Эдуард Бобров
ВЕЩИЙ СОН
рассказ
Странный приснился сон, какой-то загадочный и непонятный, а главное – к чему бы он? Во всяком случае, ночные видения требовали осмысления, раздумий, хотелось понять скрытый смысл, почему-то подумалось, что в этом сне есть какая-то тайна, может даже, знак судьбы. Подумать над ним, решил он, да, подумать. Не зря же сон был так ярок и пугающе значителен, хотя и непонятен. Все утро и весь последующий день он тревожил, беспокоил, заставлял вернуться к нему вновь и вновь.
И вообще, к слову сказать, Эдуард Петрович все последние дни чувствовал себя как-то неважно, беспокойно. Что-то в душе саднило, тихо ныло, будоражило. Конечно, возраст сказывался, но, в конце концов, не в этом было дело. Ничего, тьфу-тьфу, не болело, в его годы еще много чего можно было сделать, он был нужен на работе, его уважали товарищи по литературному цеху, его повести и рассказы печатали да похваливали, правда, не так часто как хотелось бы, но, в принципе, он был доволен своей писательской судьбой. Конечно, не вышел, как он сам себе говорил, в первачи, его имя не было на слуху, его не упоминали в критических обзорах, ему не перемывали косточки в литературных тусовках, да он к этому и не стремился. Как он сам для себя определял свою роль – широко известен в узком кругу. Но и ладно, вселенской славы он не хотел. Не стремился к этому. Даже таких устремлений никогда не было. Ему нравилось, когда вещь получалась стоящая, крепкая, когда герои выходили натуральными, живыми, а чувства искренними, настоящими. Написав такой рассказ, он радовался, что получилось, гордился, в такие минуты был по-настоящему счастлив. А критика что ж, не замечает, так и не надо, пусть это будет их забота.
Так в чем все-таки состоит причина тревожного настроения? – размышлял он. Ведь жизнь, в сущности, удалась. Выбрался в Москву из глухомани, жил в Куйбышевской области на станции Безымянка (название-то какое!), окончил институт в Москве, работал в престижных организациях, вырастил двоих детей, да и сейчас, когда дети выросли, работает, трудится, занимается любимым делом. Живя один, имеет отдельную двухкомнатную квартиру… Что еще человеку надо, чтобы спокойно и достойно встретить старость? Но все эти размышления были, как говорится, не в тему. Причина плохого настроения была в чем-то другом. Дело даже не в настроении, которое у него почти всегда было ровным и спокойным, а в чем-то другом, более важном и существенном. Вроде бы как в нем появилось ощущение недовольства самой атмосферой жизни, в той среде, которая окружала, общей атмосфере настороженности людей в отношении друг к другу, зажатости, неприветливости, порой даже враждебности. Вот, например, сегодня поехал в метро (не хотелось садиться в машину, пробки и медленное, черепашье движение отнимали время и нервы), в переходах со станции на станцию неимоверная давка, толкотня, люди спешат, давят друг на друга, не уступают дорогу, беспардонно напирают, дыша в затылок перегаром и чесноком.
В одном из переходов его совсем затолкали. Какая-то женщина с огромным пузом беспардонно оттерла его со всей свой стокилограммовой мощью, как бы даже не заметив его, оттерла нагло, откровенно безразлично, да еще окинула пренебрежительно-удивленным взглядом: что, мол, мешаешься на пути.
-Куда прешь!- надавила на него животом, оказавшимся твердым, как футбольный мяч, и пошла дальше, прорезая густую толпу идущих.
Или, например, недавний разговор с продавщицей в магазине. Когда он спросил о цене, она что-то ответила, но в сторону, негромко и неясно, так что ему пришлось переспросить, на что она хамски ответила:
-Слушать надо!
Почему-то эти мелкие факты, обидные слова, косые взгляды, на которые, казалось, можно даже не обращать внимания, в последнее время сильно ранили Эдуарда Петровича, задевали, от таких столкновений оставался неприятный осадок в душе, настроение портилось на целый день, он досадливо вспоминал подобный инцидент, не в силах забыть, отвязаться от него.
А тут еще новая забота. Послал два рассказа в одну из редакций, а оттуда ни ответа, ни привета. Прошел месяц, пошел второй… Не выдержал, позвонил заведующему отделом прозы.
-Месяц назад я послал рассказы… — начал он, но его тут же перебил жестковатый баритон.
-Месяц! – хмыкнул он. – Слишком быстро хотите. У нас, бывает, год ждут, а вы месяц. Ждите. – И, не прощаясь, положил трубку.
