Сергей Щученко «Самолеты». Пьеса

Сергей ЩУЧЕНКО

С А М О Л Ё Т Ы

пьесня

Человек есть свободный действователь. Поэтому ему дано определять самостоятельно, какого же рода высшее благо составит его счастье… Ж.Маритен

Действующие лица:  

МОЦАРТОВ

АЛИСА

ПАША

ТРОФИМ

ЛИЗА

ВИТАМИН

СТАРУШКА

С Т А Р У Ш К А. И такая у них славная семья, что дай Бог каждому. Сам-то, Иван Иванович, — образованный человек. На работу на машине ездит. Потому и дом у них полный, как полный холодильник. Сама не видела, но люди говорят, что живут они дружно и весело. И Леночка, жена Ивана Ивановича, ну чисто тебе пчёлка домашняя. Сразу видать, что от порядных родителей и правильного воспитания. А девочка ихняя, Алиса, так просто ласточка. Вежливая такая, всегда здоровается: «Здравствуйте, бабушка. Добрый вечер, бабушка…». На певичку учится – голосок-то, словно чистый колокольчик. Очень хорошая семья, бывает, вместе куда выйдут, так люди смотрят-смотрят и никак не нарадуются. Дай Бог им долгой и хорошей жизни… Пойду, у меня там тесто подходит. На пончики. Вы не пробовали мои пончики? Ой, ну приходите завтра, я вас угощу. Я всех угощаю, и всем нравится. Может, и Моцартовых застанете…

 

У Моцартовых. Стол, три стула. Телефон. За столом Моцартов, Алиса, Паша. Ужинают.

 

М О Ц А Р Т О В. В конце концов, я не обязан никого уговаривать. Есть обычай, есть элементарные приличия, есть обыкновенный человеческий долг, есть любовь и память, если кто об этом не знает…

А Л И С А. Я знаю.

М О Ц А Р Т О В. Это не мной придумано. Это вообще никем не может быть придумано. Потому что, существует ещё что-то, кроме наших прихотей и капризов. И с этим, чёрт побери, нужно считаться!

А Л И С А. Но это не каприз, папа. Это необходимость.

М О Ц А Р Т О В. Я понимаю. Тебе удобно так говорить, вот ты и говоришь. Хотя на самом деле, я уверен – тебе просто на всё наплевать. Ты плохая дочь. Я не прав? Где ты была…

 А Л И С А. У меня была запись!

М О Ц А Р Т О В. Конечно. У тебя была запись. Но неужели студия звукозаписи может быть важнее похорон собственной матери!?

А Л И С А. Но я два месяца этого ждала! И если бы я не пришла, мне бы сказали «Гуд бай», и всё! Понимаешь – и всё!

П А Ш А. Старик, она права. Ситуация, конечно, идиотская. Но это бизнес. И пока ты в нём никто, тебя никто не будет ждать ни одной лишней секунды.

М О Ц А Р Т О В. Помолчи. Я разговариваю со своей дочерью, которая в день похорон собственной матери отправилась распевать песни неизвестно с кем!

А Л И С А. Это неправда!

П А Ш А. Старик, ты передёргиваешь. Как это – неизвестно с кем? Она была со мной.

М О Ц А Р Т О В. Слушай, ты, друг Паша. Я тебя сюда звал? Нет. Что ты вякаешь под руку?

А Л И С А. Папа, перестань.

М О Ц А Р Т О В. Почему – перестань? Я опять не прав? Или восемь лет за одной партой дают право приходить в мой дом, хлопать меня по плечу и называть стариком? Может, я вообще здесь никто? Может, мне уйти?

А Л И С А. Папа, зачем ты так?

М О Ц А Р Т О В. А как?

П А Ш А. Пардон, старик. Я не думал, что ты ТАК все воспринимаешь… Хорошо. Не буду вам мешать. Тем более, что у меня ещё масса дел…

М О Ц А Р Т О В. Давай-давай отсюда, массовик-затейник…

А Л И С А. Папа, я тоже пойду. У меня скоро выступление.

М О Ц А Р Т О В. Но сегодня сорок дней!

А Л И С А. Я знаю.

М О Ц А Р Т О В. И это всё, что ты можешь сказать? Много же в тебе любви к собственной матери!

А Л И С А. Я люблю маму не меньше, чем ты. И если действительно существует что-то, кроме прихотей и капризов, то мама знает, как я её люблю. Именно поэтому я не хочу пить водку, а хочу заниматься тем, что обрадовало бы маму.

М О Ц А Р Т О В. (после паузы) Логично. Хорошо. Иди. Развлекайтесь, пойте, танцуйте… Идите вы все! Гуд бай…

 

Алиса порывается ответить, но сдерживается и выходит. Паша молча удаляется вслед за ней. Моцартов раскрывает лежащую на столе папку, читает вслух.

 

М О Ц А Р Т О В. «Вот тут-то и объявилась проблемка. Часть человечества, которую Иван Иванович полушутя называл своей (близкие и друзья), внезапно выстроилась перед внутренним зрением изобретателя, как выставка товаров в магазинном окне. Эти люди были еще более чуждыми обновлённому Ивану Ивановичу, чем лунный грунт, например — его выходным башмакам. Со странным смущением Иван Иванович обнаружил, что не может позволить себе огорчать этих людей известием о своём уходе из жизни. Его большое сердце не могло допустить, чтобы из любимых глаз выкатилась хоть одна частичка росы… Изобретатель стиля оказался бессилен перед домоганиями совести, по ночам давившей на его мышечную перегородку (отделяющую брюшную полость от грудной) с упрямством жмущего на газ рокера. Звуки восточного струнного инструмента, заготовленного, чтобы возвестить о переходе от бытия к небытию, временно обесценились до стоимости мелкой древнегреческой серебряной монеты. Эту проблему нужно было как-то решать…».

 

Моцартов захлопывает папку, идёт к телефону, набирает номер.

