Памяти Валерия Прокошина (1959-2009). Подготовка материала к публикации — А.Балтин

ПАМЯТИ ВАЛЕРИЯ ПРОКОШИНА (1959-2009)

Подготовка материала к публикации — Александр Балтин (Москва)

Вале́рий Ива́нович Проко́шин (26 декабря 1959, деревня Буда, Думиничский район, Калужская область, СССР — 17 февраля 2009, Обнинск, Российская Федерация; похоронен в Ермолине) — русский поэт.

Родился в деревне Буда (Думиничский район) Калужской области. Вырос в фабричном бараке в маленьком текстильном городе Ермолине Калужской области. О себе сказал: «Я <…> обычный советский пацан, алкаша и уборщицы сын». Учился в Ермолинском ПТУ по специальности «электрик», после окончания которого служил в Советской Армии в ГДР. Жил в Обнинске. Входил в обнинское литературное объединение «Шестое чувство». В 1990 и 1992гг. издал за собственный счёт книги стихов «Поводырь души» и «Боровск. Провинция». Широкую известность получил после публикаций в Интернете: «Сетевой словесности», «Византийском ангеле», в ЖЖ, «Футурум-АРТе», «Детях РА», «Флориде», «Вечернем гондольере», «Две строки / шесть слогов». Член Союза писателей России (с 1998). Умер от рака в Обнинске, похоронен в Ермолине.

КИНОМАНИЯ

1

Боже мой, вот опять за моею спиной
В кинобудке стрекочет кузнечик стальной.

Удивление, радость, волненье, испуг —
Это титры ползут муравьями на юг.

Пляшет бабочка тайных мальчишеских лет,
То во тьму залетев, то явившись на свет.

Стрекоза обгоняет сестру-стрекозу,
Выжимая из глаз слюдяную слезу.

И почти неземное гуденье шмеля
У виска… Из-под ног ускользает земля.

Никого больше нет, ничего больше нет:
Я лечу — я расту… Мне четырнадцать лет.

2

Нас обжигает шальная зима
Сваркою двух культур:
Крутится пьяное синема,
Кружится Радж Капур.

Свет осыпается снегом, точь-в-точь,
Вытянувшись в длину.
Девочка — пленного немца дочь
Плачет, словно в плену.

Я умираю — святой пионер,
Робко касаясь губ.
Ангел вернулся в СССР,
В наш поселковый клуб.

Стрелки спешат к роковому нулю —
Бог подгоняет их.
— Как по-немецки: «Я Вас люблю»?
— Глупый, Ich liebe dich.

3

Дождь стучится в окно.
Засыпающий Питер
Вновь калужским продут сквозняком.
Ты проснулась давно
И надела мой свитер.
Я с тобою почти незнаком.

Дождь стучится в окно
И сочится сквозь шифер,
Машет серым тугим плавником.
— Может, сходим в кино?
— Что там? — Кажется, Питер
Гринуэй со своим «Дневником».

Дождь стучится в окно.
— Хочешь выпить за триппер?
— С кем, с тобой? — Со своим двойником.
— Все равно… все равно…
Ты снимаешь мой свитер
И уходишь из дома тайком.

4

Калуга, как Татария, —
За гранью бытия.
По краешку сценария
Уходит жизнь моя.

Разрушена империя
И канула на дно.
Сороковая серия
Российского кино.

В глуши цивилизации —
Смертельная игра
Под шорох перфорации,
Под звоны серебра.

Нахальными и хитрыми
Мы стали. Извини.
Бегут сплошными титрами
Отыгранные дни.

Под знаком ученичества
То триппер, то запой.
Статист Ее Величества
Провинции слепой.

Убогая и серая
Судьба — ни Юнг, ни Кант.
Сороковая серия,
Калужский вариант.

Спешит кривая улица,
Окоченев от зим.
Все крутится и крутится
Документальный фильм.

5

На исходе сумрачного века,
В синих брызгах зимнего огня
Узкою дорожкой саундтрека
Я перехожу границу дня.

Новогодний ангел улетает,
Суть вещей и слов не отгадав.
И меня до дома провожает
Постаревший тощий волкодав.

Нам с тобою счастья не хватило,
Кто-то третий выпил век до дна:
Челентано, Чонкин, Чикатило —
Знаковые сердцу имена.

