Андрей ЛОПАТИН (Чита)
Андрей Иванович Лопатин родился в 1963 году в поселке Холбон Читинской области. В 1986 году окончил Читинский государственный политехнический институт по специальности «промышленно-гражданское строительство». Несколько лет работал мастером на строительных объектах, занимался оформительской отделкой помещений. В настоящее время трудится в охранном предприятии.
Публиковал рассказы в журналах «РуЛит», «Молоко», «Русская Жизнь», «Юность», альманахе «Крылья», «Журнале литературной критики и словесности»
Живет в Чите.
ТРИ РАССКАЗА
ТОНЯ
Тук-тук, тук-тук, тук-тук…
Прислонившись к прохладному стеклу, в коридоре вагона стоит юноша. За окном бесконечной лентой проплывают немые картинки, уголки неведомой стороны, навивая в душе грустные нотки и настраивая на волну размышлений. Взгляд пытается уловить, запомнить все подробности, но они сменяются так быстро, что удаётся запечатлеть только на миг; всякий раз кажется, что где-то там, впереди, вот-вот откроются другие, ещё более интересные, неожиданные. Юноша немного взволнован, и чем-то другим. Мысли иногда отрываются от созерцания, уносятся дальше, и картинки за окном на время исчезают… Из далёкого сегодня в этом юноше с трудом узнаю себя…
– Угадай, кто? – слышу я голос за спиной и чувствую, как чьи-то тонкие пальцы закрывают мои глаза.
Это Тоня, девушка из соседнего купе. Она тоже большую часть времени проводит в коридоре – часто с открытою книжкой в руке, чтобы таким образом отвлечься от родителей, с которыми едет; а может быть, глядя в окно, ей хочется поразмышлять о чем-нибудь своём. Познакомились мы несколько часов назад.
– Наверное, чекист! – отвечаю я шуткой, чтобы затеять словесную игру.
– Нет, не угадал! А почему чекист?..
– Потому, что руки холодные!
– Вот чудак! Я знаю это выражение. Только у чекистов голова холодная, а вот руки – чистые. Всё перепутал!
– Тогда опять – чекист!
– А почему опять?..
– Потому, что руки чистые.
– Ну, так мы не договаривались!.. Будешь стоять с закрытыми глазами, пока не скажешь!
Честно говоря, этого я и добиваюсь: мне приятно прикосновение её рук, поэтому продолжаю придумывать всякую чепуху, чтобы затянуть диалог:
– Ну, тогда волк, из «Ну, погоди».
– Нет! Причём тут волк?..
– У кого ещё такие острые когти на пальцах?
– Не когти, а ногти! Правда, они у меня не настоящие, а накладные. А на зайца ты не похож – уши у тебя маленькие.
– Тогда сдаюсь! – говорю я, ничего более не придумав.
– Ну, что же ты!.. Это же я! – разжимая пальцы, почти серьёзно обижается Тоня.
Вообще, Тоня – интересная девушка: чувствительная, непосредственная, в ней нет и толики кокетства. Слушает она всегда искренно, с участием, при этом всегда удивлённо открыты её глубокие чёрные глаза. Мне почему-то это бывает забавно, и я начинаю улыбаться. Но когда смотрю в них долго, то незаметно заражаюсь их гипнозом; порой трудно отвести взгляд и, засмотревшись так, на время забываешь, о чём идёт разговор. Эти глаза с длинными ресницами остаются неподвижны, даже если шутишь или говоришь неправду.
– Вот книжка, о которой ты спрашивал, – говорит она, протягивая мне томик стихов.
– Спасибо, – благодарю я, уже зная, что не прочитаю там и слова: это был лишь повод познакомиться. – Кстати, почему у тебя холодные руки?
– Ах, это я долго держала их на ветру в открытом окне!
– Скажи тогда, почему у тебя накладные ногти? – допытываюсь я.
– Свои мне нельзя иметь, – объясняет Тоня, – я ведь занимаюсь гимнастикой. Меня ещё с детства отдали в спортивную школу. Великая гимнастка, правда, с меня не получилась, зато я бывала на многих соревнованиях.
Она вдруг снимает курточку спортивного костюма и протягивает мне. Потом смотрит по сторонам и, убедившись, что в коридоре нет никого, сначала прогибается на бок, затем осторожно, чтобы не повредить ногтей, касается пола и – делает боковое сальто.
– Вот! – улыбается она, доставая платочек. – Только руки испачкала.
– Здорово! – удивляюсь я. – Не касаясь руками, тоже умеешь?
– Конечно! Ну, не здесь же! Если бы был спортзал, показала бы, – почти обидчиво говорит Тоня и добавляет: – Сама я не очень люблю гимнастику. Это для родителей. Они всё ещё надеются и верят. Но придётся бросить: в этом году я окончила школу и буду поступать в институт.
Разобравшись с вопросом «о руках», разговор незаметно переходит на учёбу. Мы с Тоней ровесники, поэтому тема учёбы интересует нас больше всего.
– Я хочу в мед, как мама. Документы уже подала, – говорит она. – А у тебя какие планы?
Конечно, у меня есть планы, но – странное свойство этого возраста! – многие молодые люди в разговоре с незнакомыми девушками часто любят приукрасить о себе или просто приврать. Если же молодой человек не один, а их несколько, то тут уж совсем девушкам не позавидуешь. Хочется только предупредить их: берегите уши! Я тоже не был исключением.
– А я первый курс уже закончил. В техническом вузе учусь! – вру я, не краснея.
В её глазах мне хочется казаться солиднее. На самом деле, в этом году я тоже собираюсь поступать. Впервые мне будет суждено уехать из дома надолго и влиться в новый, незнакомый, полный ярких впечатлений, кипучий океан, называемый Студенчество.