 

М О Ц А Р Т О В. Кто это? Трофим, ты что ли? Не понял я… Что ты делаешь у Лизетты? Что? Ещё раз. Прекрасно. Молодцы. Ай, какие молодцы! А-ну, дай-ка мне сюда Лизетту. Дай и всё! Да. Лизетта, детка, что это значит? Чего, чего не тебе не хватает? Уверенности? Надёжности? А Трофим…. любит? Давно собирались сказать? Понял, добро. Знаешь, детка, нам нужно поговорить. Нет, лично. Нет, сейчас. Нет, если я говорю – сейчас – значит, сейчас! Хорошо, втроём. Тем более, что у меня для тебя сюрприз. Разве у меня бывают плохие сюрпризы? Конечно. Целую… (кладёт трубку) Суки! Ну, ладно, так даже лучше. Так проще и быстрее… (выходит)

 

Вскоре у Лизы. Лиза, Трофим, Моцартов.

 

М О Ц А Р Т О В. Ну да, помню – незваный гость хуже татарина. Но раз уж я здесь, может, у вас хоть стаканы найдутся?

Л И З А. Мы пить не будем.

М О Ц А Р Т О В. А что такое? У вас горе?

Т Р О Ф И М. Не у нас.

М О Ц А Р Т О В. А у кого?

Т Р О Ф И М. У тебя.

М О Ц А Р Т О В. Мои проблемы. А вот вы почему такие… неразговорчивые, а? Ну, Трофиму простительно. Он у нас молчун известный. А ты, Лизетта, что – совсем гостю не рада?

Л И З А. Проходи, располагайся, будь как дома…

М О Ц А Р Т О В. Спасибо. Это так важно – когда тебе искренне рады. Может, и вы присядете? А то, говорят, в ногах правда не жужжит. Правда, уточняют, что не жужжит она и выше… Замечаете, на что намекаю? Выше… Ну, рассказывайте.

Л И З А. Нечего рассказывать.

М О Ц А Р Т О В. Так уж и нечего. Выкладывайте, чего уж там. Свои люди, разберёмся.

Т Р О Ф И М. Всё и так ясно.

МО Ц А Р Т О В. Не думаю. Может, я вас и понимаю – с одной стороны. Но с другой – мне не безразлично, например, где вы собираетесь жить? На что вы собираетесь жить? Детей заведёте или собачку отловите? Вы ведь мне не чужие.

Л И З А. Не надо об этом. Мы потому и не хотели именно сейчас…

М О Ц А Р Т О В. Только давайте сразу договоримся – не надо меня жалеть. Ладно? Моей Елене повезло – мы запомнили её молодой и красивой, как в песне поётся. Но разве это горе? Нет. Моё горе – это вы. Вот ты, Лизетта, — ты помнишь, как мы познакомились? Ах, какой был прекрасный вечер… И как бездарно ты пыталась снять бритого жлоба с потной шеей. Ты была почти уверена, что тебе ничего не светит… Я приласкал тебя, обогрел, накормил, денег дал…

Л И З А. Мне это не интересно.

М О Ц А Р Т О В. А что тебе интересно? То, как я встретил Трофима? Как он выковыривал бутылку из сугроба? Как у него в носу сосулька висела? А я его накормил, напоил, тоже денег, между прочим, дал…

Л И З А. Ты что-то говорил о сюрпризе?

М О Ц А Р Т О В. А сюрприз простой. Я, знаете ли, в последнее время поиздержался. Говоря языком математики, бабки у меня резко стремятся к нулю. Поэтому халупку эту я больше снимать не могу. И к следующему понедельнику её придётся освободить…

Т Р О Ф И М. А мы куда?

М О Ц А Р Т О В. Придумайте что-нибудь. Вы же теперь – семья. Соображайте вместе – на две головы.

Л И З А. Ты обещал сообщить о приятном…

М О Ц А Р Т О В. А разве то, что я сказал вам не приятно? Вы ведь настроились на самостоятельную жизнь, если я правильно понял. Но о какой самостоятельности можно будет говорить, если вас буду содержать я? Мало того, я рискую в ваших глазах ещё и оказаться виноватым – за то, что был добрым и гуманным. А так вы сразу будете готовыми ко всему. Так что, как ни крути, а выходит, что мой сюрприз не только приятный, но и полезный.

ТР О Ф И М. Да мы через неделю без крыши останемся!

М О Ц А Р Т О В. Неделя – не так уж и мало. Только без обид, я, действительно, ничем не могу вам помочь. Я даже издательство вынужден закрыть…

Л И З А. Издательство? Так я ещё и без работы останусь?

М О Ц А Р Т О В. И не только ты одна. Шофёр мне теперь тоже не по карману.

Т Р О Ф И М. Это значит, что и меня — на улицу?

М О Ц А Р Т О В. Скажу проще – лафа закончилась. Пришли тугие времена. Честно говоря, я давно уже в убытке, но как-то держался – чисто ради вас. И в результате…

Л И З А. И что теперь делать?

М О Ц А Р Т О В. Сам был бы рад, если бы кто подсказал. Да не переживайте вы так – чего-чего, а денег на наш век хватит. И работы вокруг навалом. Ты, Трофим, например, мог бы пойти в киллеры. А что – профессия востребованная… У Лизетты вообще проблем нет – симпатичной женщине в наше время не так сложно заработать на батона хлеба себе и своей половине. Перед вами все дороги нараспашку!

Л И З А. Спасибо.

М О Ц А Р Т О В. Вот видите – вы уже благодарны! А что будет потом? Эх, завидую я вам – как захотите, так и заживёте. Если потребуется совет — заходите. Всегда с радостью…

Т Р О Ф И М. На кой нам твои советы? Нам бабло нужно!

М О Ц А Р Т О В. Понимаю. Только где его взять? Впрочем… Трофим, есть работа. Себе поможешь, мне подсобишь, а? Мелочь, в принципе, но за наличные – из моей последней заначки. Глядишь, и не пришлось бы пока от крыши отказываться.

Т Р О Ф И М. Что за мелочь?

М О Ц А Р Т О В. Простейшая, как инфузория. С одним бакланом побеседовать. Не сильно, но убедительно. А?

Т Р О Ф И М. Что за баклан?

М О Ц А Р Т О В. Ты не знаешь. Хотя, почему? Знаешь. Помнишь, Пашку из вашего класса? Толстого? Так это он. Хороший был мужик, пока не стал бакланом.

