Рудольф АРТАМОНОВ (Москва).
Артамонов Рудольф Георгиевич, известный детский врач, литератор, журналист. Лауреат литературной премии им. Н.С.Лескова за 2011 год. С 1972 работает на кафедре педиатрии лечебного факультета медицинского университета им. Н.И.Пирогова, последовательно в должности ассистента, доцента и с 1980 г. профессора. Многолетний активный корреспондент и сотрудник «Медицинской газеты». Прозаик и поэт. Автор книги стихотворений, многочисленных прозаических публикаций. Предметом пристального внимания московского литератора всегда был человек во всем великолепии своих многообразных проявлений. Автор «Журнала литературной критики словесности»: «Уроки Чехова»
ИЗ ЗАПИСОК ПЕДИАТРА («А был еще такой случай…»)
Сердце педиатра
Не погрешу против истины, если скажу, что педиатры представляют собой особую часть врачебного сословия. Думаю, со мной согласятся коллеги, избравшие другую специальность. Утвердил меня в этом мнении следующий случай.
Я знал одного детского хирурга очень давно. Еще в бытность мою младшим научным сотрудников, в одном и столичным педиатрических НИИ. Было ему лет тридцать, может, чуть больше. Знал, что он хороший человек и отличный хирург. Знал, что отличался он «нехирургической» мягкостью и нежным отношением к детям, никогда не торопился браться за «нож», хотя хирургический скальпель – главное орудие хирурга. От коллег слышал, что не ужился он с заведующим отделением – молодым и амбициозным профессором, стремительно «делавшим» карьеру. Ушел в другое НИИ педиатрического профиля. Встречал его на конференциях, заседаниях диссертационных советов. Умный, деликатный в отзывах на диссертации.
Недавно узнал, что он ушел из жизни при трагических обстоятельствах.
Из пересказа коллеги, очевидца произошедшего, реконструирую сие печальное событие.
…В тот день он шел с неизменной тростью в руках в консультативную поликлинику, где подрабатывал на хлеб насущный, так как профессорская зарплата оперирующего хирурга весьма невысокая.
Ничто не предвещало беды. По Комсомольскому проспекту мчались автомобили. Благоразумные пешеходы пересекали его по подземному переходу. Неблагоразумные — бежали через дорогу. Метрах в ста перед доктором женщина, таща за руку ребенка, бросилась перебегать улицу.
Визг тормозов, крики, смятение очевидцев.
Что должен делать детский врач, да еще хирург в такой ситуации? Естественно, броситься на помощь. То же сделал и доктор. Не добежав с десяток метров до сбитого машиной ребенка, он упал.
Не знаю отчего. Не помню, чтобы он когда-либо жаловался на сердце. Впрочем, врачи редко говорят о своих недомоганиях близким, тем более врачам-коллегам. Возможно, сердце его не выдержало нелепой гибели ребенка. Он, привыкший немедленно приходить к детям на помощь, понял, что не успевает…
Все внимание окружающих было сосредоточено на пострадавшем ребенке. Когда обнаружили лежащего на тротуаре пожилого мужчину, он был уже мертв.
Доктора звали Эдуард Андреевич Гайдашев.
Не написать об этом я не мог…
Ошибочка вышла
Сегодняшняя жизнь полна сюрпризов. То, что раньше показалось бы невероятным, теперь даже недоумения не вызывает.
У дверей отделения для беспризорных детей нашей больницы дежурит автомобиль «газель». Дежурит круглосуточно. По вызову милиции устремляется к месту, где выловлен беспризорный ребенок, и везет его в «бомжатник». Так в нашем больничном сообществе тотчас прозвали это отделение, поудивлявшись поначалу, как быстро, по велению сверху, для юных бесприютных гаврошей «очистили» помещение от больных детей.
Где только этот милый народец – беспризорников ни находят! Чаще всего на вокзалах, на чердаках, в подвалах и так далее. Чумазые, нестриженные. Но неизменно бойкие, независимые, они вызывают в наших педиатрических сердцах симпатию и сочувствие. В «бомжатнике» и помоют, и подстригут, и подлечат ушибы, ссадины. Подкормят и через неделю-другую определяют в интернат. Однако удержать их в стенах отделения невозможно. Убегут. Вольные птахи!..
