаял бы Ирод…
Он придет в уцелевших от войн
и соблазнов, немного — во мне,
в прошлогодней траве
пополам с прошлогоднею хвоей,
в новорожденном крике,
в безумно-весеннем плаще,
и во всем, что зовется
любовью и истинной жаждой.
Осуши мой стакан,
если сможешь, Владелица тайн, —
я достоин держать
на руках свою дочь, как знаменье,
что Он правда пришел,
как всегда незаметный для глаз,
потому что глаза —
плоть от плоти, но вовсе не образ.
«Ты обошел всю землю? Говори,
Что видел ты».
«Я встретил одного,
Что был немного на Тебя похож».
«То было отражение, сын мой,
от глаз твоих, лежащих на земле
и устремленных в небеса. Смотри
и возвращайся в миллионный раз».
«Зачем, Отец?». —
«Не спрашивай меня».
Это было когда-то,
отказались от Бога,
даже братья-поэты
посрывали кресты.
Одевалися в кожу,
словно первые люди,
и архангел в погонах
отлетал за кордон.
Пела песенку осень
на забытом французском
оживающей вербе
над могилой в снегу,
но никто не вернулся
постоять и послушать —
значит, снова в России
не задался апрель.
Мы гуляли по парку
позабытого графа,
где березы за небо
уцепились гурьбой.
Подрастала крапива,
пробегала собака,
и молчала ворона —
в синем тире мишень.
Бедняга клен от холода сжимает
свои листы в зеленый кулачок —
ему совсем сегодня не до нас,
с утра вокруг него крапиву рвущих.
Мы для него в масштабах флоры не
рискуем стать значительным объектом,
лишь безобразим деревянный глаз
убийством меньших травянистых братьев.
«Опять война — вздыхает зябко клен, —
А я не в силах пальцы растопырить
И наказать». Но на крапивных щах
Мы дважды обжигаемся за это.
ПЕСНЯ
Я рос и мечтал в инженеры
И вот поступил в институт.
Учился легко, с интересом,
Но вместо диплома — тюрьма.
На долгие лучшие годы
Свободу и свет потерял
За то, что подтерся газетой,
Где Сталин был изображен.
Я вышел больным и несчастным
И пенсию начал просить —
Меня посадили в психушку,
Квартиру забрал интернат.
Теперь, собирая бутылки,
Чтоб было что выпить-заесть,
С утра до утра вспоминаю
Как здорово в нашей тюрьме.
Баланда — работа — баланда,
Жилье, ни о чем не тужи…
Скажите, ну чем подтереться,
Чтоб сесть, так уж сесть,
до конца?
Начало апреля
Пугает безумием лени,
Но мокрый медведь
Под поваленной мною сосной
Не хочет проснуться,
Чихает, храпит и чихает,
И сон свой медвежий
Пытается лапой прижать.
Начало апреля.
В Москве безобразно. Проснулись
Вонючки-машины,
Подвид городского зверья.
И хочется к черту
(Ну, в смысле, надолго) отсюда,
А ты не пускаешь,
Боишься, что снова напьюсь.
Начало апреля.
Ломает с весенней отравы.
И все у нас будет,
Как только проснется медведь, —
Не образ России, —
Тот самый, что спит под сосною,
Обычный медведь,
Предпоследний на этот апрель.
Опавшим снегом март скребет
По крышам шляп и капюшонов.
Из всех двенадцати существ
Он, март, пожалуй, самый хитрый.
Он — не зима и не весна,
Не Бог и не его Создатель,
Но дверь Великого Поста,
Чем многих тварей сберегает.
За снег с водою пополам,
За оживленье после гриппа,
За уменьшенье темноты
Любые хитрости простим мы.
Полдень складывает тени
Зонтиком послушным
Под деревья и дома,
Под ноги прохожим.
Не седеет он зимой:
Как Христос и Будда,
Расцелует всех детей,
Белых птиц подарит.
А когда к нему на двор
Залетит ворона —
Погоняла голубей,
Полдень дождь развесит
На веревках-небесах,
Где, уже под вечер,
Тени высушит свои.
Мне б его работу.
Нечеткие лица
Пустой разговор
Мотают друг другу на шеи,
Кидая под ноги
Обрывки слогов,
Приставок, тире и глаголов.
И я, спотыкаясь,
По ним прохожу,
Возьму что-нибудь для хозяйства,
Как эта бабуля —
На свалке своей
Чего-то всегда ковыряет.
Она испытала
Войну и парад,
Ее обманули, как многих.
Она никогда
Не попросит меня
Ее одолжить до субботы.
И мне никогда
Не проситься назад
К станку и стабильной зарплате.
Пускай наживется
Мой критик, узнав,
Что с детства я был близоруким.
Февраль ударил снегом по глазам,
Как негативной пленкой запрещенной.
Как будто Бог внезапно свет включил
В глухой лаборатории безумца.
Февраль был слаб задолго до Христа,
Февраль любим любителем получки,
Да разве что не мартовским котом —
Поставлен приходить последним в белом.
Достанем лишний мусор из голов
И, бросив в складки одеяний зимних,
Попробуем, прищуривши глаза,
Хоть что-нибудь запретное присвоить.
Эта наша страна,
В коей — всем по чуть-чуть
И на всех удалось сэкономить.
Каждый лозунг весны начинался с меня
И кончался в больнице с решеткой.
Не бывая нигде,
Доверяли всему,
Обожали салат и салюты,
Бокс, хоккей и футбол,
И программу вестей,
И веселых кубанских казаков.
А еще фигуристочек и балерин,
Разрешенных как секс по-советски,
И метро, на которое столько ушло,
Подели — и хватило бы всем нам
На другую страну
И с другой ПээСэС
Без салютов с нормальной работой
Для нормальных мозгов
Без сивушных приправ.
Где ты шляешься,
Будущий Рюрик?
Сведения об авторе:
Вячеслав Вячеславович Свальнов родился в 1965 году в Москве. Окончил Московский геологоразведочный институт, Высшие литературные курсы при Литературном институте им. А.М. Горького. С 1996 года член Союза писателей Москвы. Участник и дипломант 1-го съезда молодых российский писателей в Ярославле. Автор 4-х поэтических сборников и детской книжки. Работает в жанре нерифмованной поэзии, пишет также сказки, короткие рассказы, афоризмы, занимается литературными переводами и журналистикой. Печатался в журналах «Здоровье», «Дельфис», «Крестьянка», «Сельская молодежь», «Поэзия», «Поэтический салон», «Смена», «Магазин» М. Жванецкого, «Коломенский альманах», альманахе «Кольцо А», многотиражных газетах. Открыт для разнообразных творческих жанров.
Контактные телефоны: 170-2016, 337-2746