Иван Таран (Омск). Жан-Бернар Папи в переводах Николая Переяслова.

Иван ТАРАН  (Омск)

Постоянный автор «Журнала литературной критики и словесности»:

«Увидеть мир каков он есть» (июль, 2011)

«Уберите этот торт» (июль, 2012)

«Плагиат или совпадения?» (декабрь, 2012)

ЖАН-БЕРНАР ПАПИ В ПЕРЕВОДАХ НИКОЛАЯ ПЕРЕЯСЛОВА

Автор благодарит за помощь в написании настоящей статьи своих невидимых консультантов – дУши:

Большой Шар (душу живой девушки)

Артюра Рембо

Рыжика (ожившее представление о девушке в образе котёнка)

Тень рыжего кота

 

Речь пойдёт о подборке стихотворений, присланной Николаем Владимировичем Переясловым в редакцию литературного журнала «Вольный лист». Некоторым из этих переводов свойственна неожиданность лирического сюжета. Рассмотрим сочинение под названием «Женщины в мехах». Данный текст можно представить состоящим из трёх частей. В первой части говорится о половом влечении мужчины:

 

Я женщин люблю в одеянье собольем,

что тесную дружбу ведут с алкоголем,

они будоражат мне мысли и кровь,

толкая искать в их объятьях любовь.

Их груди – висят, как тяжёлые вёдра,

и манят к себе их широкие бёдра.

 

От них по утрам (так вокруг говорят)

исходит пьянящий, как ром, аромат,

который рисует в сознанье у всех

картины бесстыдных, но сладких утех.

Их губы – горят, точно раны в крови!

И паром дымится их ложе любви…

 

Читатель может подумать: далее произойдёт углубление разработки этой темы. Но неожиданно выясняется, что «женщины в мехах» способны испытывать материнские чувства к своим возлюбленным:

 

При этом – им столько природа дала

тепла материнского, что, как зола,

хранит в себе жар от костра, что погас!..

И это тепло – они тратят на нас.

Прижмут нас к груди своей тёплой рукой

и ласково шепчут: «Спи, маленький мой…».

 

Третья часть – заключение:

 

Не в силах картину такую забыть,

смогу ли я их хоть когда разлюбить?

Признать бы это сочинение удачным, но всё портят банальные строчки.

Стихотворение «Мандарины» привлекательно соединением многих тем. Детство, семья, друзья, Рождество и нищета… Центральная тема первой половины перевода – детство: здесь говорится о восприятии Рождества ребёнком. Но во второй половине неожиданно возникает образ тоталитарного государства, неожиданно создаётся противопоставление детства и тоталитаризма:

 

Когда-то праздник Рождества пах мандаринами

и день грядущий нёс всем радостей мешок,

нас не пугая полицейскими мундирами,

а обещая, что всё будет хорошо…

Давно то было! В том году, в котором –

ещё не стало сердце «пламенным мотором».

 

Текст под названием «Прощание» интересен как дерзкая попытка проникнуть в жизнь умерших: «Сгинувшим – нужно, чтоб мы вспоминали о них».

Несколько слов о стихотворении «Запах неба». Имеет смысл похвалить автора и переводчика за то, что для выражения чувства они ищут символы. Но текст отталкивает меня тематическим однообразием: все образные мысли используются для выражения любви. Да и гораздо лучше, когда чувства работают на высказывание мыслей. Итак, стихотворение:

 

Запах неба, и ветра волнующий запах,

что крадётся вдоль моря на согнутых лапах.

Море – это безумство. Безумства сестра –

хрупкой девушкой встала на кромке утёса.

Этот образ – как искорка, что из костра

прямо в глаз мне попала и вызвала слёзы.

 

Запах неба, и дух человеческих стад,

за которым не слышен мне твой аромат.

Заглушили твой смех чёрной тучею грозы,

и в гортани твоей задохнулись вопросы.

А цветы, что улыбки младенца нежней,

озарили собой в честь тебя всю окрестность.

 

Запах неба, и запах струящихся дней.

Я устал без любви. Я тоскую по ней.

Без касаний к тебе сохнут пальцы, как лозы,

утешения нет, впереди – неизвестность.

Всё вокруг – лишь мираж или метаморфозы,

не узнать даже с детства знакомую местность.