Вот однажды привозят четырехлетнего пацана. В меру чумаз, в меру не стрижен. Назвался Петей. Матерные слова не употребляет. Одет скромно, но для юного бомжа вполне прилично. В отличие от «профессионалов», сверстников сторонится, на контакт с ними идет неохотно. Имеет «частную собственность» — початый пакет картофельных чипсов, но делиться с друзьями по несчастью не хочет. Крепко держит кулек в кулачке.
Чем-то неуловимым отличается от окружающих его юных бомжей со стажем. На них у нас глаз намётан.
Петя все ждал маму. Стоял у окна. Стоял у дверей. И все спрашивал, спрашивал, когда же она придет. Это нас насторожило.
Вечером того же дня наши подозрения подтвердились. Явилась Петина мама. По всему было видно, что эта совсем уже не юная женщина — многодетная мать. Всклокоченная прическа, полнощёкое лицо без следов макияжа, необъятная талия, две огромные сумки в руках.
Встреча с мамой была столь трогательна, что едва не исторгла из наших глаз слезы. Когда буря радости улеглась, мы узнали, что Дуся в самом деле многодетная мать. Петенька у нее – пятый. Что едут из Рязани в Моршанск. Что в Москве становились, чтобы купить чего-нибудь из одежды детям. На вокзале, оставив ребенка караулить вещи, мама отошла купить ему водички. Вернулась, а Петеньки нет. Чуть с ума не сошла. Что делать, не знает. Кричать стала. Собрался народ. Все разное советуют. В милиции при вокзале спросили, долго ли отсутствовала? Да где долго! Минут пять, может. Сказали, будут искать. А один гражданин, пожилой такой, сообщил, что сейчас милиция начала собрать беспризорников и развозить по больницам. Поищи, мол, там. Вот в третьей и нашла своего Петеньку.
Слезы радости текли по лицу матери.
А мы стояли вокруг воссоединившейся семьи и не знали, радоваться нам вместе сними или возмущаться произошедшим. Такого в нашей педиатрической практике еще не было.
Половой гигант
Это было время всеобщего увлечения биохимическими исследованиями. Как теперь – генетикой. Такие периоды периодически бывают в медицине. Исследовали гормоны, ионы, аминокислоты – в крови, сыворотке, моче. И во всем, в чем было можно.
Мой приятель по аспирантуре исследовал суточную экскрецию, т.е. выделение, кортикостероидных гормонов и их дериватов в моче. Для этого надо было собрать всю выделенную за сутки мочу. Беда была в том, что определить суточную экскрецию предстояло у детишек первого полугодия жизни, то есть, у несмышлёных младенцев. Как это сделать. В ту далекую пору никаких мочеприемников для пациентов столь малого возраста не было.
Но «голь на выдумки хитра». Мой изобретательный приятель приклеивал лейкопластырем презерватив к причинному органу своих маленьких пациентов… Остальное было дело нехитрым.
Медсестр, работавшие в отделении для грудных детей, знали, что молодые аспиранты к делу относятся серьезно, профессионально, и не подвергали шуткам их «изобретения».
Как-то мы возвращались после сдачи экзамена по кандидатскому минимуму. Сели в автобус. Подошел кондуктор – продать или потребовать билет. Мой приятель полез в карман за проездным, и вместе и ним из кармана высыпались с десяток пакетиков прямо на колени почтенному, весьма вальяжного вида мужчине. Он поднял один и пакетиков, поднес к глазам и уважительно сказал: «Ну, вы, молодой человек, однако, половой гигант». С тех пор это стало прозвищем моего приятеля. Через два года он успешно защитил кандидатскую диссертацию о суточной экскреции кортикостероидов у детей грудного возраста.
Грустная правда
— Что случилось? – спросил я, входя в распахнутую дверь кабинета заведующей и показывая глазами на щепки и выломанный замок на полу.
— Обокрали … Дверь взломали и обокрали, — тихо ответила заведующая отделением, которую все для краткости звали Вер-Иванна. – Отошла наверх – новенькая поступила, с гломерулонефритом… Полчаса не прошло, прихожу, а здесь вот, сами видите… Сумку взяли. А в ней пенсионка, ветеранское удостоверение, сберкнижка с паспортом – хотела деньги снять, зубы протезировать затеяла…
— В милицию звонили? – спросил я.
