«ОБО-ЖУР» (ОБЗОРЫ ЛИТЕРАТУРНЫХ ЖУРНАЛОВ)
Максим Белпулер
ЛИТЕРАТУРНЫЙ ОБЗОР
журнала “НОВЫЙ МИР”, №1, 2002
Журнальный обзор проводился по интернет-версии издания (http://magazines.russ/novyi_mi, редактор – С.Костырко).
Собственно художественный корпус январского номера “Нового мира” за 2002 год образован сочинениями 4 поэтов и 3 прозаиков, большей частью – уже известных, сложившихся, состоявшихся. “Новичков” двое: Д.Воденников (Москва) и И.Плохих (Подмосковье).
ПОЭТИЧЕСКИЕ ПУБЛИКАЦИИ
Инна Лиснянская, Дмитрий Воденников, Александр Кушнер, Илья Плохих. Поэтическая “география”: Москва (1), Подмосковье (2), С.-Петербург (1). Подборки стихов Лиснянской и Кушнера – репрезентативные, внушительные, как и положено быть подборкам мастеров литературного слова. “Молодым” повезло меньше: публикации Дмитрия Воденникова и Ильи Плохих включают в себя по несколько стихотворений.
ИННА ЛИСНЯНСКАЯ “В Пригороде Содома”
В своем цикле “В пригороде Содома” Инна Лиснянская пытается философски осмыслить пережитое, разобраться в сложном, неоднозначном сегодняшнем, нынешнем “Содоме”, путем “наведения мостов” между не стыкующимися, но такими похожими во все времена — временами… В известном смысле, это еще и “дачные” стихи, как типологический взгляд на действительность, но взгляд странный. Все и вся застил грохот ежеминутно спешащих из “Содома” или в “Содом” электричек…
Да, оказывается, что и в сиреневой дачной глуши можно многого не увидеть. Или увидеть то, что уже давным-давно увидели другие.
На “что–то уже похожесть” картины мира, предложенной нашему вниманию уважаемой И.Лиснянской, становится очевидной с первого стихотворения “Птичья почта”, представляющего собой интонационный и образный перевод “с русского на русский” знаменитой пастернаковской “Баллады” (“На даче спят…”). По мотивам стихотворения “На ранних поездах” того же Бориса Леонидовича похоже, написано и стихотворение “Театр одного актера” Инны Львовны…
Сквозная линия публикации – надрывная и не слишком убедительная попытка убедить себя и своих читателей, что все это уже было, был Содом и есть Содом, было плохо и сейчас — плохо… Во исполнение этого, главной героине цикла приходится то часами стоять “У Содомских ворот” с зазывной чаркой водки на гостевом подносе, то, “тронувшись разумом”, становиться на время служанкой в доме ветхозаветского праведника; волею И.Лиснянской, она — то чистый ангел, то – падшая женщина, стелющаяся перед дьяволом (“я греховней супруги Лотовой в тыщу раз”). И такая тоска в душе героини, что “хуже камня у виска”. И картины Апокалипсиса одна страшней другой: вот павшая Троя, вот ставшая пеклом Хиросима. Словом, Содом… Есть ли выход, спросите вы?
По Лиснянской получается, что он лишь в одном: “Веселись, содомский народ, В трубы дуй, в барабаны бей!.. Скоморошьи маски надень… Будет в небе тебе салют”…
В цикле нет ни одного технически безупречного стихотворения. И, скорее всего, — не могло быть. Надуманный материал сопротивляется, никак не “дается” поэтессе в руки. К ее чести, на этом невыносимом пути преодоления, она смогла многое. Но не все. Не украшают стихи мастера поэтического слова и все эти: “светясь – вилась”, “часов – поездов”, “устах – ногах”, “веселись – разойдись”, “перевираешь – открываешь”, “избывает – побивают”. Почему-то пресными, не выразительными выглядят те же, по определению, “рельефные” и “выпуклые” дактили (в цикле их целых два!), амфибрахии:
КУКЛОВОД
И те, кто в пути,
И те, кто сидят по домам,
Простите меня, простите меня, простите! —
Ведь, как ни крути,
Мне легче живется, чем вам, —
В руках у меня от кукол молящихся нити.
Я тот кукловод,
Кто, дергая нити строк,
Свою заглушает боль, печаль избывает…
За целый народ
Страдает только пророк,
Но где он, которого камнями побивают?
