ПОЭТ АНАТОЛИЙ ЖИГУЛИН
Известный поэт Анатолий Жигулин принадлежал к тому роковому поколению нашей страны, которое изведало ужасы сталинских застенков и лагерей, ложь и ханжество официальной идеологии вне лагерной зоны тоталитарного режима. Об этом он правдиво и с большим талантом поведал в повести «Черные камни».
Но помимо этой прозаической книги, вызвавшей огромный интерес
всех читательских слоев, Анатолий Жигулин всегда был ценим и любим как
поэт, как лирический поэт. Как поэт, писавший стихи о тех же лагерях
еще тогда, когда эта тема практически была запрещена и почти не допускалась в высушенные издания брежневского периода, как поэт, продолжающий вечно существующие и прекрасные традиции великой русской лирики 19 века. Способность найти в этих традициях свой стиль, выразить в них свой век двадцатый в его самых проявлениях (война, лагерь) и в тоже
время найти в этих традициях опору пронзительному лиризму и милосердию — есть опять же признак большого таланта. Вот характерные названия
статей о Жигулине: «Цена милосердия» (Л.Аннинский), «Просто любовь»
(А.Турков), «Покой и свет» (И.Золотусский), «Душа- победительница (Д.Голубков), «Уроки гнева и любви» (Ф.Искандер — С.Чупринин).
Критик и литературовед Виктор Акаткин в статье, написанной к
60-летию поэта, так писал о начале его творческой биографии, сразу определившем главную суть и уникальность поэзии А.Жигулина:
«Удивительно близкий настроениям той «первоначальной «оттепели», он
вырвался из-под шаблонов и запретов сталинской эпохи, будто живой ручеек из ледяного царства, вырвался в одной шеренге с лучшими поэтами
поколения 60-х. Его лагерные стихи, которые, по нашей ханжеской логике
мы называли стихами на » трудную тему «, навечно останутся памятником
сложной и трагической эпохе. Они всколыхнули нас дуновением добра и
милосердия, они повернули нас к извечным ценностям жизни, с которыми
мы уже переставали считаться. Жигулин писал об этом, когда многие молчали… Скажите, кто с такой живописной щедростью, с такой наивной верой в первоначальное добро рассказал нам о тех затаенных тупиках, куда завели нас всероссийские и местные кормчие? Кто так последовательно говорил о противостоянии человека злу и подозрительности, жестокой ломающей силе? Жигулин, как никто в нашей поэзии воспел достоинство попранного, но не сдавшегося человека. Не оттого ли заскрежетали зубами
на «Черные камни» те сталинские резервисты, что творили суд и расправу
в благодатные для них ежовско-бериевские времена?»
После этого взволнованного монолога невольно приходит на ум знаменитое пушкинское: «В самостояньи человека — залог величия его».
А истоки судьбы и поэзии Анатолия Жигулина связаны с родной древней воронежской лесостепью и заполярной колымской пустыней. Не случайно
теплый полынный ветер в его стихах соседствует с жестким колючим дуновеньем полярной вьюги «древнерусская травка» с «колымским камнем»,
степной суслик с таежным бурундуком:
И я люблю одной любовью
Тайгу и отчие поля.
Одной душой, одною кровью
Любовь оплачена моя.
И дорог мне лесок далекий,
И дух степного ветерка.
И этот суслик одинокий
Российский брат бурундука.
«Стихи А.Жигулина — полярные цветы русской поэзии». Так
представила его на своих страницах литературная газета русской провинции «Очарованный странник» (февраль 1995 года. Выпуск 2 (20),с.18.г. Ярославль).
Анатолий Жигулин родился в январе 1930 года в Воронеже, но раннее его детство прошло в селе Подгорном на юге Воронежской области, где его отец, Владимир Федорович Жигулин, работал начальником почты.
В 1937 году семья переехала на родину матери, Евгении Митрофановны Раевской — правнучки поэта-декабриста Владимира Федосеевича Раевского — в город Воронеж. В 1949 году стихи школьника, а затем студента Воронежского лесотехнического института Анатолия Жигулина появились в воронежской периодике.
В том же году молодой поэт был незаконно репрессирован как «враг
народа» за участие в молодежной антисталинской организации и был осужден Особым Совещанием на 10 лет по 58-ой статье. В заключении работал
в Сибири на лесоповале, был рабочим на строительстве и ремонте железной дороги Тайшет-Братск, главное его страдание — Колымские урановые
рудники. Полностью реабилитирован в 1956 году. Окончил Воронежский лесотехнический институт. Но судьба распорядилась иначе. Как напишет Леонид Жуховицкий: «Подлая система позаботилась о биографии большого поэта. Жигулину оставалось только им стать. Он и стал».