— Заявила. Обещали приехать… Еще ключи там от дома. Теперь залезут. Надо замок срочно менять… За дорогу надо будет платить, когда еще документы новые сделают!
Такая беда, нежданно-негаданно свалившаяся на голову Вер-Иванны, наверное, случилась с ней впервые, оттого растерянность и беспомощность ее были видны невооруженным взглядом.
— Ведь вы знаете , что у нас проходной двор. На рентген к нам с улицы ходят амбулаторные больные, сотрудники из ЭКГ заглядывают, извините, пописать — уних там нет туалета. Родители идут один за другим. А здесь ни швейцара, ни лифтера. Заходи и бери что хочешь. Дверь ногой можно вышибить, замок доброго слова не стоит.
— Да, Вера Ивановна, знаю. Что ж раньше замок не поменяли.
— Сколько заявок сестра-хозяйка носила в администрацию, все без толку – «придем-придем», а сами не идут.
Приехала милиция. Парень в кожаной куртке и молодая долговязая девушка в милицейской форме в чине лейтенанта, но уж в очень короткой юбочки.
Оба не спеша сели.
Вер-Иванна рассказала о случившемся.
— Что ж ваша администрация, куда смотрит. Можете подать иск, администрация обязана оплатить, — предложила молоденькая милиционерша.
— Уголовное дело будете возбуждать? – буднично спросил парень в куртке, не обратив внимания на ее слова. – Или оформить как утерю документов?
— Почему как утерю? – взвилась Вер-Иванна, словно очнувшись от оцепенения.
— Если как уголовное дело, придут эксперты, начнут снимать отпечатки пальцев, допрашивать свидетелей, дело заводить. Пройдёт месяц, а то и больше. Найдут вряд ли. Все это время без документов будете. Как хотите, — сказал парень, собираясь вставать.
Вер-Иванна растерянно посмотрела на меня.
Я пожал плечами, потому, что в самом деле не знал, что посоветовать. Сам впервые столкнулся с такой ситуацией.
— Ну, значит, поедемте с нами в отделение, я вам выпишу справку об утере документов, — сказал следователь. Парень в куртке, скорее всего, им и был, а милиционерша при нем — страж порядка.
И моя Вер-Иванна, как завороженная, покорно встала, сняла белый халат, позвала старшую сестру, чтобы та присмотрела за кабинетом, и пошла вслед за представителями правоохранительных органов.
— Не забудьте сегодня же поменять замок и пойти в сберкассу, заблокируйте счет, — успел посоветовать я.
На другой день я пришёл в отделение к Вере-Иванне. В дверь кабинета было вставлено два замка.
-Ну, что? – спросил я.
— Вот справку дали … Любезные такие, быстро написали… Знаете, — с невеселой усмешкой сказала Вер-Иванна, — сижу я у него в кабинете, входит начальник и спрашивает того, в кожаной куртке: — «Ну что там в больнице?» А парень отвечает,- «Утерю оформляю». «Правильно» — говорит начальник и уходит.
— Конечно,зачем им «висяк», — сказал я, пользуясь словечком, много раз встречавшимся в газетах, да и по телевизору слышанным не единожды.
Но все-таки обидно мне было за пожилую женщину, выказавшую такую беспомощность и покорность.
— Вера-Иванна, вы не должны это дело так оставлять. Напишите докладную главному врачу. Скажите, что по вине администрации вас обокрали, что нет порядка в больнице. Пусть возместит потерю, — уверенный в своей правоте, сказал я.
— Да что вы, милый человек. Была уже с самого утра у главного. Сказал, что сама виновата, ходишь туда-сюда. А насчет возмещения и заикаться не стала. Ведь на руках «утеря», никакого протокола о краже нет… А требовать, да настаивать, и думать не хочу. За шестьдесят мне. Сократит по старости, куда пойду?
И то, правда, подумал я. Только грустно почему-то стало.
Жизнь в авоське
Ошибочно думать, что травма – удел детей старшего возраста. Несчастья бывают и с младенцами. Многие годы работы в детьми грудного возраста убедили в этом в полной мере. Бывает, папочка, играя с маленьким сыном, подбросит его кверху, а поймать забудет. Или не успеет. Один любвеобильный отче так крепко обнял своего чадо полугодовалое, что сломал ему ребра.
