Кирилл АНКУДИНОВ, Виктор БАРАКОВ
«ЮРИЙ КУЗНЕЦОВ:
Очерк творчества»
Часть5.Тематический комплекс «Природа»
Небо и небесные светила
Небо — один из центральных символов в поэтической системе Ю. Кузнецова (88 словоупотреблений). В одном из программных стихотворений «Бывает у русского в жизни…» поэт заявляет: «Прошу у отчизны не хлеба, А воли и ясного неба.» (Невольно вспоминаются рубцовские строки: «Отчизна и воля — останься, мое божество!»). Небо для его лирического героя — это прежде всего место, где обитает Бог, ангелы и архангелы, то есть вся «небесная рать» («Тайна славян», «Былина о строке» и др.). С христианством здесь органично переплетается и славянская мифология, в которой небо связывается со счастьем, красотой и нравственной чистотой.
Символ «звезда» тоже отмечен подобным семантическим соединением; он отличается большим количеством значений по сравнению с песенной народной лирикой. С одной стороны, звезда определяет судьбу, участь лирического героя («Бывает у русского в жизни…», «Четыреста» и др.):
Весна ночной миндаль зажгла,
Суля душе звезду, Девице — страсть и зеркала,
А юноше — судьбу.
(«Четыреста»)
С другой — его талант, счастье, удачу («Заветная светит звезда…»), но выше всех в лирике Кузнецова горит звезда, олицетворяющая собой Бога (христианская традиция): «И звезда горит ясным пламенем После вечности мира сущего.» («Былина о строке»).
Солнце у поэта — не «термоядерный генератор света и тепла», не гигантская эектролампочка, а источник жизни, залог счастья и красоты, «солнце благодати». В «Голубиной книге» сказано, что «солнце красное создалось от лица божьяго, согласно с этим и сам белый свет (первоначально свет солнечных лучей, а потом уже -мир, озаряемый небесным светом = вселенная) зачался от мира божьяго, т. е. от солнца.». Двуединство: солнце-Бог -обычное явление и в мифологических системах, и в Православии (например, изображение солнца на священнических облачениях), и в поэтике Юрия Кузнецова.
Естественно, что заход солнца вызывает у него отрицательную реакцию: «Как смутны леса на закате!» («Имя»), восход — положительную: «Воздух полон богов на рассвете…» («Бой в сетях»).
Если солнце — Бог, то луна, наоборот, — источник злого, темного начала (и в мировой, и в славянской мифологии), и даже смерти: «Светит луна среди белого дня. Умер другой, а хоронят меня.» («Другой»). Луна изначально связывалась с загробным миром, и Кузнецов идет вверх от этих истоков, когда отвергает лунную символику русских народных лирических песен (счастье, красота), приближаясь к морю народной трагедии:
Открыли дверь, и от луны
Мороз прошел по коже,
Когда седая пыль войны
Легла на вдовье ложе. («Сапоги»)
Известно, что славяне опасались лунного света, -отраженного, а значит искаженного, «обманного». В стихотворении «Испытание зеркалом» сам дьявол открывает лирическому герою Кузнецова тайну своего зеркального обмана: «Вместо солнца ты видишь луну…»
Погодные условия, стихии, время суток.
Главная природная оппозиция в лирике поэта традиционна: день-ночь. 113 раз в различных вариантах (мрак, тьма, тень и т.д.) употребляет Кузнецов слово «ночь». Немногим меньше — слово «день»(свет). Его поэзия в этом смысле полностью отвечает традициям славянской мифологии, в которой данная оппозиция символизирует вечную схватку «между светом и тьмой, днем и ночью… за владычество над миром.». Тьма — это «царство теней» («Сидень»); свет — счастье, мир, свет истины (в отличие от тьмы невежества), добро, красота, справедливость, откровение:
Когда подымает руки —
Мир озаряет свет.
Когда опускает руки —
Мира и света нет.
