Николай КУРАНОВ: журнальный обзор «Урала» за январь 2002

«ОБО-ЖУР» (ОБЗОРЫ ЛИТЕРАТУРНЫХ ЖУРНАЛОВ)

Николай Куранов

ЛИТЕРАТУРНЫЙ ОБЗОР

журнала “УРАЛ”, №1, 2002

Журнальный обзор проводился по интернет-версии издания http://magazines.russ/ural

ПОЭТИЧЕСКИЕ ПУБЛИКАЦИИ

“НАЧАЛО ВЕКА: ПОЭТИЧЕСКАЯ МОЗАИКА”

Майя Никулина, Алексей Решетов, Евгений Касимов, Елена Тиновская, Олег Дозморов, Юрий Казарин, Евгения Изварина, Михаил Найдич, Николай Мережников, Александр Кердан.

Из более чем трех десятков стихотворений “Мозаики” в первую очередь привлекают внимание не безупречные по форме, но интонационно точные, состоявшиеся сочинения Николая Мережникова “Проснешься под лязг колес”, Елены Тиновской “Многоярусный корпус завода”, и Александра Кердана “На станции метро “Динамо”:

На станции метро “Динамо”

О, как рельефна поза дискобола…
Еще нет ни бейсбола, ни футбола,
А только — диск, копье, прыжки и бег.
И без каких-то допингов, уколов
На старт нагим выходит человек.
Себя он осознал венцом природы:
Ему послушны и земля, и воды;
Готовы сдаться воздух и огонь…
И сам он весь — гармония свободы,
И лунный диск ложится на ладонь.
Еще мгновенье — и снаряд взметнется,
Сквозь времена далекие прорвется
К нам, позабывшим Аттики закон,
Гласящий: победителем зовется
Лишь тот, кто честно за победу бьется,
Иначе и победа — не резон!
И так — во всем: в политике, в искусстве
И даже во взращении капусты.
Победа — радость, пораженье — боль…
И молод мир.
И нет в суставах хруста,
Ведь в них еще не отложилась соль.
Вот-вот взовьется диск у дискобола…
Стоит метатель на платформе голый,
И не до нас который век ему…
Про сорт муки высокого помола
Звучат из репродуктора глаголы,
И наш состав уносится во тьму.

Стихотворение о “динамовском” дискоболе, изготовившемся к броску и само чем-то напоминает некий бросок, бросок, траектория которого проходит через эпохи, судьбы и времена. И сам диск – это символ движения, связующее звено между тем, что “уносится во тьму”, и тем, что навеки в нас остается. Взовьется диск дискобола, опишет дугу и “сквозь времена далекие прорвется к нам, позабывшим Аттики закон, гласящий: победителем зовется лишь тот, кто честно за победу бьется, иначе и победа — не резон!”.

К сожалению, автору не удалось до конца удержать “полет” стихотворения на “звездной” орбите, сохранить ощущение обязательности каждого отдельного слова, строки (“взращение капусты”, “сорт муки высокого помола”).

 

Оригинальное решение избитой, казалось бы, темы экзистенции, существования, выживания в окружающем нас непростом мире предложила Елена Тиновская:

***

Многоярусный корпус завода
И глухую ограду его
Окружает дурная природа,
Произросшая из ничего.
Только ветер ордынский подует,
Пыль подымет и лист понесет,
Чей-то голос колдует-колдует,
Не колдует, а песню поет.

“Я на улице Металлургии
В беспонтовой семье родилась,
С восемнадцати, как и другие,
На ближайший завод нанялась.
Я росла придорожной травою —
Кто хотел, сапоги вытирал.
Жил сосед над моей головою,
Напивался и песни орал.
То о Волге и об Енисее,
То про Разина и про княжну,
А я грохала по батарее,
Чтобы он соблюдал тишину.
Век прошел. Ничего не осталось,
Все забудь, от всего откажись.
О, моя терпеливая старость,
Моя долгая, трудная жизнь”.