Работа в Сибири и на Колыме, несмотря на особые условия, дала
ему большой жизненный материал, опыт мужания души и яркие впечатления,
которые постепенно начали отражаться в его стихах. В Воронеже вышли
первые две книги А.Жигулина: «Огни моего города» (1959) и «Костер-человек» (1961). В марте 1962 года он был принят в Союз писателей СССР.
Большое значение для молодого поэта имела встреча и знакомство с
А. Твардовским 4 ноября 1961 года и дальнейшее общение с великим поэтом. Об этом Жигулин рассказал в своих воспоминаниях «Слезам нужно
верить…» («Воспоминания об А.Твардовском», М.,»Сов. писатель», 1978).
В » Новом мире Твардовского, начиная с января 1962 г. было опубликовано несколько циклов стихов А. Жигулина и три статьи о его творчестве. «Помню, — вспоминал В.Лакшин, — как радовался Александр Трифонович
новым стихам Жигулина, ставя на уголке журнальной верстки свои редакторские инициалы: «А.Т.». Значило — прочел и одобряет к печати». Впрочем, порой стихи Жигулина стараниями цензуры так и оставались только в
новомировских журнальных верстках.
В 1963 г. в издательстве » Молодая гвардия» вышла первая московская книга Жигулина » Рельсы», собравшая большую положительную прессу.
В 1963 г. Жигулин поступил на Высшие литературные курсы Союза писателей СССР и с тех пор живет в Москве.
В большую литературу Жигулин вошел в середине 60-х годов, когда в
Воронеже была издана его книга » Память» (1964), а московские издательства выпустили его книги » Избранная лирика» («Молодая гвардия»,1965) и «Полярные цветы» («Советский писатель»,1966). Вошел и утвердился как поэт «трудной темы», сугубо специфической по материалу, по драматизму переживания.
«Он не ходил в молодых — его слава сразу стала взрослой, серьезной, не зависящей от перемен погоды. Его любил и регулярно печатал
великий Твардовский, очень разборчивый в своих пристрастиях. О нем замечательно написал отец Александр Мень: «Какой чистый заповедник души! Как будто по ней сапогами не ходили…» (Л. Жуховецкий).
Действительно, уже книга » Память», изданная в Воронеже тиражом в
три тысячи экземпляров, получила восторженный отклик в центральной
прессе. Б.Слуцкий свою заметку о книге в журнале » Юность» начал словами:
«В Воронеже вышла книга замечательных стихов. Ее написал Анатолий
Жигулин. Назвал ее «Память»…
В «Новом мире», который в те годы читался от корки до корки, внимание читателей к стихам Жигулина в книге » Память » привлек В. Лакшин
в короткой, но выразительной заметке:
«Эта книга попадет к вам в руки разве что по счастливой случайности — она издана в местном издательстве тиражом всего в три тысячи экземпляров. А жаль! Открыв ее, вы услышали бы голос, исполненный достоинства и спокойной сосредоточенности»…
Позднее, уже в 1988г. в своем предисловии» Память души» к иркутской книге А.Жигулина » За рекою Чуною» (в серии «Сибирская лира»)
В.Лакшин отметил эту заметку-открытие, как одну из важных вех своей
критической работы и дал характерный анализ творчества Жигулина тех
давних 60-х годов, его значение в общей картине русской литературы и
итоговые размышления о поздней лирике поэта. Вот несколько цитат оттуда:
» Если не ошибаюсь, на его стихи мне впервые указал Твардовский,
и я рад, что еще в 1963 году по скромной книжечке, вышедшей в областном воронежском издательстве тиражом три тысячи экземпляров, я нашел
для себя и полюбил этого поэта, даже написал о нем несколько строк в
журнале, которые мне теперь не стыдно перечитывать: «Молодой поэт пишет
стихи не потому, что ему хочется понравиться, а потому, что ему есть о
чем сказать»…
» С тех еще лет и навсегда запомнились стихотворения Жигулина,
навеянные впечатлениями Сибири и Колымы: «Кострожоги», «Бурундук»,
«Береза»… Певец своей » трудной темы», поэт, на дне глаз которого
навсегда застыла печаль, Жигулин не только один из первых полногласно
рассказал о своей беде и товарищах по несчастью, ставших в памятные
годы, жертвами беззакония и произвола, но остался верен себе и в те
десятилетия, когда тема эта была объявлена исчерпанной, оказалась не
ко двору: ровный, глуховатый голос Жигулина упрямо, неуступчиво напоминал о пережитом, и с этим приходилось считаться.