Л И З А. Что-то мне ваш разговор не нравится…

М О Ц А Р Т О В. А никакого разговора и нет. Чисто моральная поддержка. Но прямо сейчас. К сожалению, вы, как я понимаю, заняты…

Т Р О Ф И М. Я согласен

Л И З А. Он никуда не пойдёт!

М О Ц А Р Т О В. Ладно, а я потихонечку пойду. Смотрите, если вам не нужны деньги…

Т Р О Ф И М. Нам нужны деньги. Это надолго?

М О Ц А Р Т О В. Максимум на рассвете впорхнёшь ты, Трофим, в пылкие объятия возлюбленной – с наличкой в зубах.

Л И З А. Не надо никуда уходить!

М О Ц А Р Т О В. А что случилось? Приехали, пообщались, уехали. Античный принцип. Полный комфорт за мой счёт.

Т Р О Ф И М. Я согласен!

М О Ц А Р Т О В. Тогда – вперёд. Любовь нечаянно нагрянет, когда её совсем не ждёшь…

 

Моцартов и Трофим уходят. Лиза удаляется.

 

Глубокая ночь. Стена. В стене двери. Из-за дверей доносится музыка – там клуб. Выходят Паша и Алиса. Оба навеселе, но Паша конкретнее. Вместе поют:

 

 

Любовь и свобода – не просто слова!

Любовь и свобода качают права!

Любовь и свобода не всем по плечу!

Люби меня крепче, а то улечу!

 

П А Ш А. Ты видела, как они колбасились? Да мы их теперь в порошок сотрём и в трубочку закатаем… Теперь пойдёт такая жара! Это дело надо отметить. Мы немедленно, то есть, быстро-быстро едем ко мне. Любовь и свобода-а-а-а… Ля-ля-ля-ля-ля…

А Л И С А. Нет, мы никуда не едем. Мы останемся и я буду ещё петь.

П А Ш А. Будешь. Но не сейчас. О’ нас начнут искать, нас будут разводить, и мы сделаем вид, что разводимся… Но потом, детка, потом! Через два-три-четыре дня. А сейчас — отдыхать. Бай-бай. Понимаешь? Ко мне. Иди ко мне, киска-Алиска…

А Л И С А. Перестань, Паша… Я хочу обратно! Я хочу петь! Я хочу сейчас!

П А Ш А. Я тоже хочу… Что такое? Я не понял – ты с кем сюда пришла? Кто вообще всё это сделал?

А Л И С А. Отпусти меня. Ты что, Паша? Отпусти, увидят… Убери руки!

П А Ш А. Люби меня крепче, а то… Ах, ты сучка! Кусаться? Да я теперь точно – отдеру тебя прямо здесь! И хрен кто нас увидит!

А Л И С А. Не дыши на меня! Я отцу расскажу!

П А Ш А. Ой-ой-ой! Ты ещё своей откинувшейся мамаше доложи о том, как залезла ко мне в ширинку на её дне рождения! Ах, Паша, какой вы умный, какой вы настойчивый… Не дёргайся, дура!

 

Открываются двери. Выходит Витамин.

 

П А Ш А. А будешь много тявкать, я и твоему долбанутому Моцартову доложу, чем его лапочка-дочка активно прокладывает себе дорожку в шоу-бизнес!

В И Т А М И Н. Слышь, баклан, отпусти девчонку.

П А Ш А. Не понял? Это ещё что за хрен?

В И Т А М И Н. Неправильный ответ…

 

Витамин с ноги достаёт Пашу в промежность. Алиса всхлипывает и сползает по стене.

 

П А Ш А. Сука! Ну, теперь тебе пиз…

 

Удар в лицо. Ещё удар. Паша валится на землю. Витамин делает из него отбивную.

 

А Л И С А. Не надо… Не надо!

П А Ш А. Суки-и-и-и…

В И Т А М И Н. Ничего с этим дятлом не сделается. Поваляется, воздухом подышит, мозги проветрит. Он кто тебе?

А Л И С А. Теперь никто.

В И Т А М И Н. Таких козлов надо сразу мочить… Ну что, пойдём приведём тебя в чувство?

А Л И С А. Пойдём.

 

Алиса и Витамин уходят в клуб. Паша стонет, с трудом встаёт.

 

П А Ш А. Ублюдки…Вы у меня кровью срать будете…Ой! Гниды… Ничего, завтра по-другому побазарим… Уй! Уроды… Завтра с каждым… побазарим…

 

Паша поднимается, шатаясь уходит направо. Оттуда слышен глухой удар, сдавленный крик, шум удаляющегося автомобиля.

 

Утро у Моцартовых. Музыка. На столе танцует Алиса. Витамин забивает папиросу.

 

В И Т А М И Н. Ну и что?

А Л И С А. Потом он устроил мне пару выступлений в ресторане, но денег, гад, так и не заплатил.

В И Т А М И Н. А ты что?

А Л И С А. А что я? Мне нужно светиться, раскручиваться… Чем больше, тем лучше. Чем быстрее, тем круче.

В И Т А М И Н. Понятно. Он тебя трахал, а ты ему пела. Ништяк. Иди сюда.

А Л И С А. Тебе хорошо говорить. Ты всегда можешь сесть в самолёт и улететь… А у меня папик пришибленный. Книжки издаёт. Такие же припудренные, как и он. Вот и приходится самой на себя работать… (спрыгивает со стола) Ой!

В И Т А М И Н. («взрывает» косяк) Все так делают. Или ты, или тебя. Закон жизни. Но ты тоже можешь всегда сесть в самолёт и улететь. Держи. Вдыхай глубже, и не дыши.

А Л И С А. (кашляет) Гадость!

В И Т А М И Н. Факт. Всё, что вставляют, — гадость. Трава – гадость. Бабло – дерьмо. Музыка – фуфло. Держи.

А Л И С А. А секс? Ой, я больше не могу…

В И Т А М И Н. И секс. Весь этот мир – жопа, в которую вогнали космический болт. Но другой жопы у нас нет.