Исполать тебе, голос красивый,
Нашептавший романс заводской,
Текст трагический, пьяный, счастливый
И хохочущий голос такой.

“Я сидела в широком застолье,
Я любила таксиста Петра,
Вывозил он меня на приволье,
Целовал-миловал до утра.
Виновата ли я? Виновата,
Что давала себя целовать,
С проходной от завода “Минвата”
После смены домой провожать”.

Отчего, когда сны изменили,
Так полны обольщений слова?
Желтый вихорь из листьев и пыли,
Твоя песня ни в чем не права.
Ты за чистую принял монету,
Ты заучивал семьдесят лет.
Ничего ведь хорошего нету…
Ничего и постыдного нет.

Новеллы, жизненные истории, решенные в жестоком романсовом ключе и объединенные общим ритмом и натруженным дыханием ордынской рабочей окраины (“завод “Минвата””, “улица Металлургии”, “беспонтовая семья”, сосед сверху напивающийся каждый вечер и орущий песни про Разина и брошенную за борт княжну), одним словом, “текст трагический, пьяный, счастливый”…

И может, действительно, в рифме “целовать-провожать”, других погрешностях исполнения стихотворения “ничего ведь хорошего нету, ничего и постыдного нет”?

Стихотворение Николая Мережникова “Проснешься под лязг колес” при всем своем несовершенстве (“плавающая” размерность, интонационная соотнесенность с известными стихами Н.Рубцова или Ю.Левитанского) все-таки передают атмосферу тревоги за судьбы и “соседней Вселенной” и равно – “мокрого луга”, мелькнувшего за вагонным окном:

***

Проснешься под лязг колес
Во мгле заоконной.
Что это там пронеслось?
Планеты? Или вагоны?

И словно окатит вдруг
Сыростью, легким тленом.
Может быть, мокрый луг?
Или с соседней Вселенной?

Перемещенье миров —
Сердца перемещенье.
Кажется, ты готов
Услышать: опять крушенье!

Нежные спят кусты,
Не ожидая подвоха.
Может, за две версты
Новая ждет эпоха.

Скорее бы рассвело
И выстали света строфы.
Как будто, когда светло,
Не случаются катастрофы.

Строчку доверь листу
И жди, когда залучится.
Теперь, на ее свету,
Уже ничего не случится.

 

Остальные авторы “Мозаики” в своих произведениях удовольствовались удачным решением отдельных строк, строф:

Евгения Изварина, кажется, сполна наделена метафорическим ощущением времени, нравиться ей плетение обаятельных кружев, узор которых одному может напомнить часы с кукушкой, другому – “рай нелинованный”, третьему же – стремительную езду под “серебром замысловатой дуги”, слыша малиновый звон бубенцов — посторонись, пеший!:

* * *

Ходит месяц молодой да балованный —
чайной ложечкой размешивает
звон малиновый, где рай нелинованный —
в ноги конному, а пешего — нет.
Лишь вышагивает маятник, плавится
серебро замысловатой дуги…

Кто-то скачет — умереть и прославиться,
коли вывезли сервиз за долги.

Естественный вопрос может возникнуть у читателя при знакомстве с этим текстом уральской поэтессы: это стихи с перекрестной рифмовкой или белые стихи со случайно образовавшимися точными рифмами?

Чувствуется, что для Майи Никулиной не пустой звук история земли Русской. Что хочется ей, чтобы не канули в небытие все эти былинные Лаи, Выи, Судогды, Чернотичи, Потьмы, что “ржица”, в ее представлении, совсем не эквивалент нашей полеглой колхозной ржи… “И память придвинет, как кашу к бараньей ноге, как хрен к поросенку: — Мы раньше-то слаще едали”. “А щи с потрохами, а супу с лосиной губой, а репы с грибами…”. Прочитаешь такое и вздохнешь с завистью: что за жизнь была ране – разлюли малина! Ни тебе крепостного права, ни тебе ига наивных и добрых Чингизидов…

Поймешь, что Майя Никулина вообще живет в своем особом, выдуманном ей, ирреальном мире, то ли уже канувшем в некуда, то ли еще не наступившем, мире, где “хлеб был пресен и беден кров, и земля неоглядна, суха и сурова, и цари отличались от пастухов только тяжестью крови и даром слова”, в котором следует “любовь оливы к винограду принять, как высший образец”.