Простите меня
За остывшие угли молитв —
Что взять с кукловода? И все-таки знайте —
Что не было дня,
Когда бы куклы мои
За вас не молились…
Может быть, потому, что цикл “В пригороде Содома” образован, по преимуществу, “головными”, надуманными стихами, стремящимися к внешней правильности, равно как и к внутренней необходимости? И хотя отдельные строки, даже фрагменты публикации И.Лиснянской выглядят убедительно (мастерство ведь в карман не спрячешь!), они, в целом, погоды не делают.
Итоговая оценка публикации 31 балл из 50 возможных (художественная концепция – 7 баллов, язык – 6, стиль – 6, эмоциональное восприятие – 6, эстетическая оценка – 6 баллов). Ранг публикации: “поэтическая беллетристика”. (Смотри о Проекте “ОБО-ЖУР”).
ИЛЬЯ ПЛОХИХ (Подмосковье): “Глаза не врут”
Первая публикация поэта в “Новом мире”. Семь стихотворений. Про стены, про кошку, про глаза, которые не врут, про Большую медведицу, про рыжего санитара морга, стихотворение, посвященное Лене, стихотворение о понимании…
“Стихи про стены”. Нет, все-таки, никакого оправдания поэтической красивости “взор соколиный”, применительно к дверям. Потому, что сокол – птица свободолюбивая, а двери ограничивают свободу, сужают пространство. А дверной глазок, скорее, напоминает атрибут тюремной камеры, нежели соколиный взор.
…И тогда сразу становиться понятным, почему в этом стихотворении Плохих нет людей, что речь-то идет о камере-одиночке…
…Не зачем было автору “Стихов про стены” корежить, ломать очень хорошее слово “дымы”, заменяя его непонятным “ды’мы” (с ударением на первом слоге). Неужели это сделано лишь для того, чтобы в русском языке появилась новая, невиданная доселе рифма к слову “дыры”? Но разве уже существующих – мало? В “Словаре русских созвучий” С.М.Федченко (М.,1995), например, их сотни три-четыре (стр.428-435).
Нарушения размерности и вольности с ударениями вообще составляющие творческой манеры И.Плохих:
“Рисуя кошку”:
Конечно, довольно обидно для кошки,
что вышли у кошки невзрачные рожки,
но все-таки кошка не будет забыта:
мы ей нарисуем большие копыта.
Мне эти кошачьи копыта весомо
напоминают чугунные гири,
а жители снизу уходят из дома
в тот час, когда бродит она по квартире.
Невероятно, но факт: под фломастером ребенка на белом листе бумаги, возникает фантастическое животное – кошка с рожками и копытами. Как у коровы. Или — козленка. Интересно? Интересно! Необычно? Необычно! Читателям предлагают поиграть в какую-то увлекательную игру. И они готовы пуститься во все тяжкие, они – только “за”! Потому, что взрослые – это те же дети. Сущие. Дети, которые иногда ходят на работу и получают квартальные премии, пьют пиво и выходят замуж, разводятся и обманывают близких, ездят в командировки и покупают своим детям игрушки. Жаль только, что читатели, на сей раз, оказались самым бессовестным образом обманутыми… Во второй строке второго четверостишия автор стихотворения “съехал” с амфибрахия на дактиль. В силу этого четверостишие стало невозможно читать. Как ни ломай язык, все одно выходит “напо’минаю’т” с ударением на втором и последнем слоге, “чугунны’е” (ударение на последнем слоге), а “гири” просто не “считываются”, потому что перед ними явно не хватает еще одного слога… Но и этого поэту Плохих мало. По злосчастному четверостишию “бродит” еще и какая-то когтистая “ко’гда” (с ударением на первом слоге)…
Вот такие пло’хие (ударение на первом слоге) сти’хи (ударение на первом слоге) написал для всех нас г.Плохих…
Стихи о том, что глаза не врут. Глаза могут не обманывать, не лукавить, смеяться, ненавидеть, но “врать”(?)…
Впрочем, стоит ли продолжать дальше? Очевидно, что перед нами стихотворец, в своем развитии находящийся на стадии ученичества и таким, как он, не место в храме “Нового мира”… Разве для того, чтобы узнать вкус вина надо выпить всю бочку? Неужели для этого недостаточно одного, ну, максимум, двух глотков?