А Л И С А. (снова взбирается на стол) А я?

В И Т А М И Н. (присоединяется к Алисе) Ты? Ты – чудо природы. Ты – ангел, сорвавшийся в штопор и летящий вниз со скоростью света! Ты – самолёт! И я – самолёт! Полетаем?

А Л И С А. Полетаем!

 

Алиса и Витамин спрыгивают со стола и «летают» по комнате.

 

А Л И С А. Кому-то покажется наша работа такой же смешной, как полёты во сне!

В И Т А М И Н. Но падает с неба не пепел, а снег, пока в этом небе живут самолёты!

В М Е С Т Е. Любовь и свобода не всем по плечу! Люби меня крепче, а то улечу! Люби меня крепче, а то…

 

«Самолёты» сталкиваются в объятиях. Губы находят губы. Руки заблуждаются, но всё делают правильно. В этот момент распахиваются двери, и в комнату вваливаются Моцартов и Трофим. Видно, что эту ночь они провели не перед экранами мониторов…

 

М О Ц А Р Т О В. Оба на! Картина Шишкина «Белые медведи на мопеде»! И что обозначает эта скульптурная группа? Трофим, ты как думаешь?

Т Р О Ф И М. Головой.

М О Ц А Р Т О В. Логично. Алиса, кто это… дитя?

А Л И С А. Это Витамин.

М О Ц А Р Т О В. Какой – А, Бэ, или Цэ?

Т Р О Ф И М. Мультитабс…

М О Ц А Р Т О В. Ну?

В И Т А М И Н. Баранки гну. Стучаться надо, дядя.

М О Ц А Р Т О В. Не понял? Это кто дядя? Трофим, ты где-нибудь дядю видишь?

Т Р О Ф И М. Ни одной штуки.

М О Ц А Р Т О В. Логично. Зато я вижу одну штуку сопляка, который распаковал мою дочь и грубит взрослым.

 А Л И С А. Папа, я всё объясню.

М О Ц А Р Т О В. Конечно, объяснишь. Но сперва я хотел бы знать, что делает этот мультитабс в моём доме, в… А который час?

Т Р О Ф И М. Уже светло.

М О Ц А Р Т О В. Ё-моё! Уже светло! Ну?

А Л И С А. Папа, перестань.

М О Ц А Р Т О В. Молчать! Шлюха! Вон из моего дома! На панель! На плантацию! На все четыре стороны!

А Л И С А. Папа…

В И Т А М И Н. Дегенераты. (уходит)

М О Ц А Р Т О В. Что уставилась? Давай, вали за своим мультитабсом! И чтобы духу не было!

Алиса мгновение смотрит на отца, затем выбегает вслед за Витамином

 

Т Р О Ф И М. Ты чего? Это ж твоя дочь.

М О Ц А Р Т О В. Нормально. Воспитательный момент.

Т Р О Ф И М. Ну ты просто Карнеги какой-то.

М О Ц А Р Т О В. Мы все Карнеги понемногу… А что? Что ты понимаешь в воспитании детей? Что ты вообще понимаешь?

Т Р О Ф И М. Всё понимаю.

М О Ц А Р Т О В. Всё… Пиво где?

Т Р О Ф И М. Тут оно.

М О Ц А Р Т О В. Так что ж ты молчишь? Доставай. Наливай.

 

Моцартов и Трофим располагаются за столом.

М О Ц А Р Т О В. Значит, всё понимаешь? Хорошо. Тогда вот тебе вопрос для детского сада – что такое любовь?

Т Р О Ф И М. То, что надо.

М О Ц А Р Т О В. Садись – двойка. Но поскольку ты мне друг и товарищ, я тебе подскажу: любовь – это фигня из шести букв. И вообще – никакой любви нет.

Т Р О Ф И М. Как это нет? А что есть?

М О Ц А Р Т О В. Я есть. Ты есть. Пиво есть. Наливай.

Т Р О Ф И М. Не понимаю – почему это пиво есть, а любви нету?

М О Ц А Р Т О В. Ты пиво видишь?

Т Р О Ф И М. Вижу.

М О Ц А Р Т О В. А любовь – где она? Какая она?

Т Р О Ф И М. Ну, разная: большая, маленькая, всякая…

М О Ц А Р Т О В. Ага. Это у вас с Лизеттой всякая… Ну-ну. Я посмотрю на ваше высокое чувство, когда вы останетесь без работы и без бабла…

Т Р О Ф И М. Чего ты гонишь? Ты же обещал!

М О Ц А Р Т О В. Спокойно. Как сказал, так и будет. Я о другом. Чисто, например. Вот останетесь вы без куска хлеба и глотка пива – где ваша любовь будет? В жопе она застрянет!

Т Р О Ф И М. Не застрянет.

М О Ц А Р Т О В. Значит, просвистит. Какая разница? Любовь – это конфета, которую сожрал, высрал, подтёрся фантиком и порулил дальше. Или остался на месте – потому что конфета просроченная попалась. Но если ты заранее знаешь, что всё это – полная туфта, ничего такого с тобой случиться не может. Потому что любовь – это всего лишь слово, придуманное мудаками, которые этим словом маскируют желание трахнуться. А чего маскировать? Хочешь долбаться – долбись! И не дрочи себе мозги, для этого есть другие части тела. Проще говоря, люби членом, а мозгами оставайся свободен. Вот и вся любовь. Понял?

Т Р О Ф И М. Не понял. Если я люблю свою мать, или там Родину, я же не собираюсь их трахать.

М О Ц А Р Т О В. И зря! Ведь они все реально трахают тебя – и твоя мать, и твоя Родина!

Т Р О Ф И М. Ты чего – совсем угорел? Моя мать давно померла!

М О Ц А Р Т О В. Ну и что? Ты вот бутылки собирал, в тире на пузырь стрелял, а всё почему? Потому что отлюбили тебя по полной программе! Сперва в школе, затем в армии, ещё где-нибудь – все тебя дрючили, и получали свой кайф. Я имею в виду – в переносном смысле. Что ещё хуже, чем в прямом. Иначе ты бы тоже имел свой кайф – какой-никакой, но свой. А так имеют тебя. Все. Кроме меня. Я вон тебе даже Лизетту уступаю. И мне не жалко – я так хочу. И я так могу. Потому что я – свободный человек!