Там же, где надуманное и патетически-тяжеловесное не претендует на все стихотворное пространство, в стихах М.Никулиной появляются иные, живые и трепетные образы, повседневные житейские радости: “таскать корзины и бутыли в подвал в сухую темноту, руками, белыми от пыли, соприкасаясь на ходу, закончить день, вернуться к сроку, свечу задуть, и дверь закрыть, и лечь, как лодки – боком к боку, — о чем без света говорить…”.

Самая болезненная тема, самый трудный разговор сегодня – о стихах Алексея Решетова. Трудный потому, что Алексей Леонидович – в известном смысле, это наше уральское ВСЕ, потому, что бывший березниковец и бывший пермяк — один из лучших российских лириков, оттого, что Решетов – поэт исповедальной чистоты и высокого, ни с чем не сравнимого, подлинного света: “Зачем, поэт, словарь толковый, такой большой тебе иметь? Достаточно четыре слова: земля и небо, жизнь и смерть” или “Читатель милый, книгу эту я очень медленно писал, — так ствол выносит листья к свету, так образуется кристалл…” или “Доживаю последние годы. Может, даже последние дни. Подступают летейские воды. Но меня не пугают они…”…

Разговор этот обещает трудным быть еще и потому, что, на мой взгляд, стихи А.Решетова, опубликованные в “Мозаике” в чем-то уступают, в чем-то едва слышно, чуть заметно, но “дребезжат”, звучат ниже “эталонного”, обычно – очень требовательного к себе, “решетовского” камертона:

***

Все вокруг зацвело, заблистало,
Преступление дома сидеть.
Вспомни, милая, как ты мечтала
Свое летнее платье надеть.

Вспомни, милая, что было с нами,
Как, почти бездыханные, мы
Алый шелк берегли, словно знамя,
В окружении стужи и тьмы.

“Красиво”, не правда ли? Алый шелк платья, который влюбленные друг друга люди, берегли точно так же, как почти бездыханные, окруженные врагами, измотанные неравными ночными боями, бойцы свою воинскую доблесть и честь – боевое Красное Знамя части – простреленное и пробитое осколками, обгоревшее, пропахшее порохом и потом, напитанное кровью своих павших знаменосцев…

* * *

Так, не жена, а ждет солдата,
Как настоящая жена.
Давным-давно он ей когда-то
Кивнул с улыбкой из окна.

Шумят газеты о Победе,
Идет не первый мирный год,
А он не пишет и не едет —
Она напрасно слезы льет.

Его, наверное, убили,
А, может, только взяли в плен
Или на нары посадили,
Как ненадежный элемент.

Она все ждет, не спит ночами:
То брагу ставит на дрожжах,
То, обезумев от печали,
Повиснут хочет на вожжах.

Как тошно ей! В горшок цветочный
Воткнула крестик из лучин.
И молится, и гнется, точно
Там самый лучший из мужчин.

…Не жена, а ждет солдата. Но ждет странно: то брагу на дрожжах поставит (наверное, чтобы забыться), то прикидывает, глядя на вожжи, как ей на них сподручнее покончить с этим затянувшимся ожиданием…

Есть еще рецепт для тех, кому тошно ждать. Автор: А.Решетов. 1.Надо в цветочный горшок воткнуть крестик из лучин 2. Молиться и гнуться, словно там (в горшке цветочном?) – самый лучший из мужчин. И не слушать всяких там недоверчивых зануд, которые тут же начнут бубнить под локоть: а как это одновременно молиться и гнуться? И в какую сторону гнуться – по часовой стрелке или против нее?

А между тем, классические стихи на эту тему уже существуют. И написал их Юрий Поликарпович Кузнецов. Стихотворение “Гимнастерка” (1974):

Солдат оставил тишине

Жену и малого ребенка,

И отличился на войне…

Как известила похоронка.