Но не спешите… Есть в подборке Плохих стихотворение, заставляющее не торопиться с окончательными выводами:
***
Под ногами ледяная корка.
Поздний вечер. Вьюга. Стужа. Вторник.
Девушка стучится в двери морга,
рыжий санитар — ее любовник.
Рыжий санитар в халате белом
занят у стола привычным делом,
как хирург, корпит над бренным телом.
(В это время девушка стучит.)
Сквозь больные завыванья вьюги
санитар услышит эти звуки,
санитар помоет быстро руки
и на зов любимой поспешит,
а потом разбавит спирт водою,
а потом из шкафа вынет снедь,
огненной, как лев, тряся главою,
очень задушевно будет петь.
Девушка пожмет в порыве руку
санитару, за талант воздав,
станет тот ласкать свою подругу
на кушетке с надписью “Минздрав”.
Под ногами ледяная корка.
Поздний вечер. Вьюга. Стужа. Вторник.
Девушка стучится в двери морга,
рыжий санитар — ее любовник.
Я иду своей дорогой мимо,
и тревожит мысль одна уколом,
что и мне когда-то молчаливым
быть придется встречи их декором.
Итак, “Поздний вечер. Вьюга. Стужа. Вторник” (вспомним: “Ночь, улица, фонарь, аптека”). Стихотворение пластичное, прорисованное. Акмеистическая предметность, зримость, осязаемость деталей его создает у читателя ощущение присутствия (кушетка с надписью “Минздрав”, спирт, разбавленный водой, любовь, разбавленная вьюгой… Это стихотворение, где герои не говорят, словно им не нужны слова (девушка стучится – санитар корпит, санитар услышит, помоет руки – готовит снедь, девушка пожмет руку – санитар станет ласкать). Это ощущение тишины, возникает, очевидно, из-за позиции автора повествования. Где он? Не стоит ли он, сбоку от текста, уткнувшись разгоряченным лбом в заиндевевшее оконное стекло морга, прильнув к протаявшему “соколиному” глазку в нем? Подсмотренная жизнь. Впрочем, жизнь ли? Может быть, — смерть?
Жаль, что техническая форма стихотворения и в последнем случае оставляет желать лучшего: “стучит-поспешит”, “водою-главою”, “вьюги-руки”… А стыки: “станет_тот ласкать свою подругу”. Не задалась и концовка стихотворения, последнее его четверостишие. Это неуклюжее: “и тревожит мысль одна уколом”, это непритязательное, не прописанное: “быть придется встречи их декором” снижают общую довольно высокую философскую тональность стихов, прореживают ауру подлинности, не придуманности, окружающую этот небольшой, на мой взгляд, без сомнения, поэтический текст.
Итоговая оценка: Основной корпус – 25 баллов, стихотворение без названия (“о рыжем санитаре”) – 35 баллов. Итоговая оценка 30 баллов (художественная концепция – 8 баллов, язык – 5, стиль – 5, эмоциональное воздействие – 6 баллов, эстетическая оценка – 6 баллов). Ранг публикации – “поэтическая беллетристика”.
Частное мнение: И.Плохих весьма перспективен, при условии напряженной, кропотливой работы над формой, техникой своих произведений. Сегодня он многого не умеет, у него очевидные проблемы со слухом и вкусом (а подсказать-то ему некому!), но разве они были только у него одного? Вот и Н.М.Рубцов тоже не все слышал: “Я люблю, когда шумят березы, ко’гда листья падают с берез…” И у него та же самая “ко’гда” с ударением на первом слоге, что и господина Плохих… А ведь достаточно было сказать: “если листья падают с берез”. Или: “снова листья падают с берез” — и все! Нет, так и осталось, так и затвердилось…
В минуты трудные отрада и отдохновение души – классические стихи Александра Кушнера (публикация “Путешествие”):
Эфес
1.
Я хотел бы увидеть Эфес, да была жара,
Жалко было потратить полдня на поездку в глушь
И еще полдня, чтоб вернуться; а тут гора,
Белозубое море, а в номере — пресный душ.
Я хотел бы увидеть одно из семи чудес
Мира — храм Артемиды в Эфесе, да в шесть утра
Надо было вставать, а мне нравился здесь навес
Полосатый и тень; а еще, я сказал, жара.