– Завидую тебе… – жалуется Тоня. – А я волнуюсь и постоянно думаю. Столько лет учишься, готовишься, а на экзамене всё решает какой-нибудь случай. Разве это справедливо?
– Ну, ну… Выше нос, будущий студент!
Глянув в окно, она вдруг оживляется:
– Ой, посмотри, впереди какая-то станция!
Действительно, после нескольких часов безостановочной езды, зашипев колёсами, поезд постепенно замедляет ход. В вагоне оживление. Пассажиры выглядывают из своих купе, интересуясь друг у друга: что за остановка?
Станция, по всей видимости, небольшая – обычный разъезд, с десятками домиков и жителями, большей частью связанными с железной дорогой. Таких станций, называемых по-старинному разъездами, в просторной Сибири множество. Между пассажирами затевается разговор:
– А сколько будем стоять?
– Говорят, немного – минут пять, десять.
– Разве нельзя у проводников точнее узнать?
– Да не видать их: видимо спят, бедняги, укачало!
Тоня идёт в своё купе за кошельком, а выходит оттуда немного преображённой: на ней большая белая шляпка от солнца и очки. Кажется, теперь от неё самой исходят лучи света.
– Подышим свежим воздухом? Мне, как моряку, хочется пройтись по твёрдой земле!
Мы выходим на небольшой перрон, где сидят местные жительницы, разложив перед собою домашние продукты: молоко, горячую картошку, пирожки и прочее. К ним быстро вырастает очередь. Купив пирожки, мы с Тоней просто прогуливаемся вдоль вагонов. Я уверен – глядя на неё, все втайне завидуют мне. Тоня рассказывает о том, что родители её в отпуске, что едут они в гости к своим родственникам; говорит о том, что должны были приехать сегодня ночью, но что, скорей всего, будут только завтра, так как поезд очень опаздывает. А я смотрю сбоку, и в эту минуту мне почему-то кажется, что знаком я с нею давным-давно, мне кажется, что знаком с нею целую вечность! Не вериться, что ещё несколько часов назад я даже не знал о её существовании. Мне не вериться и то, что через несколько часов мы расстанемся и я, быть может, не увижу её уже никогда…
– Посмотри, какая красота! – говорит Тоня и указывает рукой на возвышенность недалеко от станции.
Я замечаю удивительно красивый пейзаж: у леса, за домиками, словно вытканный кем-то ковёр, раскинулось огромное поле, пестрящее от разноцветных узоров. Всевозможные полевые цветы создают причудливую мозаику, где преобладают красные, жёлтые и фиолетовые оттенки. На ярком солнце, обдуваясь ветерком, они играют, переливаются.
– Да, красиво…
Этим зрелищем любуюсь недолго. Меня вдруг что-то осеняет, и я говорю:
– Подожди. Я сейчас. Один момент!
– Ты что?.. Не надо! Вернись! Поезд сейчас пойдёт! – испуганно протестует она.
Но я отмахиваюсь рукой и что есть мочи бегу к этому полю. Я даже не думаю, успею ли обратно – сейчас мне больше всего на свете хочется нарвать эти цветы для Тони! Я бегу, не различая дороги, не оборачиваясь, и ноги, кажется, сами несут меня. Не знаю, сколько сотен метров преодолеваю – вот передо мной уже ближняя поляна. Быстро срываю первые цветы, белые ромашки, но мне нужны и другие. Я убегаю всё дальше и дальше, ведь там растут красные и жёлтые маки; потом где-то в стороне замечаю васильки, колокольчики и ещё бог весть какие, название которых не знаю. И только когда в моих руках вырастает приличный разноцветный букет, я оглядываюсь назад. К своему облегчению, вижу стоящий поезд и Тоню, машущую рукой. Но мне нужно успеть вернуться. Я немного устал, ноги отяжелели, а палящее солнце обжигает мокрые плечи и шею. Чуть отдышавшись, я поворачиваю назад и бегу так же быстро – теперь в моих руках букет и он уже несёт меня обратно! Добежав до первых домов, вдруг слышу досадный гудок и вижу, как поезд трогается и постепенно набирает ход. Я прибавляю бег ещё, насколько остаётся сил. Тоня стоит в конце короткого перрона, и когда последний вагон, ускоряя движение, проходит мимо, она успевает заскочить на подножку. Стараясь не уронить цветы, из последних усилий и с надеждою на чудо, несусь я к этому вагону. Тоня мечется в открытых дверях, что-то кричит, протягивает мне руку. Я делаю последнее усилие и, ухватившись за ручку вагона, запрыгиваю на ступеньку! Всё! Успел! Можно перевести дух.
Тоня смотрит на меня испуганно, глаза широко открыты и, кажется, она чуть не плачет. Рядом с ней проводница, которая качает головой и ругает меня, но мы не обращаем на неё внимания, а только смотрим друг на друга, не отводя глаз. Проводница закрывает двери и уходит, оставив нас наедине. Мы продолжаем стоять, не зная, что сказать. Я протягиваю Тоне букет, она принимает его, и после долгой паузы – не то с упрёком, не то с удивлением – говорит всего одно слово:
– Сумасшедший.
Минута проходит за минутой, однако мы не торопимся идти к себе в купе, и долго ещё стоим в этом тамбуре последнего вагона. Я держу Тонину руку в своей руке. Мы по-прежнему молчим, глядя в окно и прислонившись к двери – иногда в такие минуты, слова бывают неуместными, лишними…
Тук-тук, тук-тук, тук-тук…
Это не стук колёс, это сердце бьётся в тесной и взволнованной груди. У Тони щёки слегка подёрнуты румяной… Быть может, именно сейчас рождаются в юной, ещё не грубой душе, чистые, светлые чувства, которые впоследствии, через многие годы, останутся в памяти как навсегда утраченные и неповторимые… Долгое наше безмолвие громким смехом нарушают двое молодых людей, зашедших в тамбур, и мы удаляемся к себе.