Но однажды был случай из ряда вон.
Поступил к нам в грудное отделение четырехмесячный ребенок с диагнозом пневмонии. В самом деле, в легких такой «хрип», что без фонендоскопа слышно. Лежит совершенно неподвижно, ручки-ножки как плети, головку не поднимает. И хрипит.
— Тяжелая пневмония, — говорит заведующая отделением.
— Да, — соглашаюсь.
Естественно сразу направляем на «рентген».
Буквально через полчаса (время на съемку и проявку пленки) звонит взволнованный рентгенолог: «Что с ребенком, весь переломан».
Бежим с заведующей в рентгеновский кабинет.
-Вот полюбуйтесь, — говорит рентгенолог и достает из промывочной ванны снимок.
Многое мы видали, такое — в первый раз. Переломы обеих плечевых костей, обеих бедренных костей, пяти ребер слева и трех справа. И, что главное, никаких признаков пневмонии. Сколько ни вглядывались, ничто не говорит о пневмонии. Но зато пышным цветом рентгенологическая картина «махрового», как мы, врачи, говорим между собой, рахита.
Не буду её описывать, каждый педиатр знает.
Решительным шагом направляемся к себе в отделение и — прямиком в бокс, где лежит ребенок со своей мамой.
— Так, мамочка, — говорит заведующая, — витамин D давали ребенку?
— Не-е-е, — робко тянет мамочка.
А мамочка – маленькая худенькая женщина, на вид девочка, ни дать ни взять, лет тридцати с боязливым взглядом.
— По профессии кто будете?
— Филолог.
— Образованная, значит. Должны знать, что профилактику рахита надо делать, витамин Д давать, массаж, прогулки. Гуляете с ребенком?
— Гуляю, — следует робкий ответ.
Почему-то эта мама показалась принадлежащей к той категории молодых людей, что склонны к оригинальным новациям. Например, рожать в море, окунать младенцев в ванну для подводного плавания и так далее.
— Покажите, как гуляете, как одеваете на прогулку, — прошу я филолога.
На наших глазах происходит нечто странное. Мамочка туго заворачивает ребенка в довольно легкое для начала весны (на дворе апрель) одеяльце, достает из сумки авоську, да-да, саму натуральную авоську. Погружает туда ребенка.
— Вот так гуляю, — она смотрит на нас умными печальными глазами. – Очень удобно. А что нельзя?
Мы онемели от удивления и праведного гнева. Последовавший за этим монолог заведующей отделением я приводить здесь не буду.
Мы провели с «образованной» мамой работу по полной программе санпросвета. Назначили большие дозы витамина Д. Через три недели малыш стал двигать ручками, ножками, держать головку. И улыбаться. Лучезарно и благодарно, как все выздоравливающие больные.
Выписывая малыша, сказали мамочке, что в авоське носят картошку, а не младенцев. Надеемся, что она последовала нашему совету.
Как я лечил офицера КГБ
Со студенческой скамьи я знал, что для острого инфаркта миокарда характерно помимо прочих симптомов выраженное чувство страха. Страха смерти.
Долгое время работая на «неотложке», видел таких больных: острейшая, «кинжальная» боль в сердце, иногда вызывающая болевой шок, бледность и глаза, полные страха. Самые впечатлительные прямо спрашивали: «Доктор, я умираю?».
Однажды эти диагностические симптомы не сработали.
Дело было летом, на даче. Обратилась соседка, попросила посмотреть ее мужа. Этого человека я видел раньше. Мужчина лет шестидесяти. Приземистый, широкогрудый. Не то, что немногословный – молчаливый. Страстный рыбак, все лето проводивший на речке. Никогда не хвастал своими рыбацкими удачами. Спросишь из вежливости — «Каков улов, Иван Петрович?» Молча вынет из сумки самую большую рыбину, покажет, и ни слова.
Я пришел на их участок, вошел в летнюю кухню, где соседа свалил приступ. Было жарко. Иван Петрович, раздетый до пояса, лежал на широкой лавке. На голой груди гребнем топорщились седые жесткие волосы.