У Жигулина дар повествовательности … Повествовательность в лирике трудна. Поэзия улетучивается, когда-то, что говорится мерно и в
рифму не хуже можно рассказать и «смиреной прозой». Но у Жигулина
есть при этом то, что называется поэтической личностью, то есть то,
что подобно чуду евангельского претворения воды в вино, делает прозу
поэзией. И чем более зрелым становится талант Жигулина, тем нагляднее
и чище звуком тонкая серебристая нить его поэзии…»
В конце 60-х — начале 70-х годов в критический обиход входит термин «тихая лирика», и Жигулин надолго (особенно после выхода в свет
его книги » Прозрачные дни» (Советский писатель, 1970) был зачислен в
отряд » тихих лириков» — как бы нового поэтического направления. Сочетание: «тихая лирика» — Рубцов, Соколов, Жигулин — стало на время
расхожей критической фразой. И хотя в этом была своя логика (видимо,
в противовес явлению «эстрады» в поэзии 60-х, которое для этого времени было закономерно и вполне естественно), критики обратили внимание
на неожиданное появление плеяды замечательных лириков, но сделали это
неуклюже, объединив всех их эпитетом «тихие». Но шли годы, выходили
новые книги поэта: «Свет предосенний» (1972), «Полынный ветер» (1975),
__»Стихотворения» («Худлит»,1976), «Горящая береста»(1977), «Соловецкая чайка» (1979), «Жизнь, нечаянная радость.»(1980),»Избранное» («Худлит»,1981), «Воронеж, Родина, Любовь». (Воронеж, 1982), «В надежде
вечной» («Совпис.,1983) — очевиднее становилась условность и наивность рабочего термина «тихая лирика».
«Вполголоса, но не вполнакала. Потому, что калится и светится
стих Жигулина сильно и ровно.» (В.Лакшин). А главное: «В искусстве счет
по одному» (А.Твардовский).
Критика писала, что Анатолию Жигулину вообще досталась нестандартная судьба и не стандартная стезя в поэзии. Даже так называемые
вечные темы у Жигулина согреты конкретностью родимого края, живой человеческой правдой. Его поэзия стала заметным явлением в нашей литературе потому, что она, по мнению многих исследователей, тронула обнаженные нервы общества высоким напряжением нравственного чувства, музыкой глубокого, серьезного переживания. Драматизм личной судьбы помог ему выразить сложность времени.
Жажда цельности, порыв к человечности и добру, пафос уважения к
личности, вера в непреходящие ценности бытия и одновременно тревога за
них прочно утвердили имя Анатолия Жигулина в русской поэзии. Автор
двадцати семи книг стихов неизменно пользуется популярностью у читателя и у критики. Примечательно, что высокую оценку его поэзии давали
известные поэты и критики разных эстетических вкусов и направлений:
Б.Слуцкий, Л.Аннинский, С.Орлов, А.Урбан, В.Кожинов, А.Марченко, А.Абрамов и В.Гусев, К.Симонов и Н.Старшинов, В.Дементьев и О.Михайлов,
Г.Красухин и С.Чупринин, Л.Лавлинский и А.Македонов, Д.Урнов, О.Чухонцев и В.Лакшин, В.Шаламов и Н.Коржавин, Ф.Искандер и В.Золотусский и
другие.
Последние годы о Жигулине пишут особенно много. Вот несколько характерных суждений о его стихах:
«Вполне закономерно, что одним из первых его заметил Александр
Твардовский. Автора » Дома у дороги» не могли не привлечь жигулинские
» Утиные Дворики», эти » одиннадцать мокрых соломенных крыш», куда с
войны никто не вернулся» (А.Турков).
» Если рассматривать поэтику Анатолия Жигулина, так сказать, под углом литературоведческим, то, как мне кажется, она представляет любопытнейший и очень органичный сплав двух таких различных стилистических манер, как обнаженно-размашистая эмоциональность Есенина и прицельная точность Бунина — поэта» (Д.Голубков).