Время, как поезд, бежит быстро. Мы и не заметили, что наступил поздний вечер… В вагоне тусклый свет, а в окне – луна, которая летит за нами наперегонки. Мы с Тоней, как обычно, на своём месте в коридоре. После моего «геройского» поступка, в наших отношениях есть перемены. Теперь мы более открыты друг другу и говорим уже на личные, близкие нам темы; словно какой-то невидимый паучок появился между нами, неутомимо сплетая тонкие и крепкие нити. Только одно скверное обстоятельство огорчает нас – скоро, очень скоро, будет Тонина станция, и я вижу, что её тоже это не радует. Шутки, которые были вначале нашего знакомства, незаметно исчезли, словно боясь и не желая мешать нам. Мы серьёзны и, почти не отрываясь, смотрим друг другу в глаза… Иногда кажется, что кроме нас вокруг нет никого…
– Почему луна всегда вызывает грустные мысли?.. – задумчиво говорит Тоня, взглянув в окно.
– Может быть, наоборот: когда нам грустно, мы смотрим на луну? С ней хочется поделиться чем-то сокровенным… Кажется, что она может выслушать нас.
Тоня почти шёпотом произносит:
– Зачем из облака выходишь,
Уединённая луна,
И на подушки, сквозь окна,
Сиянье тусклое наводишь?
Явленьем пасмурным своим
Ты будишь грустные мечтанья,
Любви напрасные страданья
И строгим разумом моим
Чуть усыплённые желанья…
– Это твои стихи? – спрашиваю я.
– Нет, конечно. Это Пушкин… – она снова смотрит на меня. – А ты думаешь, она слышит нас?
– Не знаю… Знаю другое: скоро ты сойдёшь на своей станции, а я буду стоять здесь у окна и, глядя на неё, думать о тебе…
Тоня вздыхает. В этот момент очень сожалею, что я не художник и не могу нарисовать её портрет: распущенные длинные волосы, бледное личико с тёмными, блестящими глазами, в которых отражается эта луна, и чистая, совсем ещё детская наивность, застывшая в нём…
– Когда я буду одна, я тоже, глядя на неё, вспомню о тебе.
– А может быть, мы оба в это время будем смотреть на неё? Жаль, что она не сможет передавать наши мысли.
– Ну, если она не сможет, ты сядешь за стол и напишешь мне письмо. Я оставлю свой адрес.
После нескольких слов, наступают паузы, которые передают не меньше, чем слова. Но и они уже не могут отражать наши чувства, которые стучатся наружу.
– И зачем он так торопится?.. – задумчиво продолжаю я.
– Кто?..
– Машинист наш… равнодушный…
– Мне тоже показалось, что поезд сегодня идёт быстрее…
– Наверное, это показалось… Может быть, всё это нам только кажется?..
– Что, всё?..
– Наша встреча, этот поезд, эта луна?
– Нет, я верю. Это всё – настоящее!
Мы снова молчим, а наши лица уже совсем близко друг к другу… Так близко, как никогда до этого.
Тук-тук, тук-тук, тук-тук…
Сжимая Тонину руку, я чувствую её дыхание… Я вижу совсем рядом её приоткрытые губы и – теперь уж точно! – никакая робость не в силах удержать меня! Заметив моё приближение, Тоня прикрывает глаза. Я вижу, как эти большие глаза смыкают ресницы. Происходит то, чего мы больше всего желаем в эту минуту – наши губы встречаются. Встречаются и застывают в долгом поцелуе, а вместе с ним застывает всё вокруг…
Бездушный случай и злая логика – нередкие попутчики в минуты торжества: сильный толчок прерывает его. Вагон, несущийся на большой скорости, вдруг резко бросает на крутом повороте; в чьём-то купе зазвенела посуда, а наши головы, качнувшись, слегка ударились о стекло. Было это нелепо, не вовремя, словно, кто-то специально подгадывал этот момент. Мы встрепенулись, немного пришли в себя, а потом неожиданно рассмеялись… Но рассмеявшись, мы не заметили, как вспугнули небесную птичку, которая села нам на плечи – она вспорхнула и улетела, унеся с собою этот счастливый миг навсегда…
Если нас не тревожить, мы бы стояли так, по всей вероятности, до утра. Но чуть позже дверь её купе приоткрылась и мы услышали:
– Тоня! Посмотри сколько уже времени!
Это в коридор выглянула её мама – строгая, серьёзная. Понятно – она волнуется. Тоня смотрит на меня и с сожалением сжимает губы, словно извиняясь за неё.
– Ну вот… – говорит она, немного помолчав, – надо идти… Не будем прощаться, утром увидимся… Хорошо?..
Пауза затягивается. Глаза её блестят.
– Ну, я пойду?.. Да?..
Но Тоня, не сделав ни единого шага, застывает в нерешительности, по-прежнему глядя на меня… Если бы в тот момент я сказал: нет! – уверен, она бы придумала отговорку для мамы и осталась. Мы бы провели ещё несколько счастливых часов, но я, как «истинный джентльмен», только вздохнул и рассеянно произнёс:
– Хорошо… пока… увидимся утром…
И Тоня, стараясь улыбнуться, пошла к себе. Уже стоя в дверях, она обернулась, подарила мне печально-прощальный взгляд и помахала трепетно пальчиками; дверь купе закрылась и вместе с нею наша страничка – короткая, оторванная. Если бы я знал тогда, как скупа бывает судьба на такие минуты откровения…
Уснуть я не мог, да и не собирался, боясь проспать утро. Я ворочался на своей постели и размышлял о нашем знакомстве. Мысли беспорядочно роились, путались, не слаживаясь в ясной картине. Все струны внутри были натянуты и они готовы были звенеть, требуя мелодии. Несколько раз я выходил в пустой коридор, потом опять ложился, потом опять выходил и, к своему удивлению, случайно потрогав свои уши, в какой-то момент даже рассмеялся – как же они были горячи! Я говорил себе, подтрунивая над собою: «Ну что, молодой человек, а вам не кажется, что вы втюрились?» Спала ли Тоня в эти минуты – я не был уверен. В таких стенаниях я провёл почти всю ночь и, измотав себя изрядно, к утру всё же заснул.