Зачем напрасные слова

И утешение пустое?

Она вдова, она вдова…

Отдайте женщине земное!

И командиры на войне

Такие письма получали:

“Хоть что-нибудь верните мне…” —

И гимнастерку ей прислали.

Она вдыхала дым живой,

К угрюмым складкам прижималась,

Она опять была женой.

Как часто это повторялось!

Годами снился этот дым,

Она дышала этим дымом –

И ядовитым и родным,

Уже почти неуловимым.

… Хозяйка юная вошла.

Пока старуха вспоминала,

Углы от пыли обмела

И – гимнастерку постирала.

Почувствуйте, как говориться, разницу…

Завершает свое выступление лучший уральский поэт стихотворением “Ничего уже не ждешь”, очевидно, лучшим из трех:

* * *

Ничего уже не ждешь
В безутешной этой жизни.
Вдруг к тебе приходит дождь:
— Что ты хмуришься, дружище?
Посмотри, как я омыл
И леса вокруг, и долы,
Посмотри, как прилепил
К икрам девичьим подолы.
Сколько лужиц у дорог,
Хоть того не знают сами,
Далеко туда, где Бог,
Смотрят детскими глазами.

И все же: если идет дождь то, лужам идет рябь от дождевых капель и посему образ детских глаз луж, смотрящих далеко, туда, где Бог – такой же мутный, как лужи во время дождя…

Евгений Касимов очень точно оценивает себя в своих стихах: “я не знаю, зачем я пишу неуклюжие длинные строчки, зыбкий синтаксис выгнут дугой, строю мост от себя до себя – и никак не дойти мне до точки. Не хватает мне слов…”. Несмотря на изрядную толику кокетства, вложенного в эти слова, дело, похоже, именно так и обстоит. К тому же, Касимов – поэт искрометный, увлекающийся, и стало быть, в азарте охоты за все новыми и новыми строфами, частенько забывает о том, ради чего он, собственно, взялся за перо. И остановить его тогда очень и очень сложно. Потому-то, наверно, и получаются у него стихи без начала и конца, стихи ни о чем, стихи ради стихов:

***

Сквозь жирный горячечный воздух
сверкает огнями притон.
Как будто ударили под дых –
застынешь с разинутым ртом!

 

Вертит животом одалиска,
ревет электронный баян,
и в белых бурнусах статисты
курить предлагают кальян.

 

Мы вместе с Омаром Шарифом
пьем кофе, лежим на боку
и, следуя строго тарифу,
снимаемся вместе — ку-ку!

 

И с плейером типа Toshiba,
забив косячок гашиша,
потомок Гарун аль-Рашида
торгует себе “калаша”. )

 

Он мне заправляет арапа,
полночный веселый араб,
что на фиг ему эмираты,
что брат ему Черный Хаттаб.

 

И огненною кометой
сгорает в бреду Шарм аль-Шейх,
где на миллион километров
хотя бы какой-нибудь шейх!

 

Но едут сюда президенты
с ветвями оливы в руках,
сионские едут агенты,
и едет сюда “Хезболлах”.

 

Ему же и скучно и грустно.
Он вечно и гордо один.
И жалко ему, что не русский.
И горько, что он бедуин.

 

Он табор навеки покинет.
Короткою цыкнет слюной.
И в длинной рифленой пустыне
застынет, как столб соляной.

Олег Дозморов, не мудрствуя лукаво, и не пытается ничего изобретать, зачем, если уже все изобретено до него (“о’ рябина кудрявая, белые цветы, о’ рябина, рябинушка, что взгрустнула ты?”):

* * *

Вот рябина, рябина, рябина
догорит, не любуясь собой, —
эта милая сердцу картина,
это очерк природы самой.

И рассказ у ненастной погоды
интересней моих повестей,
потому от осенней природы
с замиранием жду новостей.