В ресторане белели салфетки, Эфес, прости,
Так приятно за столиком в первом сидеть ряду,
Бог с ним, с амфитеатром, вмещавшим до двадцати
Тысяч зрителей, так я решил, к своему стыду.
Боже мой, ведь в Эфесе и дом сохранился тот,
Где закончила дева Мария земные дни.
Отпущенье грехов обещал на семь лет вперед
Пий Двенадцатый путнику, — только зайди, взгляни.
Никогда не прощу себе слабости, сна души,
Развращенной морским купаньем и ветерком.
А с другой стороны, всюду Бог, — так живи, дыши,
Плавай, радуйся жизни и с Ним говори тайком
Парадигма ясного чистого Пушкинского стиха — не пустой звук для А.Кушнера, а обязательная составляющая его творчества. Безупречное владение языком, слог звонкий и достойный, совершенная техника исполнения… Да, это ямбы, но это ямбы, достойные Пушкина, да, это традиционный стиль, но зато — без снижений, просторечия и бранных слов. Оказывается, что можно вот так просто и честно, без надрыва и трагической обреченности рассказывать об этом мире “в его минуты роковые”! Можно, если ты в совершенстве владеешь стихотворной формой:
2.
Я все-таки, представь себе, в Эфес
Отправился в четверг, через неделю!
Я лучше, чем я думал: я небес
Достоин, предпочел я их отелю
И видел все, о чем сказал уже,
И вспомнил: это город Гераклита
Эфесского, вменившего душе
В обязанность огнем пылать открыто.
Он, плачущий философ, из огня
В слезах таскал для нас свои понятья
И, может быть, в виду имел меня,
Тебя, всех, всех, для нас свои объятья
Горячие раскрыв: огонь течет,
Меняется душа, взрослеют дети,
Гори и ты, как этот небосвод,
Как знойные пылают горы эти.
…О’ если бы только все стихотворения в подборке А.Кушнера были равными первым четырем, представляющим цикл “Эфес”! Но, начиная с “Уточнения” появляется кое-где неточная рифма, не проговоренности (“и там – следам”, “рядом – форматом”, “взбегать-глотать”, “разбираться-погружаться”, “век-нег”).
Тем не менее, считаю, что небольшое стихотворение: “Кто с чем”, с посвящением Омри Ронену, является поэтическим шедевром:
Кто с чем?
Омри Ронену.
Мандельштам приедет с шубой,
А Кузмин с той самой шапкой,
Фет тяжелый, толстогубый
К нам придет с цветов охапкой.
Старый Вяземский — с халатом,
Кое-кто придет с плакатом.
Пастернак придет со стулом,
И Ахматова с перчаткой,
Блок, отравленный загулом,
Принесет нам плащ украдкой.
Кто с бокалом, кто с кинжалом
Или веткой Палестины.
Сами знаете, пожалуй,
Кто — часы, кто — в кубках вины.
Лишь в безумствах и в угаре
Кое-кто из символистов
Ничего нам не подарит.
Не люблю их, эгоистов.
Итоговая оценка: 37,5 баллов (основной корпус 34 балла, стихотворение “Кто с чем” — 41 балл (художественная концепция – 9 баллов, язык – 7, стиль – 7, эмоциональное воздействие – 9, эстетическая оценка – 9). Ранг стихотворения “Кто с чем”: “литературный шедевр”, ранг всей публикации: “поэтическая беллетристика”.
Последний участник январского “новомировского” поэтического “парада” Дмитрий Воденников (Москва) с подборкой “Ягодный дождь”. Самый молодой поэт январского номера журнала, но уже лауреат сетевого конкурса “Улов” и автор трех поэтических книг.
Первое стихотворение “Ягодного дождя”, первое четверостишие:
Так вот во что — створожилась любовь:
сначала ела, пела, говорила,
потом, как рыба снулая, застыла,
а раньше — как животное рвалось.
Не будем придираться к этому безвкусному”: “створожилась любовь”. Задумаемся лучше, что все-таки “рвалось” у г.Воденникова, “как животное”… Существительное “любовь” – женского рода. Значит, “любовь — рвалось” быть не может. О ней, можно было бы сказать в данном контексте, что она рвалась… Любопытно, что и “любовь – рвалась”, и “любовь-рвалось” — равно не рифмы…
Следующее четверостишие не только не рассеивает, а наоборот, только усиливает появившееся с самого начала знакомства со стихотворением “Так вот во что створожилась любовь” тревожное недоумение:
А кто-нибудь — проснется поутру,
как яблоня — в неистовом цветенье,
с одним сплошным, цветным стихотвореньем,
с огромным стихтворением — во рту.