Вечность вновь меняет заголовок,
Только все написано давно.
Жизнь летит почти без остановок —
Вот такое грустное кино

6

Говорят: скоро ад или рай, жизнь подходит к концу.
И пора объявлять хеппи энд режиссёру-творцу.

Говорят, что пора в трубы дуть и стучать в барабаны,
Приглашая всех смертных гостей в поднебесные Канны.

Чтобы здесь под последнюю — без исправлений — диктовку
Кому Оскар вручить, а кому — в Зазеркалье путёвку.

Знаю: ты не боишься — молитва сильнее, чем меч,
Ты вчера к этой встрече уже приготовила речь.

И когда наконец приоткроется райская дверь,
Ты пройдёшь мимо нас, тех, кто в ангельских списках потерь.

Оглянусь и увижу сквозь огненный праздник палитры
Как по небу плывут золотые библейские титры…

 
СБ

Я останусь нынче в Санкт-Петербурге,
Покатаюсь ночью на Сивке-Бурке,
Только ты о прошлом не суесловь.
В переулках Кушнером бредят урки,
Пресловутый топор под брюхом каурки,
В проходных дворах леденеет кровь.

Для тебя, Иосиф и прочих рыжих —
На Фонтанке культовый чижик-пыжик,
Не зови с собой его, не зови.
От прощаний привкус болиголова,
Только ты о прошлом теперь ни слова,
Что с того, что миф у меня в крови.

Не хочу быть сказочником дешевым —
Встань травой, примятой Петром Ершовым.
Город словно налит по грудь свинцом.
Ностальгия шепчется с конвоиром.
Вдоль реки, разбавленной рыбьим жиром,
Фонари стекают сырым яйцом.

В потемневших водах Невы с обидой
Ленинград рифмуется с Атлантидой.
Не заглядывай за погасший край.
Эту ночь делить нам с тобою не с кем,
Мы вернемся в рай опустевшим Невским,
Мы вернемся в рай, мы вернемся в рай.

 

* * *

Это было в детстве, я помню, на раз-два-три…
Так мне и надо:
Закрываешь глаза и видишь себя внутри
Райского сада.

А потом проживаешь век, словно вечный бой,
Как и все — грешный.
Собираешь камни и носишь везде с собой,
Глупо, конечно.

Смотришь в воду, где плавают рыбы туда-сюда:
Карпы, сазаны…
Закрываешь глаза и видишь внутри себя
Свет несказанный.

 

* * *

золотая веревка
вдоль травы луговой
кружит божья коровка
над моей головой
словно детское лихо
хулиганов / воров
луговая бомжиха
из тамбовских краев
улетай прямо в небо
и живи теперь там
свою горсточку хлеба
я тебе не отдам
мне немного неловко
прогонять тебя в рай
только божья коровка
все равно улетай
но простая молитва
обрывается и
чья-то ржавая бритва
режет жизнь до крови
и под вой полукровки
вспоминается вновь
словно божьи коровки
в хлебной карточке кровь

 

* * *

скажи сим-сим
и я не открою глаз
сквозь холод последних зим

представлю ты снова с ним
вот прямо здесь и сейчас

скажи изюм
и я пропаду в ночи
я стану опять ничьим
я буду как белый шум
послушай но не молчи

скажи ква-ква
не бойся чужой молвы
и встанет как дважды два
в холодном окне Москва
ты любишь а я увы

 

ПАМЯТИ ВАЛЕРИЯ ПРОКОШИНА

Кто песню дал – тому не очень

Смерть, полагаю я, страшна.

Смерть… это – лето или осень?

Зима? А, может быть, весна?

 

Но – обнажённые, сквозные

Стихи, в которых бьётся боль, –

Открыты всем. А мы, блажные,

Всё суетою рвём юдоль.

 

Созвучий золотых не слышим.

И тихо-тихо снег идёт.

 

Смерть – как зима. И бел на крышах

Покров. И смерть стихи прочтёт.

 

Александр Балтин

Поэзия @ ЖУРНАЛ ЛИТЕРАТУРНОЙ КРИТИКИ И СЛОВЕСНОСТИ, №8 (август) 2013.