И как это часто бывает у людей, наивно полагающих, что их-то время еще очень и очень далеко, принципиально не боится смерти:

* * *

Наверно, я скоро умру
от радости и от рыданий,
и дерева тень поутру
не сменит своих очертаний.

Печальное солнце взойдет,
как будто в последний день мира,
и бренное тело умрет.
Ну что же. Останется лира.

Отрадно, однако, что поэту, свойственна не только декларативная бравада, но и элементарное человеческое сострадание, пускай, и выраженное столь неровным образом:

* * *

Мне не понять, о чем они шумят,
о чем ворчат раздетые деревья,
и с веток в одиночестве летят
последние оранжевые перья.

И ветра свист немного погодя
уже осип от будущего снега,
и у последнего осеннего дождя —
лицо страдающего человека…

От стихотворения Юрия Казарина “Пролежни почвы да проседь”, по-хорошему, надо было оставить одно только первое четверостишие:

* * *

Пролежни почвы да проседь —
плесень последних опят.
Кепку бы в рощу забросить,
чтобы начать снегопад —

банное золото, стылость —
в бусах янтарных — смолья,
чтобы за смертью открылась
чистая часть бытия.

Поэт явно не в ладах с традиционным и отсталым, по его мнению, синтаксисом русского языка, высказывая ему свое решительное “не”:

* * *

Памяти Б.Р.

Табличка в белом небе “Не
курить!”. Всегда в чужом окне
смотреть в окно мешает ветка.
Как на казенной простыне
любовью вытертая метка.
Кури — вот спички, сигаретка
и от шальной башки таблетка,
и губы в высохшем вине —
здесь скоро всех нас будет не.

Помимо уже давно набившего оскомину и явно не оригинального отсутствия прописных букв и знаков препинания в текстах Михаила Найдича, похоже, ничего оригинального нет:

***

скамья у старого барака
в траве окурки всякий хлам
и тут бездомная собака
прижалась вдруг к моим ногам
а нудный дождь невесть с чего
напомнил утром этим ранним
что так давно я никого
подумать только ни-ко-го
не согревал своим дыханьем

Полчаса

Восход — закат. Но есть и промежуток,
есть ранний вечер. И свиданья час.
Каких-то тридцать крохотных минуток,
чтоб постараться на висках, у глаз,
стереть морщины, пальцами разгладив,
и спину хоть немного разогнуть,
да и не думать вовсе, бога ради,
о возрасте своем. Иначе — жуть.
Здесь — женщина (она сдает экзамен,
вживается, осваивает роль.
Ну, а потом — с поблекшими глазами —
она уже не женщина, а — боль!).
Скорее, это даже не усталость,
а жизнь:
тут ни прибавить, ни усечь.
И только лишь одно сейчас осталось:
скользнуть под душ.
Потом упасть… прилечь…
а большего себе и не позволишь,
ведь все ушло, осталось за чертой.
И нету сил… Они ушли на то лишь,
чтоб полчаса
казаться молодой.

* * *

старый куст порода та же волчья
шелест рыжей шкуры неминуем
осень и проходят люди молча
не глядят по сторонам к чему им
а лучи густой туман прошили
падая отвесно и упруго
по земле проходят как чужие
люди созданные друг для друга

В целом же, уральская “Мозаика”, несмотря на всю свою разноликость, мозаичность и всеядность, вряд ли станет “подспорьем для будущих исследователей уральской поэзии”, как о том скромно заявлено (в предисловии к публикации). Ее не слишком-то высокий, в целом, поэтический уровень и отсутствие яркого лидера, похоже, не оставят камня на камне от этих надежд. В то же время поэтическая публикация “Урала”, возможно, явится “окном в мир” для тех поэтов, которые не готовы пока представить на читательский суд “полновесные”, репрезентативные подборки стихов.

Художественная концепция публикации: 7 баллов, стиль – 5, язык – 5, эмоциональное восприятие – 6, эстетическая оценка – 5 баллов. Итоговая оценка – 28 баллов

Ранг публикации: поэтическая беллетристика

 

ПРОЗАИЧЕСКИЕ ПУБЛИКАЦИИ

Владислав КРАПИВИН. “Ржавчина от старых якорей” «Паустовские» рассказы
Андрей МАТВЕЕВ. “Indileto”, роман, окончание
Феликс ВИБЕ. Формула сгорания.

