Максим Лавреньев (Москва) «Из Царского в Павловск», стихи

Максим ЛАВРЕНТЬЕВ (Москва)

ИЗ ЦАРСКОГО В ПАВЛОВСК

БАБОЧКА-КНИГА

Словно первая бабочка мая,

Принесенная к людям в жилье,

На ладони твоей оживая,

Затрепещет вдруг сердце мое.

И, еще не поняв что такое,

Пробуждаясь от смертного сна,

Я увижу лицо молодое,

Я почувствую: в мире весна.

Значит, край замогильный нам тесен.

Все стремится из мрака на свет.

Я воскресну в огне моих песен,

Только так воскресает поэт.

Эту жизнь до последнего мига,

Эту повесть любви и скорбей,

Знак бессмертия — бабочка-книга

Распахнет на ладони твоей.

 

* * *

Ничто не предвещает бури.

На землю яркий льётся свет.

Но небо, полное лазури,

Привычный изменяет цвет:

Оно туманится, темнеет,

Как в скорби девичьи глаза,

Потом внезапно пламенеет —

И начинается гроза.

Грохочет гром! Но краток ливень,

И вот уже стихает он.

Пейзаж прекрасен. Воздух дивен!

Опять светлеет небосклон.

Водою освежились розы,

Напоены лесные мхи…

Так в этот мир приходят грозы,

И так рождаются стихи.

 

* * *

Мы жили осенью на дачах.

Внизу шумел Эвксинский понт.

Порой цепочка шхун рыбачьих

Обозначала горизонт.

Здесь, глядя на просторы моря,

На силуэты кораблей,

Простился я без слез, без горя,

С любовью тягостной моей.

Как будто тот, кто был мне другом,

Но стал обузой для меня,

Отплыл с глухим своим недугом

В сияньи золотого дня.

 

ИЗ ЦАРСКОГО В ПАВЛОВСК

Из Царского в Павловск пешком я ходил

Дорогой теней из безвестных могил,

Путем поколений, что стали окрест

Безмолвной, древесной душой этих мест.

И в теплой листве, что текла без конца,

Я вдруг узнавал дорогие сердца:

Как будто разбужены мыслью моей,

Они с удивленных слетали ветвей…

 

ВВЕДЕНСКИЙ В 1941 ГОДУ

Тот год был урожайным. Лето —

Как будто для садов и парков.

Но ленинградского поэта

Томил провинциальный Харьков.

Безумие — кормиться словом,

Быть автором эстрадных скетчей,

Ему, себя в искусстве новом

Провозгласившему Предтечей.

На смерть, на смерть держи равненье!

Но где, когда? Он знает: скоро.

Он вывел это уравненье

Среди рифмованного вздора.

Она потушит жизнь как лампу,

Она на все наложит лапу…

Как будто видел смерть воочью.

В окно. Один. Июньской ночью.

 

* * *

Москва моих воспоминаний,

В районе улицы Лесной,

Дышала сумраком преданий,

Туберкулезом и весной.

Но горьким духом напитался

Мой романтический мятеж —

И скучный угол показался,

Как после обморока, свеж!

Не так ли ныне благотворен

Для усыпленных чувств моих

Густой отвар из черных зерен:

Угрюмый лермонтовский стих.

 

* * *

Останкино, Кусково, —

О, сколько в них тоски!..

Они — давно былого

Остатки и куски.

Для новых поколений

Не значат ничего,

Но тем — лишь драгоценней

Для сердца моего.

Там камни отмывают

От копоти весной,

Но камни отливают

Мертвецкой белизной.

В печальном вертограде

Веселыми людьми

У Аполлона сзади

Начертано «fuck me».

 

* * *

Я иду по нагорной и торной тропе,

Чтоб, дойдя до конца, раствориться в толпе

Тех, кто путь свой окончили прежде меня.

Я последний поэт уходящего дня.

Уходящего быта московских квартир,

Где из кухонь иначе смотрели на мир.

Уходящего мира усадеб, дворцов,

Разоренных могил, облетевших венцов…

А когда далеко-далеко на земле

Семихолмный мой город померкнет во мгле,

На слепое исканье пути жития

Дай мне руку, печальная муза моя.

 

* * *

Далече прокатился гром,

А дождь закапал тихий, редкий,

И ветер ни единой веткой

Не шевельнет в лесу густом.

А он свой старый плащ достал,

И перед зеркалом мечтает,

И, позабывшись, все считает,

Хоть сосчитал уже до ста.

Потом опомнится, потом

Достанет с пыльной полки томик —

И озарится дачный домик

Былого гения огнем.

Язык богов им не забыт,

Приходят образы и ритмы,

Но то в душе, к чему нет рифмы,

Оно — молчание хранит.

И оттого в двойной глуши

Он ощущает первородство

Как бесконечное сиротство

Разочарованной души.

 

* * *

Когда еще не началось

В природе буйное цветенье,

Ты знаешь: каждое растенье

Уже проникнуто насквозь

Животворящей силой дня.

И, как предощущенье строчки,

Растут — и лопаются почки,

Деревья густо зеленя.

Еще прохладой полон сад;

Но вот уже свернулись тени

И от распахнутой сирени

Струится древний аромат.