Т Р О Ф И М. Нет.

М О Ц А Р Т О В. Что – нет?

Т Р О Ф И М. Ты не свободный. Никто не свободный.

М О Ц А Р Т О В. Ой, не надо мне этого – никто не свободен, никто не забыт… Лучше плесни ещё.

Т Р О Ф И М. Я серьёзно. Откуда ты знаешь, чего ты хочешь? Кто тебе сказал, что ты хочешь именно того, чего ты хочешь?

М О Ц А Р Т О В. Хочу и знаю.

Т Р О Ф И М. Это тебе кажется, что знаешь. А на самом деле ни хрена ты не знаешь, не хочешь и не можешь.

М О Ц А Р Т О В. Нормальный ход… Как это я не знаю и не хочу? А кто?

Т Р О Ф И М. Я тебе скажу.

М О Ц А Р Т О В. Скажи, скажи.

Т Р О Ф И М. Ты – мутант.

М О Ц А Р Т О В. Сам ты мутант.

Т Р О Ф И М. И я мутант. Все мутанты. Но никто об этом не знает. А я догадался.

М О Ц А Р Т О В. Да ну?

Т Р О Ф И М. Я увидел разницу. Сквозь прицел снайперской винтовки. Когда человек думает, что он живой, он и ведёт себя, как живой. Но когда эту мысль из него неожиданно вышибают, он начинает вести себя по-другому.

М О Ц А Р Т О В. Логично.

Т Р О Ф И М. Я ещё понимаю, если человеку оторвало башку, или вообще его размазало по стенке – тут всё ясно. Полная непригодность к строевой. Но когда делаешь какому-нибудь кексу в голове — малюсенькую дырочку, и он тут же перестаёт соображать, что с ним происходит, в этом ничего логичного нет! А всё потому что люди – не то, что они о себе думают. Скажу больше – люди вообще не думают. За них думают другие.

М О Ц А Р Т О В. Кто?

Т Р О Ф И М. Конь в пальто. Я сам хотел бы знать. Получается – ты думаешь, что хочешь пива, и берёшь пиво. Или ты думаешь, что хочешь бабу, и берёшь бабу. А на деле, это тот, кто живёт внутри тебя, хочет твоё пиво и твою бабу!

М О Ц А Р Т О В. Глисты, что ли?

Т Р О Ф И М. Тут покруче… Этому кому-то зачем-то нужно, чтобы ты ел, пил, срал, выходил в Интернет… Чтобы баба, которую ты отодрал, родила ещё одного мутанта. А тот ещё одного, и так до полного финиша. Понимаешь? Люди – это чехлы. От самого рождения и до самой смерти. А смерть – это вовсе и не смерть, а знаешь что?

М О Ц А Р Т О В. Слово из шести букв.

Т Р О Ф И М. Сам ты… из шести букв. Это переход из товарного вида в нетоварный. Дальше ты можешь быть полезен только по частям. Кто-то вынимает себя из человека, и тот остаётся валяться на хрен никому не нужный. Потому что ни фига не умеет делать сам – лично для себя. Его никто этому не учил, его просто использовали, как презерватив, и выкинули.

М О Ц А Р Т О В. Ну, ты загнул…

Т Р О Ф И М. Не загнул, а понял. Но я знаю, как с этим бороться. Нужно делать не то, что хочешь, а наоборот. Ты думаешь, я пива хочу? Да я его терпеть не могу! Ты думаешь, я хотел ехать с тобой и ломать рёбра тому трюфелю? Нет. Или ты думаешь, я Лизку люблю? На кой она мне сдалась? Но я пью и трахаюсь только потому, что от этого та сука, которая сидит в моей голове, просто в шоке! И так всё время – наперекор себе ради себя.

М О Ц А Р Т О В. Да… Нелегко тебе приходится.

Т Р О Ф И М. А ты думал.

М О Ц А Р Т О В. И что совсем пива не любишь?

Т Р О Ф И М. Ненавижу. У меня от него отрыжка.

М О Ц А Р Т О В. Молодец. Ну, тогда наливай – выпьем за твою силу воли!

Т Р О Ф И М. Нечего. Всё выпили.

М О Ц А Р Т О В. Да? Тогда поехали к Лизетте.

Т Р О Ф И М. Зачем?

М О Ц А Р Т О В. Затем, что ты её не любишь. А по дороге ещё пива возьмём – для тренировки. Блин, а я чувствовал, я замечал – что-то вокруг не так, что-то не по-настоящему… Ну, теперь пусть гады мучаются!

 

Моцартов прихватывает со стола папку и они с Трофимом уходят.

 

Дома у Лизы. День. За столом Лиза, Трофим, Моцартов.

 

М О Ц А Р Т О В. Эх, Лизетта… Ты думаешь, мы ловим кайф оттого, что сидим здесь и достаём тебя своим присутствием? Да? Нет. Мы сопротивляемся.

 Л И З А. Любопытно. И кому же?

М О Ц А Р Т О В. Трофим, скажи ей. Пусть знает.

Т Р О Ф И М. Мутантам.

Л И З А. Вы сколько выпили?

М О Ц А Р Т О В. Это к делу не относится. Лучше приготовила бы поесть – тебе это в жизни может пригодиться. А вообще, на войне, как на войне, Лизетта. Пока мы здесь сидим в засаде, мир, может быть, катится в пропасть.

Л И З А. Не знаю, куда катится мир, но вы у меня сейчас укатитесь к чёртовой бабушке.

М О Ц А Р Т О В. Не сердись. Просто, положив руку на сердце, отвечай, ты за кого – за нас, или за мутантов?

Т Р О Ф И М. Так мы же и есть мутанты.

М О Ц А Р Т О В. Логично. Не понял? Мы что – сопротивляемся сами себе?

Т Р О Ф И М. Ну да.

М О Ц А Р Т О В. Хорошо. Тогда поставим вопрос иначе: ты за кого – за нас, или за других?

Л И З А. Вы меня достали… Трофим, ты же клялся, что больше ни капли.