«Шукшин — один из крупнейших прозаиков России, Жигулин — один из
крупнейших ее поэтов рубежа 60-70-х годов, оба они, по существу, выразили современное русское духовное сознание, а если они выразили разные
его стороны, то это все-таки разные стороны одной душевной системы и
разные варианты одной драмы… В волчьих условиях Жигулин не волчеет в
ответ. Душа его обугливается на этом потаенном пламени, и нету утешения. Но есть что-то превыше доводов. И есть такая любовь к России, которая не изьяснима никакими внешними доводами:
«…Тревожно мне в сердце смотрела Россия. Спасибо тебе за твою
лебеду…» Вот этот свет в горе, эта любовь, эта полынь, эта черная
калина, взошедшая на слезах родной земли, — это и есть настоящий Жигулин,
его уникальная душа, его уникальная струна и уникальная дорога в нашей
лирике» (Л.Аннинский).
В одном из диалогов «Литературной газеты» Фазиль Искандер размышляет: «А надо ведь, наконец, сказать, что именно Жигулин, войдя в
поэзию как человек, чья молодость сгорела на Колыме, публиковал, из
сборника в сборник свои «лагерные» стихи. И делал это даже тогда, когда тема сталинских репрессий была для всех поэтов закрыта…».
Сергей Чупринин продолжает эту мысль: «Согласен. В годы застоя
один Жигулин нес в поэзии эту трагическую тему. Это мужественное постоянство было замечено, оценено по достоинству и читателями и поэтами
младших поколений».
Мысль критика находит подтверждение в читательских откликах. Один
из них — напечатанный в литературной России: «Вот вопрос: свою историю
мы все же лучше постигаем из романов, повестей, рассказов, а не из исторических исследований? И даже не из публицистики… Почему, наконец,
великий поэтический триптих Анны Ахматовой, Александра Твардовского и
Анатолия Жигулина, не составляющий в сумме и полутора тысяч строк,
потряс читающую и мыслящую публику?». Читатель имеет в виду «Реквием»
Ахматовой, «По праву памяти» Твардовского и «Сгоревшую тетрадь» Жигулина.
О Жигулине опубликовано более 500 различных работ (статьи, рецензии, диалоги, главы в книгах о поэзии и т.п.). Изданы две монографии:
А.Ланщиков «Анатолий Жигулин. Уроки гнева и любви», М.,1980., А.И.0стогина. «Все, чем живу и дышу». О творчестве Анатолия Жигулина. (В кн.» Два портрета». Воронеж, 1986). Вышел персональный указатель литературы «Анатолий Владимирович Жигулин» (Воронеж,1985). Предисловие к нему под названием » Тончайший лирик России» написал известный литературовед Олег Ласунский. Заключают его слова:
«Издание данного персонального указателя продиктовано насущной
необходимостью. Общественное внимание к жигулинской музе как никогда
велико. Требуется дать в руки ее поклонников библиографический ключ к
творчеству литератора. Теперь он есть. Указатель неопровержимо свидетельствует: «Анатолий Жигулин в нынешней поэтической «иерархии» по достоинству занимает одно из самых высших мест». Это сказано еще в
1985 году. Ласунский подчеркивает приверженность творчества поэта к
классической традиции: » Оказалось, что традиционный русский стих способен вместить бездну новейшего содержания, да такого, которое не может оставить никого равнодушным».
Национально-классическую, пушкинскую традицию в поэзии Жигулина
просматривали почти все писавшие о нем литераторы. Вот несколько характерных наблюдений: «А.Жигулин полнее всего раскрывается в своей последней книге*(речь идет о книге «Прозрачные дни»), именно, как лирик,
лучшие словесные пейзажи которого понуждают вспомнить о высоких традициях «серебряного века русской поэзии»…
«Вот и вновь мне осень нужна, красных листьев скупое веселье, словно
добрая стопка вина в час тяжелого, злого похмелья»,
«Наконец пришло спокойствие. Листья падают, шурша. И рябиновыми
гроздьями наслаждается душа…».
Так складывается в его стихах исподволь, незаметно образ России,
сотканный из тонких словесных нитей…
Пример А.Жигулина (равно, как и некоторых его поэтов-сверстников
— В.Соколова или А.Передреева) показывают, что подлинное чувство к
родной земле не подвержено влиянию никаких колебаний моды, никаких перемен на шумной бирже коммерческой поэзии». (О.Михайлов).
В стихах-то важно не «про что» они, а «что» в них.
В тумане плавают осины.
И холм маячит впереди.
Не удивленно и несильно
Дрожит душа в моей груди.
Вот так, наверно, и застыну.