А когда открыл глаза, то было уже светло, и солнце первыми лучами заглядывало в окно. «Тоня!» – первая мысль, которая сверкнула в моём, ещё не разбуженном, сознании. Я вскочил, оделся и побежал умываться. Когда я подошёл к её купе, сердце забилось чаще. Я долго стоял у двери и прислушивался; оттуда не доносилось никаких звуков. «Странно… – думал я. – Ведь сейчас они должны готовиться к выходу… Да и вообще, их дверь в такое время бывает открытой!» Смутное предчувствие пробежало во мне холодком, и я тихо постучал; никто не отозвался. «Что такое?.. Неужели спят?» – удивился я и постучал сильнее. Прошла минута, другая, третья и, наконец, за дверью послышалось шевеление. Когда ручка дверей повернулась, к горлу подступил комок. В приоткрытую щель я увидел заспанное женское лицо:
– Вам кого?
– Тоня! – почти выпалил я.
– Какая Тоня?
– Девушка, которая едет в этом купе!
– Ах, девушка… – сказала женщина и покачала головой. – Молодой человек, девушки вашей уже нет. Они вышли рано утром.
– Как, вышли?.. Она же утром должна… – недоговорив эту фразу, я невольно замолчал. Потом отошёл от двери и упёрся в окно, не понимая, как такое могло случиться.
– Поезд-то ещё со вчерашнего дня время нагоняет! Видите, как летит! Эх, вы, кавалер…– словно вылив на меня кувшин холодной воды, сказала она и закрыла дверь.
Действительно, оторвавшись от реальности, мы с Тоней совсем не заметили этого. Теперь стало ясно, почему так кидало вагон на крутых поворотах. Её станция оказалась намного раньше, почти утром – как раз в то время, когда я уже спал. Тоня не решилась постучать ночью в купе, боясь побеспокоить других пассажиров. «Но не должно так нелепо всё обрываться!» – горячился я, глядя в окно. Теперь я не видел в нём никаких картинок, вообще ничего: там была какая-то бесконечная, пустая даль. Мне было очень скверно, щемящая грусть разлилась внутри, отравляя всё; я даже не заметил, как переломил зубную щётку в руках, с которой шёл из умывальника.
Всё остальное время пути я почти не выходил в коридор, а только сидел или лежал на своём месте, глядя в приоткрытую дверь. Иногда брал в руки Тонину книжку, томик Пушкина, оставшийся теперь у меня, находил то стихотворение, которое услышал от неё вечером, пробовал читать, но, пробежав несколько строчек, откладывал книгу в сторону. Мне казалось, что я находился в каком-то странном и пустом пространстве, из которого вынесли всё. А ближе к вечеру, я случайно увидел, как женщина из Тониного купе пронесла мимо, чтобы выбросить в мусорный контейнер, пустую бутылку и пластмассовый стаканчик с букетом моих вчерашних цветов – уже увядших и потускневших. Всё было логично: полевые цветы радуют недолго, у них скоротечный век…
Незадолго до своей станции, я зашёл к проводнице: мне нужно было о чём-то спросить. Увидев меня, она отчего-то смутилась:
– Вы из четвёртого купе?
– Да.
– Ой, какая же у меня память! Совсем забыла! Работа, сами понимаете… Девушка, которая выходила рано утром, просила передать вам записку.
Пошарив в своём кармане, она достала бумажку и протянула мне. В Тониной записке было всего несколько слов: «Сожалею, что не смогла увидеть тебя, попрощаться. Напиши мне письмо. Тоня». И – адрес.
Находясь уже дома, я, конечно, написал ей несколько писем, несколько писем получил в ответ. Но наши пути так и не сошлись – мы больше не встретились. Как это часто бывает, другие жизненные вихри закружили наши судьбы…
Сегодня, в своей дневной жизни, я уже не вспоминаю Тоню. Но иногда – не знаю даже почему – всё возвращается будто бы снова: среди ночной темноты я вдруг просыпаюсь, прервав один и тот же сказочный сон, в котором ко мне приходит её чистый, светлый образ; протягивая руки, она зовёт, она манит меня в далёкое прошлое, где навсегда остались наши грустные мечтанья и напрасные волненья; среди ночной тишины всё так же, как тогда, смотрит в окно эта загадочная, немая луна, разливая печальный свет и заставляя сердце биться в знакомой и почти забытой истоме. «Что это? К чему? Зачем?» – с недоумением вопрошаю я, и лишь слышу то далёкое и безответное:
Тук-тук, тук-тук, тук-тук…
Чудо цивилизации
Когда пенсионер Фёдор Игнатьевич Ершов и его супруга Клавдия Ивановна получили в подарок списанный за старость компьютер внука, которому купили новый, радости их не было предела. А когда подключили его к Интернету, установили почту, скайп, окно в Ютюб, и четырнадцатилетний внучок Ваня научил, как пользоваться этим чудом цивилизации, тут уж Фёдора Игнатьевича вовсе занесло на седьмое небо. Любая свободная минута непременно отдавалась любимому чуду. И неважно, что чинить вдруг прохудившийся кран и покосившуюся дверь шкафа уже не хватало времени. Клавдия Ивановна не ворчала на мужа, так как сама была счастлива. Друг другу они говорили: «Вот здорово, что успели дожить до таких времён!» – и, вздыхая, сожалели о тех, кто не дожил.