Ох, уж эти мне скромники-лауреаты! Проснется кто-нибудь (а кто проснется, мы все уже догадались), как “яблоня в неистовом цветенье”, и глаз еще не успеет продрать, а стихтворный опус у него уже во рту, да еще такой огромный, такой цветной… Про подсознание или скрытое сексуальное (по Фрейду) не будем (хотя и забывать о том, что яблоня – как-никак, женского рода – тоже). Зато строфа эта доставляет читателям высочайшее счастье осознания того факта, что, Слава Богу, Пушкин, Фет и Тютчев писали именно стихотворения, предоставив сомнительное право сочинения так называемых стихтворений гг.Воденниковым иже с ним! Что, отогнав от себя словно наваждение, образы “неистового цветенья”, “огромного цветного стихтворения”, сладко торчащего изо рта стихтворца, читатель может отныне спать спокойно, осознав: и без Воденникова вполне можно прожить. Что для избавления от кошмаров нужно совсем немного: никогда и нигде, ни под каким видом — не читать, не видеть, не слышать более лауреатов сетевых конкурсов (вот уж, воистину: “Тятя, тятя, в наши сети…”)
А счинение поэта-эротомана, между тем, все длится, все никак не закончится:
И мы — проснемся, на чужих руках,
и быть желанными друг другу поклянемся,
и — как влюбленные — в последний раз упремся —
цветочным ржаньем — в собственных гробах.
[Не мешало бы, таки, “Новому миру” проиллюстрировать самые яркие стихтворения своего талнтливого автора схемами или рисунками, дабы они (читатели тупые!) прониклись неруктворным змыслом опубликованного, чтобы дошло, наконец, и до них: как это здорово “в последний раз упереться” “цветочным ржанием (?)” “в собственных гробах”(?)!].
От легндарного произведен Д.Воденникова осталось еще две генитальные строф:
И я — проснусь, я все ж таки проснусь,
цветным чудовищем, конем твоим железным,
и даже там, где рваться бесполезно,
я все равно — в который раз — рванусь.
Как все, как все — неоспоримой кровью,
как все — своих не зная берегов,
сырой землею и земной любовью,
как яблоня — набитый до краев.
Это уже без комментариев, какие нужны здесь комментарии?
Эпигонскому, компилятивному, клишированному сознанию автора “Ягодного дождя” мало образного строя и интонационных рядов С.А.Есенина, оно, как пылесос (с хоботом, между прочим, тоже во “рту”!), втягивает и перемалывает, пропуская через себя, словно через чудовищную мясорубку, все, что под руку попадет: Н.В.Гоголя, Н.М.Рубцова, инструкции по разведению племенного поголовья, все, даже песенный фольклор 30-х (“мы железным конем все поля обойдем!”).
На десерт — еще одно, “воденниковское”, “лиро-ветеринарно-эпическое”:
Прощаясь — грубо, длительно, с любовью
Ну что — опять?
(в последний раз?) — цветком горячим в мыле,
как лошадь загнанная, вздрагивать во сне? —
да все всё поняли уже, всё — уяснили,
а ты — всё о себе да о себе.
Будь — навсегда — цветком горячим в мыле,
будь — этой лошадью, запрыгнувшей в себя,
тогда своей рукой,
своей ладонью сильной
мне легче будет вытянуть — тебя.
Да, сладко жить, да, страшно жить, да, трудно,
но ты зажмуришься:
в прощальной синеве
сирень и яблоня, обнявшиеся крупно,
как я, заступятся за младшего — в тебе.
И родина придет с тобой прощаться,
цветочным запахом нахлынув на тебя.
Я столько раз не мог с земли подняться,
что, разумеется, она уже — моя.
Я говорю — а мне никто не верит,
так сколько — остается —
нам вдвоем
еще стоять — в моем — тупом сиротстве,
в благоуханном одиночестве — твоем?