 

Запах неба, и запах любви, что остра,

словно запах бальзама иль запах смертей.

Вот опять я стою, очарован с утра

солнца бликом, как будто улыбкой твоей…

Но лишь вспомню тебя – следом, как неизбежность,

входит в сердце мне боль, словно шпага быстра.

 

Слабым можно признать только произведение, которое называется «За окном». В нём есть подражание Бодлеру и декадентам. У Папи в переводе Переяслова:

 

Серый дождь за оконным стеклом,

словно грифелем, струями чертит

контур хмурой темницы для черни…

 

У Бодлера. Перевод Иннокентия Анненского:

 

И целый мир для нас одна темница,

Где лишь мечта надломленным крылом

О грязный свод упрямо хочет биться,

Как нетопырь, в усердии слепом.

 

Тюремщик – дождь гигантского размера

Задумал нас решёткой окружить.

[…]

 

Бодлер. Перевод Вяч. Иванова:

 

Как прутья частые одной темничной клетки,

Дождь плотный сторожит невольников тоски.

[…]

 

У Бодлера. Перевод В. Васильева:

 

Когда с утра висит, как над душой преступной,

Решётка из дождей, густа и тяжела.

[…]

 

Бодлер. Перевод А. Гелескула:

 

Когда в конце концов упорное ненастье

Дождём зарешетит огромную тюрьму.

[…]

 

Тоскливое настроение, мотив колокольного звона – это тоже, вероятно, взято из процитированного выше стихотворения «Сплин». А как вам декадентский «труп увядшей желтеющей розы» («За окном»)? Так могли бы написать Шарль Кро, Альбер Самен. Двустрок Шарля Кро (перевод М. Яснова):

 

Я веки-вечные живу как на погосте:

Гнильём увядших роз мои покрыты кости.

 

Альбер Самен изобразил душу, «что розою заласканной издряхла» (перевод Романа Дубровкина).

Вернёмся к «контуру хмурой темницы». Контур – это внешнее очертание чего-либо. Чтобы дождь начертил контур темницы, нужно, чтобы струи были направлены перпендикулярно друг другу… Да и какой может быть темница, если не хмурой?

Впрочем, стихотворение «За окном» не лишено достоинств. Оно побуждает задуматься о значении символа излома:

 

На стекле, как на небе вечернем,

ты выводишь мизинцем излом,

чтоб его не прочли даже черти,

что жируют в аду за углом.

 

Дождь блестит над землёй – как корона.

Вновь разлукою веет с перрона,

что накаркала злая ворона,

всем крича, что прощаться резон!

 

Излом – это всё, что останется от любви, его и черти не прочтут. Он скоро исчезнет на стекле.

Тексты Папи в переводах Переяслова, как видите, не бездарны. Жаль, что переводы выполнены не настолько технично, насколько бы хотелось. Встречается режущая слух авторская глухота (точнее, соавторская). «Чтоб его не прочли даже черти»; «поцелуями буду студить твоё тело всю ночь»; «пусть дыханье твоё пролетит над Землёй ураганом»; «и потерянно замерли храмы, дворцы, города». Ещё один минус – натягивание слов на ритм:

 

Говорят, мы опять возвратимся, как предки, в пещеры,

позабыв про компьютеры и про кондиционеры,

электричество, нефть, производство бетона и стали…

Говорят, и цветов в нашем мире однажды не станет.

 

Или:

 

Когда-то праздник Рождества пах мандаринами

и, убежав с утра с друзьями за крыльцо,

мы шли гулять, чтобы, застыв перед витринами

и к их стеклу прижав голодное лицо,

смотреть полдня, не отводя глазёнок

от блюда, где дымился поросёнок.

 

Какие сделать выводы? Немаловажными составляющими дара художника слова являются эстетические взгляды и владение техникой стихосложения. С эстетикой, что скрыто содержится в подборке Папи/Переяслова, я согласен, когда вижу неожиданные повороты мысли, соединение многих тем, символы, когда вижу поэта как первооткрывателя. Но банальность, несамобытность, тематическое однообразие вызывают у меня протест. Да и техника стихосложения не всегда на высоте.

 

Литературная критика и публицистика @ Журнал литературной критики и словесности, №3. — март. — 2013