Но представить они не могли, насколько ещё большим счастьем это чудо одарит их впереди. Однажды Фёдор Игнатьевич получил письмо. И не простое. Оно было такого содержания:
«Уважаемый господин Ершов!
Я адвокат Дж.Нильсен поверенный в делах г-на Джона Ершова, вашего дальнего родственника и влельца фирмы Shell Development Company в г. Лондоне. 21-го апреля 2010 г . означенный г-н Ершов ехал в машине с женой и единственной дочерью по дороге Nouvissi express Road, и попал в аварию. Вся семья погибла. Поиски мною ближайших родственников погибшей семьи долго были безуспешными, и только недавно я нашёл Вас. Убедительно прошу Вашего содействия в репатриации фонда в $17.000.000 долларов США, оставшегося после него в финансовом учреждении, именуемом Bank Security. Иначе директор этого банка объявит фонд невостребованным и обратит в доход компании. Прошу связаться со мной, чтобы обсудить детали. Далее я направлю Ваши данные в банк, чтобы утвердить Вас как родственника моего клиента и перевести эти деньги в Россию на Ваш личный счёт.
Дж.Нильсен»
Прочитав это, Фёдор Игнатьевич аж со стула вскочил и потёр руки в предвкушении – семнадцать миллионов! Какая прибавка к пенсии! Куда там Путину с его обещаниями! Не в силах держать новость в себе, он побежал на кухню. По пути пнул развалившегося кота: этот нахал имел равнодушный вид и не хотел разделить радость улыбкой.
Фёдор Игнатьевич сел за стол и жене, которая готовила у плиты борщ, сказал сначала издалека:
– Ну, Клавушка, и дела!.. Скоро такие похлёбки не к лицу нам будет хлебать.
– Чево? – удивилась она.
– Щи да борщи, говорю, не к лицу нам теперь.
Клавдия Ивановна женщина полная, добродушная, но тут уставилась на мужа грозно, даже руки упёрла в бока.
– Ты это где с утра выпил? А ну, подойди, дыхни!
– Я всегда верил, что когда-нибудь вместо щей на обед мы будем есть омаров и трюфеля! Как все достойные люди! – продолжал блефовать Фёдор Игнатьевич, понимая, какой козырь лежит в кармане.
Она подошла сама.
– А ну-ка дыхни! – и потрогала его лоб. – Хм… странно… Может, Путин и правда пенсию так добавил, что пенсионерам можно трюфелями питаться… Надо новости включить.
– Не стоит, Клава, на верхи надеяться. Пенсионерам лучше надеяться на случайную удачу! Как нам, например. Ладно… идём, покажу.
Когда Клавдия Ивановна села за компьютер и прочла письмо, она раскраснелась от волнения и перекрестилась.
– Да какие же родственники у нас в Лондоне?.. Их дальше Кыштыма и Алупки ни у тебя, ни у меня нет.
– Вспомнил: кажется, у меня троюродный брат жил в Воркуте…
– И у меня… сватья сёстры отцовой где-то аж в Актюбинске… до войны…
Хороший повод был вспомнить всех родственников. Всплыли даже дедовские корни. Но, как оказалось, они не доросли и до границы, не говоря про Лондон.
– Нет – в моей родове беженцев-предателей точно не было! – подвёл итог Фёдор Игнатьевич.
– Ты хочешь сказать… в моей были предатели?.. – Клавдия Ивановна возмущённо привстала. – Да у меня даже в бывших республиках никого нет! У меня совесть чиста!
– Ладно, Клавушка, не будем прошлое ворошить. Значит, кто-то тайно сбежал. Главное, надо поскорее ответить. Пока человек не передумал. Семнадцать миллионов… ух, аж голова кружится!
Ответ пришёл через секунду:
«Уважаемый господин Ершов!
Директор банка принял положительное решение. Для успешного перевода денег на Ваш счёт требуются незначительная сумма на накладные расходы, часть из которых беру на себя. Вам требуется перевести всего $1.000 долларов США на указанный ниже счёт. Прилагаю отсканированные подлинные документы нашей сделки, подписанные почтенным пастором mr. Kunert
Ваш друг, адвокат Дж.Нильсен»
– Не передумал! – радостно потёр руки Фёдор Игнатьевич. – Серьёзный человек. Но где нам доллары найти? Сколько же это в рублях-то?..
– А где ты собрался рубли найти? Будто с рублями для нас проще! Вчера последние унесла, чтобы расплатиться за квартиру…
Расстроились. Помолчали.
– А всё-таки, сколько в рублях будет?.. – Фёдор Игнатьевич сказал это с таким задумчивым тоном, будто решился ограбить банк.
– Почти тридцать тысяч, – ответила супруга после запроса на компьютере.
– Ого! Это за их-то дармовую бумагу? Раньше, помню, доллар всегда дешевле рубля был…
– То раньше было. А болтать и я умею, лучше с делом разберись.
– С делом, говоришь?.. Есть дело! Пришла ко мне одна идейка…
– Ну?
Фёдор Игнатьевич долго щипал щетину на подбородке, наконец, сказал:
– У нас денежка на сберкнижке имеется, наше НЗ на всякий случай. Ну что, Клава, наскребём?
Клавдия Ивановна покраснела ещё больше и покрестилась ещё дольше.
– Чего удумал! Это же тебе и мне на памятник, на оградку, на место. Цены-то растут там быстрее, чем на жильё для живых! Посоветоваться бы с кем-то надо, Федя…
Фёдор Игнатьевич стал беспокойно ходить по комнате туда-сюда.