Прощаясь — грубо, с нежностью, с любовью,
я не унижу, Господи, Тебя
ни этим “всё”, ни этим “нет — довольно”.
Я — тот цветок, которому не больно.
Я — эта лошадь, Господи, Твоя.
Я обязательно оставлю все, как было,
чтобы Тебе — в конце — на склоне дня —
Тебе — твоей рукой,
твоей ладонью — мыльной —
сподручней было бы вытягивать — меня.
И очень может быть —
не письменным и устным —
но, может быть, ты вытянешь меня
совсем другим — не ярким и не вкусным,
и все поверят мне, и все — простят меня.
А может быть (при всем моем желанье),
всем корнем — зацепившийся опять —
я захлебнусь — своим прощальным ржаньем,
я тоже — не умею — умирать.
Но в этот краткий миг,
за этот взрыв минутный
(так одинок, что некому отдать
все прозвища, названья, клички, буквы) —
я все скажу, что я хотел сказать.
Спасибо, Господи, за яблоню — уверен:
из всех стихотворений и людей
(ну, за единственным, пожалуй, исключеньем) —
меня никто не прижимал сильней.
Зато — с другим рывком,
в блаженном издыханье,
все потеряв, что можно потерять:
пол, имя, возраст, родину, сознанье, —
я все — забыл, что я хотел сказать.
И мне не нужно знать
(но за какие муки,
но за какие силы и слова!) —
откуда — этот свет, летящий прямо в руки,
весь этот свет — летящий прямо в руки,
вся эта яблоня, вся эта — синева…
Итоговая оценка публикации: 18 баллов (художественная концепция – 6 баллов, язык – 4, стиль – 4, эмоциональное воздействие – 2, эстетическая оценка – 2). Ранг публикации: не художественная публикация.
ПРОЗАИЧЕСКИЕ ПУБЛИКАЦИИ
Повесть Валерия ПОПОВА “Очаровательное захолустье”, рассказ Андрея ВОЛОСА “Mymoon” и последняя часть романа Владимира НОВИКОВА “Высоцкий”. Авторы публикаций – литераторы известные. В.Попов представляет в “Новом мире” северную столицу, А.Волос и В.Новиков – предпочитают представлять Москву. Дебютантов и “людей со стороны” отдел прозы “Нового мира” не публикует.
ВАЛЕРИЙ ПОПОВ “Очаровательное захолустье”, повесть
“Очаровательное захолустье” — проблемное, остросоциальное сочинение. Время действия – современность с вкраплениями советского “застоя”, место действия – Ленинград — С.-Петербург, российская глубинка. Героев и событий в повести В.Попова хватило бы на хороший эпический роман, да и вообще, я не убежден, что это не роман на самом деле.
…Некто Попов, ленинградский писатель, попользовавшийся в советские времена всеми благами Литфонда, а теперь, в обрушившейся на нас всех “демократической” действительности, перебивающийся с хлеба на квас, получает однажды нелепейшее редакционное задание: разыскать сына Р.Зорге и С.Есенина… Вскоре Попов, в составе удивительной писательской бригады, посещает свою малую родину. Здесь, в родном, “очаровательном захолустье”, вынужденно помогая одному “новому русскому”, нуворишу, участнику той же писательской бригады, мечтающему открыть на родине Попова нефтеналивной бизнес, писатель лишний раз убеждается в том, насколько нелеп и неестественен нынешний миропорядок, как безответственно все мы относимся и к природе, к другим людям. По возвращении в город на Неве Попов, в конце концов, узнает, кто же сын Зорге и Есенина.