И примет мой последний взгляд
Морозом схваченную глину
И чей-то вырубленный сад…
Теперь весь Жигулин — в этих спокойных пейзажах. Прошедший через
яростные вьюги Севера, он вынес все ту же любовь к средней России, он
влюблен в крыши Коршева, в белые домики Россоши, в Чернавский мост…
«Воронеж. Родина. Любовь. Все это здесь соединилось».
Не отсюда ли, из этой любви вырастает и сама поэтическая интонация Жигулина, идущего вослед великим поэтам этой земли, — в жигулинских стихах улавливаешь то чистосердечную кольцовскую мечтательность, то колдовскую монотонность Никитина, то звук Есенинских струн, не буйных, но спокойных. И более всего, конечно, — общий дух поздней пушкинской лирики, то ощущение прозрачности, соразмерности и серьезности бытия, которое отстоялось у Пушкина в последние годы жизни. В сущности ‑ внутренней темой поэзии А.Жигулина и является эта серьезность бытия». (Л.Аннинский).
» Жигулин представляется мне очень русским поэтом, верным лучшей
национальной традиции. Ему дорога родная земля, живая краса лесостепной Руси — и ее традиции, памятники, храмы, исторические предания,
воздух ее прошлого — не зря он прямой потомок» первого декабриста Владимира Федосеевича Раевского… Невольно оглядываюсь на Пушкина — он
мера всему в нашей поэзии… Пушкин учит нас мере обобщения поэтического чувства, которое несомненно твое, лично пережитое, оно еще и всеобщее.
Жигулин открыт, склонен к исповеди, много рассказывает о себе. Но
— в традиции русской лиры, заповеданной Пушкиным — это не воспринимается бесцеремонной экскурсией по подробностям личной биографии. Когда
Жигулин ненавидит, любит, ревнует, горюет, я, читатель, ощущаю, как
резонирует это чувство во мне, и вот это уже не частная биография автора, а наша общая судьба». (В.Лакшин).
Интересны в этом плане размышления над природой жигулинской элегии критика Ал. Михайлова и поэта Д.Голубкова.
«Элегия — традиционный для русской поэзии жанр. Пушкинское: «Брожу ли я вдоль улиц шумных…» вносит в нее такой мотив, без которого трудно представить ее симфоническое звучание. Элегии Лермонтова и
Боратынского обогатили этот жанр глубиною переживаний и философским
содержанием… Элегические мотивы в творчестве Анатолия Жигулина мне
представляются естественным выражением думы поэта о ценности и краткости человеческой жизни, о красоте увядания в природе. Возможна ли
без этого полнота ощущений, чувство прекрасного?..
И обратите внимание, как это противоречие отзывается в душе поэта, как он томится догадками, как он не может найти успокоение!.. Нет
устойчивости в душе, нет в ней покоя, как нет их и в жизни. И хоть не
вскрикнет Жигулин при виде чужой боли (а тем более — своей), не возвысит голос, сострадая (и страдая) от нее, но, сжав зубы, признается: «Моя измученная память гудит во все колокола». Память, но не стих. Поэт
укрощает набат в строке. Нет, не искусственно. В его натуре — негромким
словом выражать состояние души». (Ал. Михайлов, 1983).
А еще раньше в 1971 году Дм. Голубков в блистательной статье «Душа-победительница» о «Прозрачных днях» Жигулина (недаром она несколько раз перепечатывалась в критических сборниках, переведена на
французский язык) — нарисовал портрет поэта самобытного, современного
и классически традиционного. Природа этого феномена — уникальность поэтической личности, возникшей целиком в русле русской литературной
традиции исследуется Д.Голубковым в общем контексте великой русской
поэзии. Возникают имена Фета, Пушкина, Боратынского, Блока, Есенина. И
становятся понятны и зримы дороги и повороты творческой судьбы современника Голубкова. Приведем два примера анализа стихов Жигулина из статьи Голубкова:
«Вот стихи о поле — спокойные, тихие, плавные:
Поле, поле. Свет спокойный
Розовеет на стерне.
Словно все огни и войны
Грохотали а стороне…
Тишь, гладь: просторная русская прелесть золотой осенней равнины… Но — окаянная память современника, раненная всеми болями недавнего былого, но — не молкнущая тревога за грядущее, но — душа, вышедшая победительницей из битвы со смертью и тьмой, душа истинного поэта наших дней, которому покой и не снится…
Может, вдруг ударит выстрел,
Словно гром над головой,
И растает в небе чистом
Серый дым пороховой?