(«Пустынник»)
Стихия огня в поэзии Кузнецова — одна из самых «символоёмких»,- если можно так выразиться,- и самых противоречивых по вкладываемому в нее смыслу. С одной стороны,
огонь — это смерть, нечистота, языческий обман («Дуб», «Гнилушка на ладони», «Ложные святыни»), с другой — свет, тепло, творческое начало:
По праву сторону махнул
Он белым рукавом.
Из вышины огонь дохнул
И грянул белый гром.
По леву сторону махнул
Он черным рукавом –
Из глубины огонь дохнул
И грянул черный гром.
(«Четыреста»)
Примерно такая же многофункциональность присутствует и в христианстве: огонь — Слово Божие; огонь, «попаляющий грехи» во время Причащения; неугасимый огонь в аду.
Где нет разночтений, так это в отношении к другому стихийному явлению — к ветру. Повсюду он разносит горе, смерть, беду: «То ли ворон накликал беду, То ли ветром ее насквознло…» («Дуб»). Самое малое зло, которое способен причинить душе лирического героя Кузнецова ветер — навеять тоску: «А ветер гудит и тоску нагоняет… («Завижу ли облако в небе высоком…). В славянской мифологии ветер (и особенно вихрь) наделялся свойствами особого демонического существа. У Кузнецова от его сильнейших порывов даже «камни скрежещут…» («Горные камни»).
Туман в лирике поэта символизирует чистоту, успокоение и тишину (любимый эпитет к этому слову — «вечный» («Вечный снег», «Былина о строке», «На краю»); облако приносит тоску и горе («Фонарь», «Завижу ли облако в небе высоком…»), а дождь -печаль и слезы: «Четыре года моросил, Слезил окно свинец…» («Четыреста»).
Пространства земли и воды, стороны света
Земля для Кузнецова — священное понятие. Это не просто поверхность планеты, — здесь первый человек «был создан из праха земного, в который каждый из нас и возвратится.»:
Над гробом его в суете и печали
Живые и мертвые речи звучали.
И только земля, что его родила,
В живые объятья его приняла.
(«На смерть друга»)
Земля в его поэзии, как и в славянской мифологии, тесно связана с понятиями «страна», «Родина», «род»: «В окне земля российская мелькает…» («Водолей»); с понятием рода в почвенном его значении соединена и традиционная славянская «мать сыра-земля»: «Мать сыра-земля — наша истина…» («Сито»).
В широком христианском понимании земля — место духовной битвы в жизни любого человека. В стихотворениях «Я знаю землю, где впотьмах…», «Я пил из черепа отца…», «Опора» эта мысль — главная.
Пути-дороги этой битвы могут быть разными. Два пути предлагаются человеку (и человечеству) на выбор. Один путь -кривой: «Смотрим прямо, а едем в объезд…» («Откровение обывателя»), другой требует подвига или подвижничества во имя правды. И хотя «все дороги рождают печали…» («Сидень»), и от своей судьбы не уйти: «Он пошел в направленье полета По сребристому следу судьбы.» («Атомная сказка»), лирический герой Кузнецова выбирает именно эту дорогу: «Идти мне железным путем…» («Бывает у русского в жизни…»). Но часто, слишком часто герой оказывается на распутье историческом: «Пройдя по улице Буденного, Я вышел к площади Махно» («Родное») и духовном — там, где спорят «правда с кривдой», и откуда берет свое начало его «разрыв-дорога»:
Через дом прошла разрыв-дорога,
Купол неба треснул до земли.
На распутье я не вижу Бога.
Славу или пыль метет вдали?
(«Распутье»)
Слава, как известно — дым, а вот каков символический смысл слова «пыль» в образной системе поэта?… Юрий Кузнецов усиливает традиционное фольклорное значение пыли как символа тоски, горя и печали; теперь она — и сама смерть: «За эту пыль, за эту смерть в полете…» («Пыль»), и человеческий прах: «Столб клубящейся пыли идет Через поле к порогу» («Возвращение»), и орудие демонических сил: «Все навье проснулось и пылью и мглой Повыело очи.» («Поединок»).