Т Р О Ф И М. А я и не отказываюсь.

М О Ц А Р Т О В. Знаешь, в чём твоя главная проблема?

Л И З А. Знаю. В том, что у меня в доме сидят два алкаша.

М О Ц А Р Т О В. Это не проблема. Это клевета. А проблема в том, что ты нас не любишь.

Л И З А. А за что вас любить?

М О Ц А Р Т О В. Я понимаю, о чём ты говоришь. Ладно, я – отрезанный ломоть. Но если я вдруг неожиданно загнусь, надеюсь, одну слезинку ты по мне прольёшь. А может, и не одну. А может, и ни одной. Нормально. Я не обижаюсь. Потому что, во-первых, не умею обижаться. А, во-вторых, знаю, что любви нет. Но обо мне не будем. Скажи лучше – за что ты не любишь Трофима?

Л И З А. Люблю – когда он трезвый.

М О Ц А Р Т О В. Вот такие вы все – когда мужик тащит в дом мамонтов, холодильники и зелень, вы его любите. А чуть только он расслабился – сразу пошёл на хер.

Л И З А. Я этого не говорила.

М О Ц А Р Т О В. Говорила, не говорила… Зачем слова, когда вот он – человек – сидит и сопротивляется. А ты ему – пошёл на хер…

Л И З А. Я не говорила этого!

М О Ц А Р Т О В. Значит, подумала. Вслух.

Л И З А. Трофим, посмотри на меня. Всё хорошо? Трофим?

Т Р О Ф И М. Я слышу.

М О Ц А Р Т О В. Лизетта, ты меня удивляешь. Кто ж так любит? Ты делом докажи! Ты же умеешь!

 Л И З А. Что ты мелешь, Моцартов? Каким делом?

М О Ц А Р Т О В. Вот видишь, Трофим? Видишь?

Т Р О Ф И М. Я вижу.

Л И З А. Да ну вас всех…

Т Р О Ф И М. Поцелуй меня.

 Л И З А. Что – прямо сейчас?

Т Р О Ф И М. Прямо сейчас.

Л И З А. (после паузы) Хорошо… (целует Трофима)

М О Ц А Р Т О В. Кто же так целует? И вот это чмоканье называется любовью? Я тебя не узнаю.

Л И З А. Может мне ещё сплясать стриптиз?

М О Ц А Р Т О В. А что – слабо? Ради любимого человека? Нет, Трофим, не любит она тебя.

Л И З А. Да идите вы оба знаете куда!

Т Р О Ф И М. Поцелуй меня. По-настоящему.

 Л И З А. (после паузы) Ладно… (целует Трофима по-настоящему) Доволен?..

Т Р О Ф И М. Ещё.

 

Лиза смотрит Трофиму в глаза, усаживается к нему на колени – лицом к лицу. Целует его. Трофим возбуждается.

 

М О Ц А Р Т О В. Вот это больше похоже на правду. Но всё равно – при чём тут любовь?

Л И З А. Моцартов, тебе не кажется, что тебе пора?

М О Ц А Р Т О В. Это почему?

Т Р О Ф И М. Ещё…

 

 Лиза целует. Трофим наглеет.

 

Л И З А. Ты что делаешь? Мы не одни. Перестань…

Т Р О Ф И М. Любишь?

Л И З А. Люблю.

Т Р О Ф И М. Так люби!

ЛИ З А. Но здесь Моцартов. Я не могу так!

М О Ц А Р Т О В. Настоящая любовь не взирает на лица. Можете не обращать на меня никакого внимания.

Л И З А. Ты с ума сошёл, Трофим. Отпусти меня…

Т Р О Ф И М. Я хочу тебя.

М О Ц А Р Т О В. Вот-вот. Это всё они. Держись, Трофим, не поддавайся!

Т Р О Ф И М. А мне плевать! Я хочу тебя!

Л И З А. Отпусти! Я не могу!

Т Р О Ф И М. Можешь! (хватает Лизу за шею) Можешь!

М О Ц А Р Т О В. Ради твоей же пользы, Лизетта. Надо. Не хочется, а надо! Но пасаран!

Л И З А. Что ты делаешь, Трофим?! Перестань! Больно!

 

Трофим заваливает Лизу на стол, одной рукой душит её, другой расстёгивает брюки.

 

Л И З А. Трофим… Я прошу тебя… Не надо!

Т Р О Ф И М. Надо! Надо…

 

Моцартов берёт со стола бутылку и со всей дури лупит бутылкой по голове Трофима. Тот вырубается. Лиза кашляет. Моцартов сталкивает Трофима с Лизы.

 

М О Ц А Р Т О В. Вот и вся любовь. Ну что, Лизетта, пива хочешь? Или ещё любви?

 

Лиза пытается встать, но Моцартов толкает её обратно на стол, накидывает ей на голову подол платья и… начинает душить. Та почти не сопротивляется.

 

М О Ц А Р Т О В. Расслабься, Лизетта. Теперь ты по-настоящему абсолютно свободна – от людей, мутантов, проблем, любви и прочих глюков… Теперь можно не притворяться. Расслабься.

 

Раздаётся стон – приходит в себя Трофим. Моцартов отпускает обмякшую Лизу, и еще раз бьет бутылкой Трофима по голове. Тот отключается.

 

М О Ц А Р Т О В. Скажу тебе честно, Трофим, достал ты меня. Но я добрый. Эх, я бы всем помог, но ведь не поймут, да и кто они мне – эти все? А ты мне, всё-таки, друг и бывший товарищ. И с мутантами ты здорово намутил. Только нет их. Как и любви. Понимаешь? Никто с нами ничего не делает. Это мы сами ни хрена с собой не делаем. А свобода есть – странная такая, законспирированная… Но есть. И я тебе это продемонстрирую. Потому что ты тоже был свободным человеком. Хотя и не знал об этом. Теперь узнаешь…

 

Говоря всё это, Моцартов достаёт припасённую заранее верёвку, встает на стул и привязывает удавку таким образом, что она болтается примерно в метре над столом. Затем он втаскивает тело Трофима на стол, и, после нескольких попыток, попадает головой Трофима в петлю. Затем спрыгивает со стола и отодвигает его. Тело Трофима качается над землей.