Взял пульс. Слабоват, с наклонностью к брадикардии. Послушал – тоны сердца приглушены. Померял давление. Всегда брал с собой на дачу тонометр: за лето кто-нибудь из бабулек или дедулек всегда придет: «Милок, померяй давление, что-то голова болит, должно буря на солнце». Давление у Ивана Петровича было тогда 120 на 65. Зинаида Степановна, жена его, говорит, что последнее время мужа стало часто «прихватывать». То, мол, слова из него не вытянешь, а то ляжет: «плохо мне». – говорит.
Естественно, подумал об остром ангинозном статусе. А может быть, и инфаркт. Смотрю в глаза. Взгляд маленьких серых глаз Ивана Петровича тверд и спокоен. «Как вы, Иван Петрович?» — спрашиваю. «Терпимо», — говорит.
Посидел с полчаса. Поговорили с Зинаидой Степановной. Узнаю, что последние пять лет Иван Петрович на пенсию вышел в чине капитана. С тех пор сердце и прихватывает. А раньше был о-го-го! Здоровый. «Лесных братьев» в Прибалтике после войны ловил. Орден имеет.
Все эти полчаса не сводил глаз с лица больного. Ни страха, ни страданья не заметил. Такие лица высекают из гранита для памятников.
Порывшись в своей походно-дачной аптечке, нашел нитроглицерин. Лекарств, какие сейчас принимают при ангинозном приступе, тогда, лет двадцать с лишним назад, еще не было.
В тот день, помню, уехал в город и вернулся через неделю. Увидев Зинаиду Степановну, спросил: «как Иван Петрович?». «В больнице, — отвечает, — инфаркт признали. В реанимации лежит».
Стало быть, я ошибся в диагнозе.
Из этого печального опыта сделал для себя, по крайней мере, два вывода на будущее. Первый – никогда не следует ориентироваться только на один, пусть и типичный симптом болезни. Второй – особенно когда имеешь дело с сотрудниками КГБ… Впрочем, лучше не иметь с ними дело.
Под бдительным оком соседа
Это было в пору моей работы участковым педиатром. Я был молод и не забывал следить за своим видом – костюмом, прической, обувью. На работу ходил с атташе-кейсом, или, как тогда говорили, «дипломатом» — плоским элегантным чемоданчиком. В общем, старался «держать марку».
Участок мой располагался в рабочем предместье города. Еще были бараки и коммунальные квартиры. Детей было много и работы было много.
В тот день поступил вызов в один из бараков. Барак – это длинный одноэтажный дом со сквозным коридором, по обе стороны которого располагались жилые комнаты. От других видов человеческого жилья барак отличался тяжелой духотой, наполнявший каждый его угол, и впечатлением человеческого муравейника из-за обилия жильцов.
Я позвонил в дверь. Открыл явно нетрезвый человек, примерно моего возраста.
— К кому? – спросил он недружелюбно.
— В двадцатую, — ответил я и пошел по коридору, ища нужную комнату.
Нетрезвый парень следовал за мной. Я слышал за своей спиной его тяжелое сопение и неуверенную поступь.
Найдя нужный номер, вошел в комнату. Болел трехлетний мальчик. С ним была его мама. Этот тип женщин, населявших бараки, был мне уже знаком. Молодыми девчонками они выходили замуж, рано рожали детей, умели «держать в руках» начинавших спиваться своих еще молодых мужей. По-детски неопределенные черты их лиц быстро становились резкими и грубыми, как и их характер и голос.
Начал осматривать больного ребенка. Тот кричал, сопротивлялся осмотру. Пришлось попросить маму взять его на руки. Мы стояли с ней близко друг против друга, между нами был ребенок, горячую спинку которого я выслушивал фонендоскопом.
Вдруг открылась дверь. На пороге стоял тот самый крепко подвыпивший парень, который открыл мне входную дверь.
— Тебе чего, Леха? – спросила, не оборачиваясь, молодая мама.
Леха ничего не сказал, только вялым движением пьяного человека погрозил мне пальцем и закрыл дверь.
Я закончил осмотр ребенка, сел за стол и стал выписывать рецепт на лекарства.
— Пройдет? — спросил молодая мама.
— Пройдет, — ответил я.
Затем поднялся и стал объяснять, как принимать лекарства.