Горы и холмы в русском фольклоре обозначают препятствие на жизненном пути, горе (один корень), кручину (сравните: «круча»), неволю и даже смерть. Кузнецов знает это: «Ты не стой, гора, на моем пути. Добру молодцу далеко идти» (гора как препятствие), «Сокрыты святые обеты Земным и небесным холмом» (гора-неволя в стихотворении «Знамя с Куликова»), «Полна долина под горой Слезами и костьми» (Сапун-гора, в битве за которую погиб отец (стихотворение «Четыреста»)). Но поэт знаком и с мировой мифологией, в которой гора — «вариант древа мирового (на ней живут боги).»: в его одноименной поэме Золотая гора — жилище богов.
В ветхозаветной традиции горы занимали подобающее им место (Синай, Арарат), в Новом Завете эта традиция была продолжена (Лысая гора, Нагорная проповедь Христа), — и Кузнецов не проходит мимо небесной горы: «Что там шумит за небесной горой?» («Тайна славян»).
Поле у поэта — либо широкое, вольное, символизирующее собой пространство и свободу («Завижу ли облако…», «Посох»), либо — поле брани («Сказание о Сергии Радонежском», «Возвращение»), на котором приходится отстаивать эту свободу и независимость.
Камень в кузнецовской лирике — Камень Алатырь, которым находится на острове, окруженном со всех сторон водой. Он был священным еще у язычников, затем перешел в фольклор («В море-океане, на острове Буяне»), и наконец — в поэзию Ю. Кузнецова:
И снился мне кондовый сон России,
Что мы живем на острове одни.
Море здесь представлено как окружающее остров враждебное пространство. И русский народ «плывет по морю, Кругом открытый горю» («Мирон»), наблюдая «мертвый блеск воды» («Пчела») в
Эй, бутылку и дверь на каюк,
Да поставить небесные звуки!
(«Только выйду на берег крутой…»)
Мир растений
В кузнецовской символике растений центральное место,-так же, как и в славянской мифологии,- занимает мировое древо. «Предание о мировом дереве славяне преимущественно относят к дубу». Дуб как символ единства небесного, земного и подземного мира укоренился и у Юрия Кузнецова:
Неразъемные кольца ствола
Разорвали пустые разводы.
И нечистый огонь из дупла
Обжигает и долы и воды.
Но стоял этот дуб испокон,
Не внимая случайному шуму.
Неужель не додумает он
Свою лучшую старую думу?
(«Дуб»)
В славянской мифологии вывороченные с корнем деревья предвещали человеку смерть. У Кузнецова это смерть духовная:
Качнет потомок буйной головою,
Подымет очи — дерево растет!
Чтоб не мешало, выдернет с горою,
За море кинет — и опять уснет.
(«И снился мне кондовый сон России…»)
Катастрофический оттенок приобрел у него и смысл древнего образа «разрыв-травы» — «чудесного средства.., разрушающего заговоры и узы и позволяющего овладеть кладом.» Поэт превратил ее одновременно в «трын-траву» и «разрыв-дорогу»…
Мир животных
Образы-символы мира животных у Кузнецова традиционны. Змея связывается со злом, с кознями злого духа, с оборотннчеством («Змеиные травы», « Число», «Поступок», поэма «Змеи на маяке»). И в христианстве змей-искуситель считается образом дьявола. Конь в славянской традиции — «одно из наиболее мифологизированных священных животных. Конь — атрибут высших языческих богов (и христианских святых) и одновременно хтоническое существо, связанное с культом плодородия и смертью, загробным миром, проводник на «тот свет». Соответственно конь наделялся способностью предвещать судьбу…».
Кузнецовский конь преодолевает время: «Сажусь на коня вороного — Проносится тысяча лет.» («Знамя с Куликова»); «Для того, кто по-прежнему молод, Я во сне напоил лошадей. Мы поскачем во Францию-город На руины великих идей.» Он также способен предвещать судьбу («Последние кони»), но не обязательно несчастную, смертную — скорее, наоборот («Сказание о Сергии Радонежском», «Поездка Скобелева»). В этом случае образ коня приближен к более поздней символике фольклорной лирической песни.