– Да за 17 миллионов мы себе целое кладбище отгрохаем! С золотой оградой! Эх, не получился бы из тебя современный… как его, это слово?.. во, вспомнил – менежер! Деньги, Клава, надо уметь вложить выгодно. Жить надо по-современному! А сегодня жизнь, как в казино: честно деньги не заработаешь, надо чьи-то загрести. И желательно зараз. А если не унесёшь ноги вовремя, у тебя хапнут. Кругом одни менежеры.
– Ладно, менежер с дырявым носком, уговорил, – вздохнула Клавдия Ивановна.
И, пообедав борщом, они тайком отправились в банк. А там, как добропорядочные граждане, которые спешат оплатить коммунальные услуги, перевели указанную сумму на счёт господина Дж.Нильсена.
Обратно домой торопились очень. Маршрутный автобус, как всегда в такой ситуации, долго не появлялся.
– Берём такси, Клава! – терял всякое самообладание Фёдор Игнатьевич. – Время – деньги! Человек он пунктуальный, отвечает сразу, и нам надо торопиться!
– Совсем ошалел, старый…
Дома Фёдор Игнатьевич, казалось, прямо с порога включил компьютер. А ответ, что деньги отправлены, казалось, отправил прямо из прихожей, не успев раздеться и дождаться, когда компьютер загрузится.
Стали ждать ответное сообщение. Ждали час, другой, третий… На четвёртый кто-то позвонил в дверь.
– Деньги принесли! – догадался Фёдор Игнатьевич и вскочил и побежал открывать дверь.
– Совсем ошалел, старый… – вздыхала супруга.
Но вместо адвоката Дж.Нильсена с чемоданом денег, в дверь вошёл внучок Ваня со школьной сумкой.
– Ты чё, дед, не узнал что ли? – заметив кислую мину на лице, спросил Ваня и хитро прищурил глаза. – А чего это у вас тут, как в крематории? Какая муха укусила?
Ваня прошёл в комнату, сел за компьютер, и, как детектив, начал расследование:
– А ну, признавайтесь, что случилось? Я ведь всё узнаю. Значит, сами признаваться не желаем. Всё молчим, молчим… – и он стал листать историю посещений. – Так… на неприличных сайтах не были… Молодец, дед! Вот что значит старое воспитание и закалка! Ладно, проверим почту… Оппа!
Глаза у Вани округлились, рот открылся, когда он начал читать письмо.
– Оппа! Значит, нигерийскими письмами увлекаемся?
Дед с тревогой поглядывал на рыжий, ежистый затылок внука и молчал.
– С Лондона, однако, писали… Какая же Нигерия? – сказал, наконец, а сам себя представил уже мухой, увязшей в липучке.
– Читаем ответ… – продолжал Ваня. – Согласны! Дед, ну ты лошарик… Читаем дальше: дорогой друг, господин Дж.Нильсен… уже теплее… отправили вам тысячу… уже горячо… долларов на ваш счёт, это все наши сбережения… Какой пламенный ответ! Превосходно!
Клавдия Ивановна, почуяв неладное, быстренько улизнула на кухню – какие-то там важные дела у неё.
– Итак, дорогой дед, все улики против вас! Будете нанимать адвоката? Дж.Нильсена не советую.
Дед усмехнулся и заговорил мягким голосом:
– А чего это… разве пошутить нельзя нам? Что же мы, юмора, думаешь, не понимаем? Они нам шутку, и мы им в ответ… две шутки… Они нам две, а мы им…
– Тысячу долларов!
На кухне что-то громко упало.
– Ну вот что! – вдруг преобразился Фёдор Игнатьевич и голос его стал строгим. – Рано тебе ещё нас учить! Сам, небось, носит полный портфель двоек, а старших поучать норовит! Щас будем расследовать. А ну, доставай-ка свои тетрадки! Мать с отцом даже не заглянут! Совсем не интересуются, как сын учится!
Ваня виновато подал сумку. Дед внимательно стал листать тетради.
– По химии два… уже теплее. По русскому… единица!.. уже горячо… По физкультуре… тьфу! – неуд! Превосходно! Вот, до чего эти компьютеры довели молодёжь! И он после этого имеет наглость называть деда лошариком! Сегодня же скажу отцу с матерью, и им дам разгон!
– Ладно, дед, успокойся, – внук заморгал глазами. – У меня есть к тебе деловое предложение.
– Ну?.. – у Фёдора Игнатьевича на строгом лице заиграла надежда.
Ваня подошёл и на ухо зашептал:
– Короче так. Ты про меня мамке с папкой ни-ни, а я про тебя ни-ни, идёт?..
– Ох, и хитёр! – заулыбался дед. – Вот террорист-шантажист! И в кого ты такой? Точно – не в деда!
Из кухни донёсся голос:
– Ванечка, иди чай пить.
– Нет, баба Клава, мне идти надо. Завтра приду к вам, дольше посижу.
Уже в коридоре, когда Ваня открыл дверь, чтобы выйти, Фёдор Игнатьевич еще раз напомнил:
– Смотри, не забывай. Деловое предложение.
Ваня подмигнул в знак согласия.
А когда он пришёл на следующий день, то увидел, что компьютер был накрыт тканью. В другой раз он увидел на нём узорчатые коврики, видимо, вязаные бабушкиными руками. Потом он был накрыт специально сшитым для него чехлом. Через месяц внуку стало любопытно, что эти коврики на чехле всегда оставались на одном и том же месте и как будто никто их не трогал. Однажды он спросил:
– Вы чё это, совсем компьютер не включаете?