Может, настоящая поэзия — это не что иное, как кровное двуединство, состоящее из воспоминания и предчувствия? И разительность поэтического воздействия наиболее полна тогда, когда художнику удается живо
ощутить в настоящем давнее или наоборот, когда предчувствие с волшебной явностью воплощается в нынешнем, в сиюминутном? Это дается редким,
немногим…»
«Огромного исторического смысла исполнено стихотворение «О мои
счастливые предки…» Тихая элегия Жигулина представляется мне актом
большого человеческого и гражданского мужества, ибо неназойливо, как
бы исподволь, с неотразимой эмоциональной убедительностью мобилизует
совесть и разум человеческий на защиту жизни, земли, красоты… В
русской философской лирике Пушкин и Боратынский по-разному мучились и
по-разному решали великий и вечный вопрос о бессмертии, о продолжении
жизни, о будущем… Глубоко самобытно разрабатывает и продолжает эту
трагическую тему элегия нашего современника…
«Своя почва. Своя судьба. Свое страдание — свой катарсис, свой выход к свету. Все это решительно определило самостоятельность и жизнеспособность жигулинской лирики».
Эти возвышенные слова и определения относятся к сегодняшней поздней лирике поэта.
Нынче темы открыты — пиши
Все, что раньше цензура марала.
Лишь бы только хватило души.
А душа-то, как раз и устала
От глухой постоянной борьбы
По законам любви и отваги
За высокое право судьбы
Отразиться на белой бумаге.
Или:
Нищий в вагоне, как в годы войны.
Стон в переходах метро.
Милая Родина, вновь мы больны.
Вновь оскудело добро…
(Из подборок в «Литературной газете»).
Жигулин верен себе. И всегда равен самому себе. Ибо за его талантом
стоит не университетская библиотека, а «почва и судьба», неотступная
мысль о России.
…Россия… Выжженная болью
В моей простреленной груди.
Твоих плетней сырые колья
Весной пытаются цвести.
И я такой же — гнутый, битый,
Прошедший много горьких вех
Твоей изрубленной ракиты
Упрямо выживший побег.
Вот где главный нерв поэзии Жигулина!
А.Жигулин еще не до конца прочитанный поэт. Многие его поэтические
прозрения остаются как бы в тени его наиболее известных стихов. Причин
этому много. И тиражная политика союзного литературного начальства, и
почти полная закрытость для него телевизионных каналов (что было существенно в судьбе многих поэтов нашего технического века). Отсюда
вопросы исследователей литературы:
«Осознаем ли мы его творческий подвиг? Понимаем ли, что это живой классик и настоящий народный поэт?» (В.Акаткин).
Странно, но факт: широко известный и высоко ценимый читателями и
критиками поэт Анатолий Жигулин не имел государственной премии. Попытка выдвижения его книг на Государственные премии СССР и РСФСР в брежневские времена беспощадно пресекались тогдашними чиновно-бюрократическими структурами. Поэт пишущий и печатающий правду о беззакониях тиранической власти, лирик, не поддавшийся натиску официоза, был неугоден и даже опасен тогдашним правителям и хозяевам жизни. Но у него оставалась любовь и уважение читателей. Прочное, честное имя в литературной среде.
В письме группы писателей в «Литературную газету» от 24 мая 1995г. по поводу очередной грязной инсинуации в адрес Жигулина на страницах одного бульварного издания было сказано в частности:
«Анатолий Жигулин известен и любим как прекрасный поэт и достойнейший человек… Именно он не дал теме ГУЛАГа напрочь исчезнуть из нашей «здесьиздатовской» литературы. Именно он еще в 1984 г. опубликовал стихотворение «Отдам еврею крест нательный», которое, понятно не
могло ему прибавить милости властей. Благо, он о ней и не думал. » Все
равно я пойду напролом», — сказано не для красного словца.
Жигулин жил как бессребреник, как подвижник, не желая
суетиться и унижаться в пресловутой борьбе за место под солнцем. Это
просто противно его природе, природе поэта и человека. Присутствие таких людей в обществе бесценно, ибо способно облагородить сам духовный
климат…»
Письмо подписали:
Б.Ахмадулина, Ю.Давыдов, Ф.Искандер, А.Истогина, Ю.Карякин,
Н.Коржавин, С.Липкин, И.Лиснянская, Б.Окуджава, Н.Панченко, Г.Поженян.
(«Литературная газета» 24.05.95)