Игорь Варламов (Магнитогорск)
РАЗГОВОР С ЛЕТУЧЕЙ РЫБОЙ
***
Что за чудак, что за шутник,
явившись вслед за сквозняком,
разбил под окнами цветник,
прошел по стеклам босиком?
А я осколки витражом
раскладывал в своем окне.
и в них стократно отражен,
родился кто-то в тишине.
И в час рождения в ночи –
приспел же несусветный срок! –
сгорающий фитиль свечи
чуть было не поджег пирог.
Я, как простуженный, дрожа,
вращал калейдоскоп окна.
И сквозь стекляшки витража
я видел, как плывет Луна.
И под созвездием Тельца
от продуванья сквозняка
умерших бабочек тельца
летели на пол с потолка.
***
Земля – ни тени, ни следа,
ни звука, ни участья –
блестит, разбита, как слюда,
на две большие части.
Порезав лапы на слюде,
метель в дверях завоет,
когда один среди людей
я окажусь удвоен.
И тот похожий на меня,
должно быть, к вам на ужин
придет. Зрачки, как от огня,
от мести станут уже.
Он мне захочет досадить.
Он к вам заглянет в лица,
коль больше некому судить,
расскажет небылицы.
И на исходе февраля
зима, как из оправы,
скользнет на пол. И на враля
не сыщется управы.
И я велю карандашу
бесхитростные знаки
писать – «Нижайше Вас прошу…» —
по меловой бумаге.
Но непрочитанным назад
посланье мне вернется
тотчас, поскольку адресат
с рассыльным разминется.
Он из дому почти тайком
уйдет и свет потушит.
в его дому под потолком
качаются клетушки.
В его дому под клекот птиц,
спроворенных из воска,
во все окно луна коптит,
и сыплется известка.
А он, намаясь вдалеке
и проклиная стужу,
вернется, стиснув в кулаке
мою живую душу.
Душе бы занести смычок
над ледяною веткой,
да уготован ей крючок
с подвешенною клеткой.
ВВЕРХ НОГАМИ
Вы стали на голову выше?
Я стал на голову – и вижу,
как будто с длинными рогами,
людей, стоящих вверх ногами
и головы – взамен седалищ,
где лоб промнется, коль надавишь,
и перевернутые лица…
и бесконечно это длится!
И кажется, что я приватно
давно живу среди приматов,
качающихся беспрестанно,
за люстры уцепясь хвостами.
А как не замечать изъяна
в себе повадок обезьяних?
И нужно ли другим в угоду
мне уподобиться уроду?
Я б научился постепенно
ходить по потолку и стенам.
И безразлично стало мне бы
плевать в асфальтовое небо.
Но я не затыкаю уши,
я слышу страждущие души.
Они ко мне приходят скопом.
Я слушаю их стетоскопом.
Но я не знаю – есть ли средство
от опрокинутого сердца.
***
Плывет по небу лунный струг.
А вечер, что коварней ночи,
вновь сумашествие пророча,
мне ткнулся в грудь, как пьяный друг.
«Не надо вечер, не чуди!
Зачем мне голову морочишь?
Иль просто посмеяться хочешь?
Ну, все, довольно. Уходи!»
А он совсем сошел с ума
и по дурманящей погоде
Бог весть кого ко мне приводит,
как сводник старый, задарма
И я, кого-то веселя,
твержу: «Всему виною случай…»
И ничему я не научен.
Опять все сызнова, с нуля.
как будто с белого листа
Но я опять себя ругаю
и снова предостерегаю:
«Постой, все это суета.
Пойми, что ночи жизнь длинней,
что легковесное не легче».
Ах, что наделал этот вечер!
Быть может, утро мудреней?
РАЗГОВОР С ЛЕТУЧЕЙ РЫБОЙ
Ко мне рыба прилетела
необъятная как глыба,
и зачем-то я затеял
разговор с летучей рыбой.
Рыба прорвалась сюда,
был ведь рыбный день – среда,
и пока я заворожен
был ее зеркальным блеском,
разболталась осторожно,
будто больше было не с кем,
дескать, где была вода,
нынче кислая среда.
И я тоже говорил ей
что-то не по сути дела…
Рыба распластала крылья:
«Надоело!». Улетела.
И я понял без труда,
что здесь каждый день – среда.