В этот момент дверь открылась снова, и Леха во второй раз обозначился в дверном проеме.
— Опять ты! – раздраженно сказала молодая женщина.
— Людка, он к тебе не пристает? –заплетающимся языком пробормотал Леха.
— Да пошел ты. Надоел, — последовал ответ. – Закрой дверь!
Надоедливый Леха послушно закрыл дверь, перед этим успев пригрозить мне пальцем.
Закончив, я вышел в коридор и направился к входной двери. Меня сопровождал Леха. Покачиваясь, он шел рядом и говорил.
— Людка жена моего кореша, понял, да? Сегодня я в отгуле. Малость поддал, понял, да?
Он сопроводил меня до самого выхода и долго закрывал за мной дверь.
Легко отделался, подумал я. Месяц назад в соседнем бараке избили Марию Петровну с «неотложки». По пьянке, конечно. Теперь на вызовы ее сопровождает шофер с «воротком».
Бесценный «материал»
Это было давно. Я работал в одном столичном клиническом НИИ. Только-только начинал заниматься диссертацией. Еще не писал, а только собирал материал. В медицинских диссертациях материалом называют больных, которых наблюдают, обследуют с помощью разных лабораторных методик и инструментов, а потом по результатам обследования пишут диссертацию.
Моей методикой была бронхография: в бронхи вводят контрастное вещество, а когда оно заполняет бронхиальное дерево, делают рентгеновский снимок.
Процедура поднаркозная, проводится в затемненном рентгеновском кабинете, и делают ее, главным образом, больным с хронической пневмонией. Эта болезнь и была темой моей кандидатской диссертации.
И вот почти 40 лет назад моей маленькой пациенткой стала дочь известнейшего тогда, да и сейчас, барда и артиста кино. Воздержусь называть его имя. Врачебная тайна. Его уже нет, он ушел из жизни. А в отношении его дочери, теперь взрослого человека, тайна должна быть сохранена.
Пациентка – прелестный четырёхлетний ребенок с вьющимися белокурыми волосами – поступила в отделение по поводу хронической среднедолевой пневмонии. Веселая, жизнерадостная девочка, без каких-либо видимых признаков болезни. Эти хронические пневмонии действительно не очень-то отражаются на внешнем облике ребенка. Но раз поступила, надо обследовать. Тем более, что в отделении проводилась такая научная работа, то есть больная – тематическая, «материал» для диссертации. Поэтому ей предстояла бронхография.
Ее папа был на съемках фильма. Приходила мама, тоже актриса одного из московских театров. Я объяснил ей смысл предстоящего исследования. Поскольку процедура поднаркозная, должно было быть согласие одного из родителей на ее проведение. И оно было получено.
Началась подготовка к бронхографии: анализы крови, ЭКГ, рентгенограмма грудной клетки. Все как полагается. Противопоказаний к наркозу не было.
Бронхография уже тогда в нашем НИИ была хорошо освоенной, почти рутинной методикой. Проводили ее анестезиолог, бронхолог, то есть я, и медицинская сестра.
Медицинская сестра сделала премедикацию, анестезиолог наложил на лицо ребенка наркозную маску, я приготовился к интубации трахеи. Выключили свет, включили рентгеновский аппарат. Все как всегда.
Но вдруг в темноте раздается тревожный голос медсестры: «Пульса нет!».
Склоняюсь к рентгеновскому экрану – вот оно, сердце. Неподвижное…
Кричу — «Свет! Остановить наркоз!»
Анестезиолог был опытнейший. Полторы минуты непрямого массажа сердца, искусственного дыхания «рот в рот» (заинтубировать еще не успели) – девочка задышала.
Ни о какой бронхографии, естественно, речь идти уже не могла.
В тот день все отделение «стояло на ушах».
На другой день «воскресшая девочка» была, как ни в чем не бывало. Веселая, жизнерадостная, с розовыми щечками.
Но именно в этот день на свидание ко мне как лечащему врачу пришел ее папа. Не сказать о случившемся было нельзя. Я сказал.
До сих пор помню, как, услышав об остановке сердца у своей дочери, он пошатнулся, и его полное, крупное, так знакомое по фильмам лицо мгновенно осунулось, посерело. Сейчас не помню, что он сказал. Но ничего патетического, драматического или повышения голоса не было.