 

М О Ц А Р Т О В. Я вот книги издаю – удивительно, как много всякого пишут, и как много людей все это читают. Иногда такой бред попадается, что ни в какие ворота. Но ведь кто-то этот бред рождает, что-то по этому поводу думает, какие-то свои мысли пытается впарить другим. И впаривает. Может, это и есть мутанты? Те, которых нет. А? Вот и я подумал – а чем я хуже? Я тебе сейчас одну штуку покажу – обхохочешься…

 

Моцартов раскрывает папку, прихваченную из дому, берёт листок, читает вслух.

 

М О Ц А Р Т О В. «Гангстер Иван сидел на палубе небольшого парового, моторного или вёсельного судна и наслаждался сортом крымского вина. Только что Иван еле живым ушёл от забрасывания пулями и снарядами и дал себе клятвенное обещание впредь более внимательно относиться к собственному здоровью. Тут Иван с любовью взглянул на блестевшее на безымянном пальце левой руки старинное название изумруда и сапфира. Отражение света на шлифованной поверхности камня утешило душу Ивана, как кристаллическое вещество, содержащееся в эфирном масле перечной мяты — его дыхание. Внезапно что-то просвистело мимо правого уха гангстера. Краем глаза Иван успел заметить чёрную руку с металлической пластинкой с отверстиями, надеваемой на пальцы. “Не получившийся выстрел” — подумал Иван, схватил стоявший на палубе горшок с многолетним растением с мясистым стеблем, покрытым иглами и швырнул его в нападавшего. Горшок попал в грудь здоровенного негра и смялся как плотная бумага. Негр взвился, будто туго натянутая проволока для музыкального инструмента и пообещал растоптать Ивана, словно детёныша насекомого. При этом негр громко задышал и застучал ногой по палубе как сказочный конь по фамилии Бурка. Иван не растерялся, выхватил из кармана аркан американских пастухов, набросил его на негра и резко дёрнул. Негр не удержался на ногах и упал в воду. На него тут же набросились пираньи. Ивану даже показалось, будто в воде начался процесс самоперемешивания воды при температуре не менее 100 градусов по Цельсию. “Счастливого пути, герой русских сказок, совершивший путешествие к морскому царю” — подумал Иван и легко вздохнул, словно тысяча тысяч граммов свалились с его плеч… Когда негр, которого, кстати, звали Билл, не вернулся с задания по убийству гангстера Ивана, всё негритянское помещение для проживания солдат переполошилось. Личный состав выстроился на плацу и чёрный полковник в головном уборе народов мусульманского Востока зачитал приказ в манере архитектурного стиля начала 18 века. Полковник был неплохим специалистом, владеющим искусством стиля. После зачтения приказа негры разбежались. Каждый был зол на Ивана и похож на сердитую чернильную каплю, упавшую на бумагу. Начиналась операция под кодовым названием “Игра, в которой каждый игрок ударами деревянного молотка старается первым провести свой шар через ряд проволочных ворот”… Ничего не подозревавший Иван продолжал потягивать крымское вино из сосуда в форме груши с отведённой в сторону длинной трубкой. От выпитого его голова напоминала одну из форм монополий. Прядь волос дерзко свешивалась и накрывала левый глаз Ивана. Наклюкавшемуся гангстеру казалось, что он сидит в школьной комнате для учебных занятий и учитель, похожий на спутника бога вина и веселья Диониса, ласково гладит его по голове… Поэтому, когда на палубе показались сердитые негры, Иван посмотрел на них с изрядным сомнением и недоверием. И понял, что надеяться на равенство и одинаковое положение не приходится. Иван достал из кармана крупнокалиберный пулемёт и излохматил сердитых негров в декоративный край ткани, состоящий из отдельных ниточек, верёвочек или кисточек. “Вот такое у нас будет расторжение брака” — подумал Иван, спрятал пулемёт в карман и посмотрел на небо, где медленно проплывало кучерявое атмосферное явление. От избытка переполнивших его чувств, Иван тут же посетил гальюн типа сортир, затем вернулся, уселся на палубе и продолжил дегустацию крымского вина, находясь в полном созвучии с окружающей средой…». Ну как? Полная шиза, правда? Елена тоже так говорила. Дура. Но ведь что-то в этом есть, потому что что-то есть во всём. Но люди – не чехлы. Люди – это одиночные камеры, внутри которых отбывают пожизненный срок мечты и желания… Или глисты – у кого как. Но есть варианты. Читал «Монте-Кристо»? То-то. Я это вовсе не к тому, что на что-то претендую, хотя, конечно, претендую. Потому что знаю – я свободный человек. Как самолёт над Парижем. Но даже не это главное. Больше всего я хочу понять. И уже почти понимаю. Вот так-то, друзья и подруги. Хотите бесплатной музыки? Отдыхайте на кладбище. В полном, так сказать, созвучии…

 

Моцартов уходит.

 

Около полуночи. Дома у Моцартовых. Перед Моцартовым на столе непочатая бутылка водки и пара стаканов. Моцартов берёт бутылку, распечатывает, но тут же ставит обратно. Открываются двери – на пороге Алиса. Одежда на ней разодрана, лицо в кровоподтёках. Алиса подходит к столу, берёт бутылку, наливает немного в стакан, залпом пьёт. Кашляет, падает на стул, истерически смеётся. Моцартов наливает себе, пьёт. Затем встаёт и бьёт Алису по лицу. Алиса опрокидывается навзничь вместе со стулом и переключается на рыдание. Моцартов опускается перед ней на колени, обнимает, гладит по голове.