– Эээ… по праздникам включаем… – нехотя ответил Фёдор Игнатьевич, корчась от тяжких воспоминаний.
Только соврал он: теперь даже по праздникам не включалось это чудовище цивилизации.
Семейная история
Как же давно это было! У меня в руках старая фотография выпускного класса. Вспоминаю самую первую нашу встречу.
К началу урока она зашла вместе с учителем.
– Вот, знакомьтесь, – сказала Ольга Павловна. – В вашем классе новичок. Зовут её Даша. Прошу, как говорится, любить и жаловать.
Стройная, худощавая, с большими, как у куклы, голубыми глазами и длинными ресницами, светло-русыми волосами, собранными сзади в хвостик и украшенными чёрным бантом. Она пленила парней сразу, всех до одного. Уже в первую секунду они обзавелись тайной мечтой.
Девчонки были не в восторге. Существует мнение, что женщины ни чёрта не понимают в женской красоте, так же, как и мужчины не понимают в мужской. Но, уверяю вас, наши девчонки поняли в тот же час, что запахло жаренным, они нутром почуяли – появилась соперница.
Лично я обрадовался больше всех. Не могу назвать себя человеком везучим, но в этот раз, словно в лотерее, мне удалось, как тогда казалось, сорвать настоящий джекпот. Дело в том, что за партой сидел я один и вариантов, с кем посадить Дашу, больше не было.
– Привет! – сказала она, усаживаясь рядом.
– Привет, – улыбнулся я.
Новенькие почему-то всегда вызывают нездоровый интерес. Свои девчонки в классе вдруг сразу становятся старенькими. Чтобы объяснить этот феномен, наверное, тут следует почитать умных психологов, вроде Карнеги или Юнга, а то и умных сексологов, вроде… Нет, не будем сейчас вдаваться в философию. Главное, для меня был результат этой подсадки.
Уже вечером я шагал с ней рядом, напросившись проводить до дома. Так я узнал, что она капитанская дочка, что армия иногда отправляет её отца в глухие районы для повышения своей обороноспособности.
– Мы с мамой привыкли жить кочующим табором, – призналась Даша, озарив пленительной улыбкой.
– Вредная привычка. Из табора придётся тебя выкрасть, – признался я, проскрипев зубами.
Но однажды я захворал и не пошёл на занятия. Этим воспользовался мой недруг, одноклассник Пашка Удальцов. Он бесцеремонно взял да и проводил её до дома. Мне доложили. И я тут же выздоровел. Ревность взыграла во мне такая, что я стал похож на быка испанской корриды.
Утром, перед тем как отправиться в школу, я специально потренировался гантелями, постучал кулаками в подушку, воображая физиономию Удальцова, продумал комбинацию ударов.
После уроков мы ушли за школу. Нас окружили любители корриды.
Но лицо Удальцова – вовсе не подушка, оно оказалось гораздо твёрже. Первый хук в лоб получился у меня хуком в нос: себе я вывихнул палец, а ему нос. Из носа побежала кровь, и мы решили на этом закончить.
На другой день он подошёл ко мне сам. Сделав жалобное лицо, он потребовал:
– Уступи Дашку! Тебе чего, жалко что ли? – потом начал хитрить: – А давай за деньги куплю?..
Я удивился так, что проглотил жвачку. Пришлось наглецу вывихнуть ещё и ухо.
Из-за Дашки моя учёба вскоре пошла вниз, дневник запестрел двойками. На замечание отца я ответил:
– Эх, папка! Не до учёбы мне теперь – влюбился я! Скоро приведу её знакомиться с вами, готовьтесь.
Передо мной другая фотография… Это мы уже в Загсе. У Дашки глаза счастливые, улыбка до ушей. Я тоже улыбаюсь, не веря своему счастью. Какими же наивными бывают люди в молодости! Глядя на себя на этой фотографии, так и хочется сказать молодому человеку: остановись, сумасшедший, пока не поздно! Но не слышит молодой человек, от восторга уши и щёки сияют как светофор, а рука спешит надеть кольцо возлюбленной. Не понимает он, что кольцо на шею свою одевает. Ну да ладно, оставим его, пусть пока воображает…
А вот следующий снимок: это мы на крыльце роддома. На моих руках первый сын, Сашка, сорванец будущий. Кажется, что здесь я хоть и улыбаюсь, но во взгляде уже есть озабоченность. Видимо, происходит отрезвление и понимание, что влип крепко и обратного хода нет.
На другом снимке фотограф опять приловил нас на крыльце роддома. Здесь на руках моё второе произведение – маленькая Любаша, в будущем вылитая мать. Первое её слово было: дай! Молодой человек по-прежнему улыбается…
А это фотография, на которой мы опять облюбовали крыльцо роддома, будто и бывать нам больше негде. Я подозреваю, что бог сначала хотел сделать из меня кролика. На моих руках уже третье произведение – маленький Игорёк. Вижу, что на лице молодого человека улыбки уже нет. Вот оно подсознательное сознание! Задумался он, что крутиться теперь придётся как юла, в три раза быстрее. Дашка к тому времени стала тоже в три раза шире, попробуй прокорми такую!
Ещё одно примечательное фото. Это мы на нашем юбилее – десятилетие совместной жизни. Отмечать мы не собирались, потому что забыли, когда поженились. Но пришли к жене в этот день подруги и заявили:
– Это нечестно! Это возмутительно!
Пришлось быстро готовить на стол. А мне досталось помогать жене на кухне. Я уже заранее знал, чем всё закончится.