Вспоминаю этот случай из своей далекой практики не потому, что хочу рассказать, как мужественно, без истерики повел себя всеми любимый актер и бард. Или какими расторопными мы были врачами. Думаю о том, какой иногда жестокой практикой достается новое знание в медицине. Девочке мы так и не стали делать бронхографию. Выписали домой. Долго наблюдали после выписки. Склерозированная средняя доля в ее легком уменьшилась, рубцевание продолжалось. Но пневмониями она не болела и развивалась нормально.
Нужно ли было делать ей бронхографию? Тогда, почти 40 лет назад, да. Мы ведь не знали, как себя поведет болезнь. Теперь знаем– при таких процессах в легких, как у нее, можно не делать.
Но как тяжело дается это знание – и для нас, врачей, и для наших больных, которых мы в суете своей работы называем «материал клинических наблюдений».
«Самоубийца»
Дети артистичны до чрезвычайности.
Был такой случай.
В кабинет заведующей отделением стремительно вошла старшая сестра. Вид у нее был рассерженный. Она вела за руку девочку лет семи.
— Вот, полюбуйтесь, Клавдия Николаевна, что удумала эта красавица из пятой палаты! Все уже поели, разошлись, а она все сидит, ковыряет ложкой кашу. Я отругала ее, так она встала из-за стола и направилась на кухню. Что, говорю, тебе надо на кухне? А она: «Ножик». Зачем, спрашиваю, тебе нож понадобился!? Знаете, что она мне говорит? Говорит, горло себе перережет.
— Что!? – в один голос воскликнули мы с заведующей.
— Несите мне ее историю болезни, сейчас буду звонить матери, пусть забирает, — решительно сказала заведующая, немного опомнившись от услышанного, — Этого еще мне не хватало. Убегают, дерутся, а мы за них отвечай. Теперь самоубийцы объявились.
В самом деле, работа в отделении для детей старшего возраста дело хлопотное. Бывает, убегают из отделения, потом разыскиваем через милицию. Летом из окна высовываются, а наше отделение на пятом этаже. Хоть и девчонки, а подраться могут. К старшим девицам вечером приходят молодые люди. Сколько раз ловили на лестнице с сигаретой.
Позвонили из приемного отделения и позвали Клавдию Николаевну.
— Сиди здесь, сейчас приду и займусь тобой, — сказала она, уходя вместе со старшей сестрой.
Девочка уселась на диван и с любопытством посмотрела на меня, как бы приглашая к разговору. На самоубийцу она нисколечко не была похожа. Ни удрученности, ни замкнутости, ни мрачности во всем ее облике не было и в помине. Глаза смышленые, Лицо выразительное, оживленное.
— Как тебя зовут? – спрашиваю.
— Таня, — с готовностью ответила она.
— Ты что же, Таня, в самом деле, пошла на кухню за ножом?
— Ну, что вы, — последовал ответ. – Я хотела их попугать. Мне надоело что все меня здесь дергают – «ешь скорее, умывайся, иди получай лекарства, марш на процедуры». Я так не привыкла.
— Здесь же больница,- ничего лучше не нашел сказать я. – А к чему ты привыкла?
— Я привыкла, чтобы со мной обращались, как с человеком.
— Мама и папа с тобой так и обращаются, как с человеком?
— Представьте себе, да.
— Да, ты, наверное, актрисой собираешься быть? – вдруг осенило меня..
— Вы угадали. Я хожу в драмкружок.
— И какие же роли мы уже играла?
— Золушку, — сказала она, — встала со стула и сделала несколько танцевальных «па» на цыпочках.
Мы оба рассмеялись. Я захлопал в ладоши. Она присела в книксене.
Эту сцену застала вернувшаяся Клавдия Николаевна.
— Что это здесь за театр? Сядь, — сказала она Тане. – Сейчас буду звонить твоей матери.
— Клавдия Николаевна, позвольте Тане пойти в палату, — попросил я.
Заведующая вопросительно посмотрела на меня.
— Или в палату и жди, — сказал она девочке.
Когда Таня вышла, я все ей объяснил.
— Ишь, артистка. – сказала Клавдия Николаевна.
Девочка осталась в отдалении и выписалась домой после выздоровления.