 

М О Ц А Р Т О В. Доченька. Алисочка-кисочка. Прости меня, солнышко. Я ведь не со зла, что ты… Маленькая моя, родная. Что-то у тебя не так, да? И у меня что-то не так, у всех что-то не так… Не плачь, Алисочка, вот увидишь – всё у нас будет прекрасно: ты станешь петь, я буду тебе радоваться, и мы заживём лучше всех. Лучше всех, лисичка моя! А хочешь, сядем в самолёт и улетим? Туда, где солнце, туда, где мама… Куда захочешь! Назло всем людям и мутантам! Ты веришь мне? Ты не сердишься на меня? Кто тебя обидел? Где у тебя болит? Скажи мне, доченька, скажи папе. Не надо плакать… Вот, возьми (достаёт из кармана упаковку таблеток, высыпает на руку, кладёт таблетки в рот Алисе). Скушай это, и тебе станет легче. Вот так. И ещё. А теперь запей. (вливает Алисе в рот водку, Алиса кашляет). Так надо, солнышко. А теперь ещё скушай. И ещё. Так будет лучше. Так будет правильно.

А Л И С А. Я не могу… Я не хочу, папа…

М О Ц А Р Т О В. Боль пройдёт, ранки затянутся, плохое забудется, мутное и злое рассосётся, останется только светлое и доброе. Кушай ещё. Кушай, доченька. Светлое и доброе…

А Л И С А. Мне плохо…

М О Ц А Р Т О В. Я знаю, доченька, я знаю. Всем плохо. А теперь ещё запей. Вот так…

А Л И С А. Помоги мне, папа! Сделай что-нибудь…

М О Ц А Р Т О В. Конечно, Алисочка, конечно, кисочка моя. Кому же и помогать, если не тебе? Логично? Потерпи немножко и я всё для тебя сделаю, слышишь? Всё! Всё. Всё…

 

Моцартов отпускает Алису, которая валится на пол и затихает, что-то шепча о том, как ей плохо и больно… Моцартов целует дочь, аккуратно берёт её на руки, встаёт и выходит вместе с Алисой. Возвращается сам. Наливает в стакан остатки водки, выпивает. Раскрывает папку. Читает вслух.

 

М О Ц А Р Т О В. «И наступил день. И раздавил прошлое. Теперь ничто не мешало Ивану Ивановичу завершить начатое. Именно в этот день Иван Иванович понял, что утверждение “Весь мир — вид искусства, и люди в нём — актёры” к нему отношения не имеет. Иван Иванович был автором, режиссёром, гением и магом кулинарии. Он бросал в горячую варёную воду бытия отдельные ингредиенты человеческих имён и судеб и, путём известного только ему приготовления, получал удивительное блюдо — божественное злободневное произведение, высмеивающее какое-либо лицо или явление. Иван Иванович признал в себе Демиурга. Следует отдать ему должное — он был скромным Демиургом, готовым, если нужно, поставить подпись на любом листке бумаги, предназначенном для составления документов по определённой форме, или запросто сходить в магазин за кисломолочным продуктом. Именно своей скромности Иван Иванович был обязан тем, что наконец-то сумел избавить всех близких ему людей от необходимости расстраиваться. Именно ей он был благодарен за то, что наконец-то ощутил себя свободным и мог заниматься всем: написать стихотворение из четырнадцати строк, накопить денег и уехать на далёкий латиноамериканский хутор, просто сидеть и с аппетитом есть сочный украинский арбуз… Но главное оставалось позади — стиль был изобретён и существовал. Иван Иванович заткнул рот совести. Стиль утверждал: люди — это особым образом начертанные слова, которые утрачивают первоначальные значения и смысл, едва лишь их заменяют определения. Всё, что в дальнейшем происходит с физическими оболочками, — не более, чем суета определений. Это и было решение. Миссия Ивана Ивановича финишировала… В прекрасную, летнюю, глупую, лунную ночь Иван Иванович взошел на вершину своего тридцатишестиэтажного дома и совершил акт прерывания беременности мира. Не вдаваясь в детали, скажем, что он, допустим, улетел. Направление и скорость пожелали остаться неизвестными…».

 

Моцартов достаёт из кармана спички, поджигает листки – один за другим – и смотрит, как они вспыхивают и ярко горят на столе. Улыбается. Уходит.

 

С Т А Р У Ш К А. Такая славная семья… А тут словно проклятие какое на них свалилось. Сперва Леночка погибла – нелюди в парке её убили. Так и не нашли их, мутантов проклятых. Иван Иванович после этого загоревал сильно. Выпивать начал… Но держался ещё – ради доченьки, ради Алисочки. А она замкнулась бедняжка, с людями здороваться перестала. Никто ее не осуждал, все понимали, раз горе такое. Но беда без пары не ходит… Обидели Алису хакеры какие-то, или кто они там, разве поймёшь их, – сумасшедших? Страшно обидели. И не выдержала деточка – взяла, да и наложила на себя руки. Отравилась… Такого горя и Иван Иванович не выдержал. Прямо той ночью с нашей крыши и сиганул, упокой Господи, их несчастные души. Вот тут его утром и нашли. А такая добрая семья была… Глаза не могли нарадоваться. Вот как оно бывает… Ну, вы посидите, а я за пончиками схожу. Пальчики оближете. Они у меня особенные, по старинному рецепту. Я его в книжке вычитала. А книжку-то Иван Иванович подарил… Жаль, так и не застали вы его. А хотите, я вас на ихние могилки сведу? Ну, как хотите…

 

Звучит песня «САМОЛЁТЫ» в исполнении Алисы.

 

В небе над нами горит сигарета

Но падает с неба не пепел, а снег.

Наши печали остались во сне.

Наш самолёт улетает в лето.

 

Любовь и свобода – не просто слова.

Любовь и свобода качают права.

Любовь и свобода не всем по плечу.

Люби меня крепче, а то улечу!

 

Полёт проходит нормально.

Пассажиры пьют апельсиновый сок.

За бортом две тысячи по Фаренгейту.

Плюс-минус две тысячи лет.

 

Высоко над уровнем мира

Бортовые системы работают ловко.

Видимость будущего оптимальна.

Полёт проходит нормально.

 

Кому-то покажется наша работа

Такой же смешной, как полёты во сне.

Но падает с неба не пепел, а снег,

Пока в этом небе живут самолёты.

 

Любовь и свобода – не просто слова.

Любовь и свобода качают права.

Любовь и свобода не всем по плечу.

Люби меня крепче, а то улечу!

Занавес

 

Киев, лето 200