Сначала мы долго не могли поделить тёрку. Потом оказалось, что я без остатка изрезал всю морковь в свой салат и этим обезглавил её задуманное блюдо. Гостей пришлось отправлять в магазин. Морковку купили, но осадок остался…
Потом Дашка наказала мне присмотреть за кастрюлькой, которая стояла на газу, а сама ушла в зал. Я решил доварить. Помешал, как положено, посолил, как требуется, поперчил, как рекомендуется. Ведь всё это я делал из лучших побуждений. Но, оказалось, всё было посолено и поперчено до меня. Осадок перерос в скандал. Пришлось варить заново.
Кое-как отсидели мы юбилей с приличными минами, а как только гости ушли, тут и началось:
– Лёня! – сказала мне жена. – Вот я сейчас сижу и думаю, как я с тобой, с таким несерьёзным человеком, целых десять лет прожила?
– Верно ты заметила, – пришлось отвечать мне. – Если бы я был хоть чуть-чуть серьёзнее, мы бы так долго не прожили!
Естественно, после этих слов она набросилась на меня с кулаками. Слава богу, с кулаками. Тогда сковородки были ещё не в моде, тогда они были ей ещё не к лицу.
Она не унималась:
– Завтра же соберу тебе сумку с вещами! Да какую сумку? Всё, нажитое тобой, уместится в барсетке!
До сих пор в ушах звенит: в барсетке, в барсетке… Теперь сомневаюсь: может, надо было продать её Удальцову, за жвачку?
Передо мною фотография ещё одного юбилея – двадцатипятилетие совместного проживания. Он был всего неделю назад. У меня до сих пор остались следы от синяка, а на затылке шишка так и не рассосалась. Отмечать мы и в этот раз не собирались. Но опять пришли её подруги и заявили:
– Это нечестно! Это возмутительно!
Сегодня мы с Дашкой – как кошка с собакой. Ночами обитаем строго по разным комнатам. Я уже серьёзно опасаюсь, что могу быть задушен во сне подушкой. Поэтому, в целях личной безопасности, каждый обустроил себе крепость, которая оснащена надёжным замком.
На этом юбилее, за много последних лет, мы с Дашкой впервые оказались за одним столом. Нас даже посадили рядом друг с другом! И – представляете? – стали поздравлять!
Её подруги, словно в насмешку, изготовили две большие картонные медали и повесили нам на шеи. На медалях была надпись: «За многолетнюю любовь и согласие в семейной жизни».
Я вежливо поблагодарил, а когда сел за стол, мне стало грустно. Мне почему-то вспомнились другие медали – боевые: «За мужество», «За отвагу», «За храбрость». Если бы к каждой из них приписать «в семейной жизни», они бы подошли мне как нельзя лучше.
«Почему нет таких медалей? – негодовал я про себя. – Кто бы хоть месяц пожил с моей Дашкой, тот бы сразу понял: за столько лет мне не только медаль, а боевой орден вручить полагается! Да что там орден! Мелко… Тут попахивает более высокой правительственной наградой – Золотой звездой Героя России! С обязательным оформлением повышенной, пожизненной пенсии!»
Мои мечты прервала тёща. Она обратилась с издевательской речью:
– Все завидуют вам, дети мои! Сколько счастливых минут вы подарили друг другу за эти годы! А сколько ещё подарите! Мда… – вздохнула она. – Вот у нас с Фёдором Ивановичем скоро будет пятидесятилетие, как мы вместе. Представляете, каково это? Такой срок прожить душа в душу, каждый день видеть одну и ту же физи… одну и ту же мор… ой!.. одну и ту же счастливую улыбку – это дорогого стоит!
Тесть горько вздохнул, видимо вспоминая все синяки и ссадины, все больничные палаты и кареты скорой помощи, все валидолы и корвалолы семейной жизни.
– А у меня дед с бабкой так вообще шестьдесят лет отбарабанили вместе, от звонка до звонка! Вот им каково? – добавил один из захмелевших гостей, и подмигнул.
Потом встал другой гость и, качаясь и расплёскивая из бокала вино, неожиданно грянул:
– Горько!
Помню, как я схватился за сердце, как лицо жены стало белым словно известь. Но нам не дали опомнится, все разом подхватили:
– Горько! Горько! Горько!
Этот поцелуй, наверное, я не забуду до конца своих дней. Чтобы уважить гостей, нам пришлось смириться, сделать благообразный вид. Нервно морщась и кипя от злобы, мы потянули губы навстречу друг другу. И закрыли глаза, чтобы не видеть физиономии. Я даже заткнул уши, чтобы не услышать звук чмоканья.
Но есть на свете бог! В губы мы промахнулись: я попал в нос, а она в подбородок.
Кто хоть однажды целовал усопших, поймёт мои ощущения. Жена после поцелуя утёрла губы платочком, а потом незаметно сходила ещё в ванную комнату и помыла их. И почистила зубы. Мятной пастой. И брызнула дезодорантом «Лесная свежесть».
Кое-как удалось нам отыграть вечер. Хорошо, что после застолья долго убираться не пришлось, а посуду вообще мыть было не нужно. У нас она вся одноразовая, пластмассовая. Кастрюли и сковородки давно погнуты, тарелки и стаканы давно разбиты, а железных ножей и вилок мы не держим по причине безопасности здоровью, имуществу и другим ценностям.
Вот совсем недавно, несколько минут назад, со школы пришёл сын, Игорёк. Я давно хотел отругать его за то, что недавно забросил учёбу и скатился на двойки.
Можете представить, какой я получил ответ? Нет, вы не сможете представить даже частицу той боли, какую он причинил мне. Он радостно заявил:
– Эх, папка! Не до учёбы мне теперь – влюбился я! Скоро приведу её знакомиться с вами, готовьтесь.
Вот скажите, люди добрые, что мне ответить ему?
ПРОЗА @ ЖУРНАЛ ЛИТЕРАТУРНОЙ КРИТИКИ И СЛОВЕСНОСТИ, №8 (август) 2013 г.