Сергей БЕТЁВ. “Колдунья”, повесть

Михаил НЕМЧЕНКО. “Два рассказа”

О “Ржавчине от старых якорей” Владислава КРАПИВИНА — разговор еще впереди, в одном из последующих обзоров, так как публикация “паустовских” рассказов еще не завершена.

Феликс ВИБЕ упорно отсутствует в интернет-версии издания.

Андрей МАТВЕЕВ. “Indileto”, роман, окончание.

По сути, роман Андрея Матвеева, автора, о котором я раньше ничего не слышал, — подробный, развернутый сценарий компьютерной “леталки”, “стрелялки” и “махаловки”, написанной на основе сказки о Колобке (“я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, и от тебя уйду!”), библии, хроники царствования Навуходоносора и брошюры общества защиты редких рыб от истребления, под многообещающим названием: “Пираньи – наши сестры”. Сама по себе идея подобного “фэнтази” с включением элементов “экшен” уже не новость для нашей не привыкшей еще к экзотике, литературы (В.Пелевин “Принц Госплана”).

Некто Лапидус, однажды перепутав троллейбус, становиться и объектом и субъектом — одновременно, увлекательной погони, участником поисков и параллельно — законным обладателем некоего неведомого пакета, содержащего НЕИЗВЕСТНО ЧТО и в то же время – некое загадочное ВСЕ…

И хотя уровень сложности у этого романа всего один, а героев – не более десятка, читать произведение А.Матвеева довольно интересно. Алогизмы сюжета, исторические аберрации, принцип абсурда, положенные в основу текста “Индилето”, удачно контрастируют в нем с реализмом человеческого сознания, отказывающегося верить в происходящее.

Автор романа, на мой взгляд, нашел адекватное сюжетным обстоятельствам, стилевое решение “потока сознания”: немногословные, не перегруженные придаточными оборотами, предложения, точные сравнения и эпитеты. Стилевой рационализм, принцип “ничего лишнего” обусловлен стремительным изменяющимся, “рваным” ритмом повествования.

В то же время, “Индилето” не воспринимается, как русская проза, слишком уж напоминая авангардистский перевод на русский язык полотен Босха, романов Стейнбека и философских статей французских экзистенциалистов.

Любопытная вещь. Настоятельно рекомендую прочесть.

Итоговая оценка: З8 баллов (художественная концепция – 7 баллов, стиль – 8, язык – 8, эмоциональное восприятие – 8, эстетическая оценка – 7).

Ранг публикации – экзотическая беллетристика.

Михаил НЕМЧЕНКО “Два рассказа”

Несмотря на то, что столько лет минуло со времен Второй Мировой войны, интерес к ней не только не ослабевает, но и напротив, становится все острее. Не только потому, что “большое видится на расстоянии”, но еще и потому, что с высоты послевоенных лет – еще более очевидны те обстоятельства, в которых существовали и “победители” и “побежденные” в той войне. Еще одно свидетельство этого неиссякаемого интереса – рассказ “Плохой солдат” М.Немченко.

…Решая свои сомнительные задачи, внук-журналист приводит к своему молчаливому, замкнутому деду-ветерану Великой Отечественной немецкого журналиста. Последнему необходимо срочно сделать материал на военную тему. Но никакого интервью не получается, немец отправляется восвояси ни с чем. Объясняя, после ухода незваного гостя, своему раздраженному отпрыску, мотивы нежелания говорить о войне, дед, впервые в жизни, рассказывает об обстоятельствах своего тяжелого ранения: чтобы выжить в первой своей настоящей разведке, ему, молодому разведчику, пришлось зубами перегрызть горло несостоявшемуся “языку”, немецкому солдату…