…Перечитав только что написанный мной “пересказ” повести, я отчетливо осознал, насколько глупы и невозможны всякие пересказы, как далеки они все “от истины, от сути”. Что ткань повествования всегда тоньше и сложнее любого внешнего выражения. Что сюжет “Очаровательного захолустья”, сочинения, посвященного человеческой душе и обращенного непосредственно к ней, — обязательный, но отнюдь не главный его элемент. Что невозможно ни вкратце, ни вотще пересказать то, что происходит внутри человека, в гулких сквозняковых коридорах человеческого сознания. Что первый пласт общественного миропорядка, общественного социума, окружающего главного героя повести – личный, семейный: жена и старенький отец. Проблема в том, что между снохой и тестем нет взаимопонимания, а Попову, чтобы заработать на жизнь, все время нужно куда-то уезжать, надолго оставлять близких… Второй пласт – коллеги-писатели, с которыми некогда, в прежние времена, Попов составлял единое целое, являясь участником некоего писательского диссидентского общества “Ландыш”. Изменения, произошедшие с бывшими “сообщниками”, их нынешнее приспособленчество, конформизм не могут не отталкивать Попова: часть “ландышевцев” в новых условиях внутренне переродилась, изменила своим, когда-то казавшимся незыблемыми, принципам. Третий пласт – атрибутика новых экономических времен: “новые” русские с психологией “мне можно все”, вся та атмосфера чистогана и корыстолюбия, привнесенная и во многом предопределенная деятельностью многочисленных диссидентских кружков времен застоя… Четвертый пласт – судьба наиболее пострадавшей в ходе так называемых “демократических реформ” русской глубинки, экологические аспекты и так далее, и так далее…
Словом, “испек” “кулинар” В.Попов прозаический “пирог” многослойный…
Повествование ведется от первого лица. Язык повести лаконичный, емкий, выверенный, с элементами тонкого, контекстного юмора. Стиль повести — по преимуществу, нейтральный, без надуманного экспериментирования в области словообразования.
Главное, на мой взгляд, достоинство повести – демонстративный отказ ее автора от выигрышных сюжетных приемов-“костылей”, свидетельствующий об уверенности повествователя в собственных силах, собственном мастерстве. И уверенности, безусловно, оправданной. Писатель сознательно отказывается от тиражно-выигрышного, но недостойного эксплуатирования низких свойств человеческой натуры, низменных инстинктов человека, представляя это сомнительное с эстетических и этических позиций право “классикам” отечественной “навозной” литературы. Поэтому-то, в “Очаровательном захолустье” и нет ни одного трупа, нет сцен массовой копрофагии, педофилии, развернутых описаний групповых изнасилований, актов глумления, садизма и т.д. (см. Вл. Сорокин иже с ним). С этих позиций, конечно, сочинение с.-петербургского прозаика существует в формате психологической, общегуманистической доминанты классической русской прозы. С другой стороны, может быть, В.Попов поставил перед собой задачу неподъемную: так называемая “чистая”, “бытописательская” проза, ориентированная только на глубины сознания всегда рискует кому-то показаться слишком пресной, скучноватой… Не даром же Ф.М.Достоевский обрамлял свои сложнейшие психологические вглядывания, всматривания в пропасти и пучины человеческого сознания детективными, “внешними”, “проходными” сюжетами (“Братья Карамазовы”, “Преступление и наказание”, “Идиот”).
Посему и повесть В.Попова нельзя рекомендовать любителям легкого поверхностного, “детективного” чтения. “Очаровательное захолустье” рассчитано на мужественных читателей, способных усилием воли преодолевать тяготы начального этапа неторопливого, дотошного повествования. Но зато, вчитавшись, войдя во внутренний мир созданного писателем мира, он (читатель) обязательно будет вознагражден, и вознагражден сполна, изяществом и благородством умной, тонкой, интеллигентной прозой В.Попова.
Итоговая оценка: 36 баллов (художественная концепция – 8 баллов, язык – 7, стиль – 7, эмоциональное восприятие – 7, эстетическая оценка – 7). Ранг публикации – художественная беллетристика.
АНДРЕЙ ВОЛОС “Mymoon”, рассказ
Участник организованной преступной группы, недалекий, но молодой парень, у которого “денег куры не клюют” и его недалекая, но сексапильная подружка, пребывают в поисках все более и более острых (а значит, и все более дорогих) чувственных наслаждений и экзотических удовольствий. Волею обстоятельств, странная парочка оказывается в оч-е-нь дорогом восточном ресторане и заказывает наугад самое дорогое блюдо меню под загадочным названием “Mymoon”… Оказалось, что “Mymoon” — это церемониальное употребление в пищу (серебряными специальными ложечками) сырого и еще теплого мозгового вещества симпатичной обезьянки, убитой особенным топором прямо на глазах у слегка опешивших ресторанных посетителей-“заказчиков”…
Несмотря на затянутое начало и оч-е-нь красивое сюрреалистическое окончание рассказа, я думаю, А.Волосу все-таки удалось “обмануть”, “провести” читателей, направить их своим мастеровитым пером по ложному следу, разжалобить… Ну, не всех, конечно, но — сердобольных, точно (знает ведь для кого писать рассказы А.Волос, знает!). Меня же лично смущает этот голый, как король в известной сказке и засевший, как гвоздь в подметке, прием, на котором строит свое повествование автор “Mymoon”.