Ворон и в славянской мифологии, и в русском, и в мировом фольклоре, и в христианстве — вестник зла и смерти. Ворон-волк у поэта — воплощение нечистой силы, чужак, инородец («Сказание о Сергии Радонежском»), и вороньё, соответственно, зловеще кружит «над русскою славой» («Поединок»). Кстати, птицы у Кузнецова -носители исключительно отрицательных качеств, предвестники несчастья и гибели. Птица как символ души в его лирике отсутствует (правда, есть голубь как христианский символ Святого Духа). Поэт здесь явно идет за А.Н. Афанасьевым: «Летит орел, дышет огнем, по конец хвоста — человечья смерть.». Сравним:
Птица по небу летает,
Поперек хвоста мертвец.
Что увидит, то сметает,
Звать ее: всему конец
Странный же образ рыбы-птицы: «Рыба-птица садится на крест И кричит в необъятных просторах.» («Откровение обывателя») навеян, вероятно, Паскалем: «Люди, не сдерживающие данного ими слова, без веры, без чести, без правды, с двойными сердцами, двойными языками, люди, подобные, как сказали бы раньше, сказочным амфибиям, занимающим срединное место где-то между рыбами и птицами…».
Странным может показаться и кузнецовский образ яйца-родины в стихотворении «Я скатаю родину в яйцо,..», если забыть о славянских мифологических представлениях: «Яйцо как метафора солнца и молнии, принимается в мифологии за символ весеннего возрождения природы (Кузнецов: «Ибо все на свете станет новым» — В.Б.), за источник ее творческих сил.».
Цветовые эпитеты
Символика цвета не выходит у Ю. Кузнецова за общепринятые фольклорные рамки. Белый цвет символизирует чистоту (белый халат, белый гром, белое платье, белое царское тело, белый голубь, белая церковь и т.д.), черный — печаль, смерть (черный гром, темный лес, черные мессы), красный и золотой -красоту (красное солнце, красное лето; золотая гора, золотая рыбка, золотой век, золотая стрела Аполлона и т.п.), голубой — чистоту и святость (голубые небеса, голубой свод и т.д.), зеленый — молодость: «Был город детства моего — дыра, Дыра зеленая и голубая.» («Водолей»).
Звуковые образы
Звуковые образы у поэта в художественном отношении более важны, чем цветовые эпитеты. Но если, например, у Рубцова в их основе — одушевление, свойственное прежде всего народной песенной лирике, то Кузнецов ориентируется на глубинные пласты славянской и мировой мифологии, в жанровом же отношении — на былину, волшебную сказку, балладу.
Так, свист в славянской мифологии связывается с нечистью.
В былине об Илье Муромце свист соединяется со змеиным шипением, со звериной, дьявольской силой:
Засвистел Соловей по соловьиному,
А в другой зашипел по змеиному,
А в третьи зарявкает он по звериному.
Свист как признак нечистой силы явственно слышен в кузнецовских стихотворениях «Простота милосердья», «Вечный снег» и других. Свистят у него … «дыра от сучка» («Живу на одной половице…»), и …сам свист: «Свист свистит все сильней за окном — Вот уж буря ломает деревья.» («Поэт»).
Страшен и гром, который сопровождает эффект оборотнпчества злого духа («Испытание зеркалом», «Паскаль»), чуть менее опасен гром сказочного происхождения («Четыреста»), но подлинное смятение вызывает гром как гнев Божий: «Ударил из тьмы поколений Небесный громовый раскат — Мой предок упал на колени… И я тем же страхом объят.» («Шорох бумага»), и конечно, гром второго пришествия Христа («Возмездие»).
Остальные звуковые образы тоже вызывают одни только негативные эмоции: ветер у Кузнецова «гудит и тоску нагоняет», «гудит» и погребальный звон; в его стихотворениях слышен «хриплый вой дракона», рев Вия, «темный вой» тысяч сирен и даже «стук святотатца»…
Продолжение следует