«Малиновки заслышав голосок …»
На ежедневной утренней пятиминутке ординатор Наталья Петровна, молодая, привлекательная девушка, доложила, что вечером в отделение поступил новый больной.
— Мальчик пяти лет. Подозрение на гломерулонефрит. Красную мочу заметила мать. Состояние ребенка ближе к удовлетворительному.
После паузы добавила:
— Знаете, ну, прямо ангелочек, Маленький Принц. Волосики белые, глазки синие. Из деревни привезли.
Через пару дней на очередной пятиминутке Наталья Петровна объявила:
— Вы знаете, Павлик, из 12-й палаты, ну, тот, который и деревни с макрогематурией, так здорово поет. Прямо, Робертино Лоретти. Помните? Пойдемте, послушаем.
Те, кто пошел, рассказывали, что парнишка самом деле поет отменно. Особенно хорошо у него получалась песня, начинающаяся словами: «Малиновки заслышав голосок…»
Наталья Петровна ставила певца на стул посреди палаты. Мальчик пел, ему хлопали – врачи, медсестры, мамы, которые лежали со своими больными детьми. Приходили послушать из других палат.
«Малиновку» просили петь на бис. Говорили, поет уж очень проникновенно, голосок так и звенит.
Прошло еще несколько дней, и вдруг на очередной пятиминутке Наталья Петровна с огорченьем объявила:
— Вы знаете, Павлик, ну, тот, из 12 палаты, с так называемой гематурией – мать свёклой его, оказывается, накормила – ругается матом.
— Как матом? – удивились все, кто видел и слышал, как поет этот маленький ангелочек-мужичок.
— Его попросили спеть, хотели поставить на стул, а он говорит: «Пошли на …»
— Куда, куда? – спросили самые непонятливые.
–Ну-у …, — начала Наталья Петровна и зарделась. Щеки ее стали, как свекла, которой перекормили ее Маленького Принца.
— На «икс», «игрек» и «и краткое»? – то ли вопрошая, то ли в шутку подсказал один и молодых ординаторов Дмитрий Иванович, одновременно с Натальей Петровной пришедший в наше отделение.
— Дмитрий Иванович, — с укоризной остановила его заведующая отделением.
И сама пошла послушать деревенского Робертино Лоретти.
Минут через пять она вернулась. Доктора еще не успели разойтись. Оживленно обсуждали национальные особенности деревенского быта.
-Да, — сказала заведующая, — и меня послал. Куда, не скажу… Нельзя же так надоедать человеку. Спой, да спой. Не игрушка же.
Через неделю стало ясно, что никакого гломерулонефрита у Павлика нет. Моча, в самом деле, приобрела красный цвет от красной свеклы, которой в избытке накормила его мать.
В биохимическом анализе крови оказался повышенным холестерин, и его решили показать мне.
Наталья Петровна доложила его историю болезни и не преминула сказать, что ее подопечный хорошо поет.
Поэтому когда мальчика привели для осмотра в ординаторскую, я ничего не подозревая, попросил:
— Спой нам что-нибудь, Павлик. Говорят, ты хорошо поешь «Малиновки заслышав голосок».
Мальчик набрал воздух в грудь.
Но тут заведующая, глядя на Павлика, нахмурила брови, приложила палец к губам.
— Что такое? – поинтересовался я.
— Он может матом выругаться, — быстро пояснила заведующая.
Так и осталось неизвестно, собирался он запеть или…
Обсудив историю болезни и придя к единодушному мнению о диагнозе, пригласили родителей ребенка. После того, как объяснили, почему у мальчика была красная моча, я сказал:
— Матом он у вас ругается. Нехорошо.
— Это вы ему скажите, — ответила мать, показывая на мужа.
— А что, — невозмутимо сказал отец Павлика, синеглазый и белокурый, косая сажень в плечах, — я не ругаюсь. Какой же это мат. Это просто так.
На том и разошлись, оставшись каждый при своем мнении.
В отделении еще долго вспоминали Павлика, напевая навязчивый мотив «Малиновки заслышав голосок …»
Проза @ ЖУРНАЛ ЛИТЕРАТУРНОЙ КРИТИКИ И СЛОВЕСНОСТИ, №7, июль, 2013.