Итоговая оценка: 31 балл (художественная концепция – 5 баллов, язык – 7, стиль – 7, эстетическое воздействие – 7, эстетическая оценка – 5). Ранг публикации: “художественная беллетристика”.
ВЛАДИМИР НОВИКОВ “Высоцкий”, роман, окончание.
Ну вот, дождались…
О романе “Высоцкий” уже столько написано, сказано, столько молний над ним уже отсверкало, столько копий об него сломано, что по правилам хорошего тона, о творении Вл.Новикова ничего больше говорить не следует. Ни о художественной концепции, которой, на мой взгляд, не существует и в помине (не может быть художественной концепцией романа попытка воссоздания атмосферы 60-70-х, литературно-театрального быта эпохи “оттепели” и “застоя”). Ни о самом жанре романа, применительно к В.С.Высоцкому. Можно ли, скажите, написать роман о человеке (да еще в соавторстве с ним!), у которого никогда не было и не могло быть романа с жизнью?
Наверно, о Высоцком можно было бы попробовать написать …житие.
Житие о том, как один московский мальчик, юноша, мужчина, сын фронтовика-победителя, в конце концов, сам стал Победителем, Победителем над Временем и временами, жизненными обстоятельствами и собой, над завистниками и “психопатами-кликушами”, став плотью и кровью русской культуры. Потому, что работал, как вол, пил, как дьявол, потому, что если о чем-нибудь брался писать, то не жалел, как на фронте, собственной крови, и оттого не оставил потомкам ни одной фальшивой строки (неумелые – есть, проходные– встречаются, а вот фальшивых – не найдете!). Потому что его любили и ненавидели одинаково — всем сердцем…
О какое бы могло получится о Высоцком отменное житие! Житие о человеке, который сделал себя сам, никогда не лизал начальственных задов, который “не вышел ростом и лицом”, и, конечно, не всегда был “с людьми в ладу”, но, к своей чести, “не помыкал, не погонял”…
…Повествование Вл.Новикова не прозаическое произведение еще и потому, что прозу пишут прозаики, претендующие, как минимум, на художественно-стилистическую самобытность…
Нет, конечно, “Высоцкий” никакой не роман.
Скорее — попытка (литературоведческая, театроведческая, культурологическая) воссоздания атмосферы, эпохи в которых существовал поэт Высоцкий, истории создания последним своих знаменитых произведений. С этих позиций, труд Вл.Новикова безусловная удача российского искусствоведения. Популярного искусствоведения. На большом фактическом материале, облаченном в прозаическую, удобоваримую, форму, автор “Высоцкого” убедительно показал, не только жизненные и общественные условия, в которых пришлось жить и работать В.С.Высоцкому, но также, тесную взаимосвязь, “неразрывность”, “синтетичность”, “взаимоперетекаемость”, универсальность творческого сознания художника, уникальную многосторонность его таланта.
И низкий за это Вл.Новикову поклон!
Итоговая оценка: 32 балла (художественная концепция – 4 балла, язык – 6, стиль – 6, эмоциональное восприятие — 8, эстетическая оценка — 8).
ИТОГОВОЕ РЕЗЮМЕ
Общий рейтинг поэтических публикаций составил 29,1 балла (И.Лиснянская – 31, И.Плохих – 30, А.Кушнер – 37,5, Д.Воденников-18).
Общий рейтинг прозаических публикаций составил –33 балла (В.Попов –36, А.Волос –31, Вл.Новиков -32).
Шедевров – 1 (стихотворение “Кто с чем” А.Кушнера – 41 балл).
Нехудожественная публикация — 1 (“Ягодный дождь” Д.Воденников – 18 баллов).
Обращает на себя внимание а) отсутствие дебютантов-прозаиков, б) низкое качество отбора материала и подготовки к публикации поэтических подборок.
В целом же позиции отделов прозы и поэзии в этом, самом программном, в известном смысле, самом “главном” номере журнала “Новый мир” обозначены предельно четко: дальнейшее следование традициям русской литературы.
21 января 2002 года.