Героиня второго рассказа М.Немченко “Роль”, актриса, оказавшаяся в безвыходном положении, подрабатывает на жизнь тем, что по вызову играет роль Смерти, появляясь в “заказанных” квартирах в образе и в обличье Смерти с косой, в белой хламиде. Поскольку “клиенты” “Смерти”, как правило, тяжелобольные, уставшие от жизни люди, то вызвать у них мгновенную остановку сердца одним видом своим, одним трубным голосом своим, не составляло актрисе обычно никакого труда… Но в одну прекрасную ночь, чудесным даром героини рассказа не преминули воспользоваться в своих целях и криминальные круги…

Немченко, очевидно, не очень-то уверен в своем мастерстве рассказчика, вот и выбирает для своих сочинений “экстремальные” сюжеты, в надежде, что на них в любом случае можно будет “выехать”. Отчасти, это справедливо – ну кого не заинтересует, например, такая необычная “киллерша”, и такой экзотический способ умерщвления людей, как внезапное появление “Смерти” в квартире обреченных. Но для Большой Прозы – этого очевидно мало. Ведь даже в самый оголтелый “натуралистический” свой период М.Шолохов (и И.Бабель, тоже!) оставался, все-таки, прежде всего ярким, самобытным писателем, со своим образным, неповторимым языком, не заемной интонацией… О Михаиле Немченко этого не скажешь. Конечно, рассказ, как форма, допускает использование приемов, но не настолько же “голых”. Не должны они неотступно маячить перед нами “неглиже”, с бесстыдно разведенными в стороны ногами…

Итоговая оценка публикации: 26 баллов (художественная концепция – 6 баллов, язык – 5, стиль – 5, эмоциональное восприятие – 5, эстетическая оценка – 5).

Ранг публикации: художественная беллетристика.

Сергей БЕТЁВ “Колдунья”, повесть.

Безусловной “жемчужиной” январского номера “Урала” стала повесть С.Бетёва “Колдунья”. Самый простой, незатейливый житейский материал под талантливым пером автора “Колдуньи” волшебным образом оживает, как мертвая царевна из известной сказки, и, раскрывая перед нами тонкие грани человеческого бытия, обретает все права на литературное бессмертие…

Главный герой повести – уральская природа. Природа — очеловеченная, сполна наделенная качествами стойкости и выживания: “Там, за хлебными полями,

березу, осину и другую слабосильную всячину. В северную, с суровым норовом сторону, сырую и ветреную, где правил законы урман, двинулись дружно, подавляя все, пихта, ель да лиственница. Благородные сосны, учуяв к востоку края посуше, блюдя чистоту, неприметно набирали высокий рост да красивую стать, объявлялись где-то за сотни верст царственными пышминскими борами, не ведая о том, что в конце пути их уже караулил безжалостный человеческий топор…”.

История жизни и любви молодого лесника Ивана Стукова и цыганки Екатерины, рассказанная С.Бетёвым, по глубине и нежности своей, свету и подлинности можно отнести к высшим достижениям русской и мировой литературы. При этом для того чтобы показать высоту человеческих отношений, автору “Колдуньи” почему-то не потребовалось подвергать своих героев суровым испытаниям шекспировских трагедий, вести их по всем кругам ада Данте, прогонять Ивана и Екатерину через каторгу самоистязаний или сквозь строй фрейдистских шпицрутенов… Учитесь, господа писатели!

Действующим лицом повести является и война… Громыхающая не только там, далеко на Западе, уже повыбравшая из тихих уральских городков и деревень столько молодых, здоровых мужиков…

Итоговая оценка: 45 баллов (художественная концепция – 9 баллов, стиль – 9, язык – 9, эмоциональное воздействие – 9, эстетическая оценка — 9).

Ранг публикации: литературный шедевр

РЕЗЮМЕ

Итоговая оценка поэтических публикаций – 28 баллов, прозаических – 36,3 (А.Матвеев –38 баллов, М.Немченко – 26, С.Бетёв — 45).

Ранг “литературный шедевр” – публикация С.Бетёва “Колдунья”.