Ну что тут скажешь, обида долго саднила, портила настроение, он постоянно вспоминал грубоватый тон ответчика, нервничал.
Да, какая-то общая атмосфера недружелюбия, подозрительности, чуть ли не враждебности все чаще окружала его в повседневности, видимо, люди озлобились от трудной жизни, от семейных неурядиц, от бытовой напряженности. Или, может, это только показалось, и ему не везло на хороших и добрых людей?
И все-таки не это было причиной неважного сегодняшнего настроения, какой-то обиды, бродящей в душе, это было что-то другое. Но что? В этом надо было разобраться, понять причину, отреагировав соответствующим образом и успокоившись. Он любил ясность в своих ощущениях, всегда приводил свои эмоции в порядок, если что-то беспокоило, хотел доискаться до причины своего состояния обстоятельно и не спеша.
Вот и сейчас, чтобы найти верное отношение к происходящему в нем самом, решил прогуляться, спокойно подумать, что происходит. И хотя первый весенний месяц уже наступил, решил одеться потеплее, потому что ветер все еще был холодный, резкий и порывистый, весна никак не могла вступить в свои права. Был у него такой маршрут, вдалеке от автомобильных трасс, с их зловонием и копотью, аж дышать было трудно, многолюдьем и шумом. Перейдя улицу, он свернул на пустую и всегда безлюдную аллею, на которой было запрещено автомобильное движение. Здесь, в тени развесистых деревьев дышалось легче, редкие прохожие, в основном мамаши с колясками, не мешали думать, сама атмосфера тишины, безлюдности успокаивала. Можно было как бы абстрагироваться от всего на свете и полностью погрузиться в себя. Вообще, здесь он любил прохаживаться, когда не шла какая-то тема, когда в сюжетах не сходились концы с концами, когда надо было объяснить поступки героев, сделать их мотивированнее и понятнее. И здесь это часто ему удавалось.
Шел медленно, успокаиваясь и настраиваясь на спокойный, раздумчивый лад. Итак, что с ним происходит? Может, причина в самой физиологии возраста? Может, перешагнув порог шестидесяти лет, он приобретает некоторые черты, свойственные пожилым: недовольство всем вокруг, брюзжание, негативное отношение к нравам современной молодежи, царящее в обществе первенство наживы, культа денег, упадка культуры?
Объективно ли это? — подумал. И, после некоторого размышления решил, что его ощущения от современных нравов, тенденций и настроений – объективны, никто не переубедит его в этом. Едучи в машине и застревая в городских пробках, он, чтобы сгладить томительное ожидание, включал приемник, слушал песни современных авторов, часто недовольно
выключал, потому что из эфира звучала такая безвкусица и нелепица, что слушать было тошно. В песнях большинства авторов порой просто-напросто не было вкуса, стиля, песенные стихи вызывали возмущение отсутствием простой рифмы, многократным повторением бессмысленных фраз, а часто просто пошлостью и глупостью. Ну что стоит, например, песня, в которой звучат такие слова: «Я беременна, но это временно». Или: «Я люблю тебя, дурак…» Или: «Дура, дура, дура я, ах, какая дура я!» и так далее и тому подобное. Боже мой, только ради обнаружения вкуса и смысла стоит ввести цензуру! Не идеологическую, нет, а нравственную, смысловую и вкусовую.
Но бог с ними, с песнями, хочется отделаться от прилипчивых мелодий безвкусных шлягеров, от бесконечного мельтешения на экранах телевизора одних и тех же лиц, от безвкусицы и отсутствия смысла в таких, так называемых, «произведениях» шоу-бизнеса.
Нет, конечно, все это не способствовало улучшению настроения. А тут еще этот сон… Зачем и почему он приснился?
На тихой аллее было малолюдно, почти пустынно, редкие прохожие не обращали на него внимания, каждый шел по своим делам, торопился, а те, кто не торопился, были погружены в свои думы. Может, такие же, как у него?
Деревья в эту раннюю весеннюю пору были еще голыми, неживыми, сухие прутья торчали сиротливо, ничем не выдавая будущего цветения, даже не верилось, что скоро в них забурлят соки, потекут живительной, неукротимой силой по ветвям вверх, заставив набухнуть почки, а затем, через какое-то время, дадут жизнь первым побегам листвы. После появления первых клейких листочков все преобразится, ярко зеленые молодые побеги будут радовать глаз, природа словно оживет, легкий ветерок будет шевелить тонкие пока ветки, но они вскоре наберут силу, заматереют, станут гибкими и крепкими. Да, все это будет со временем, а пока на улице холодновато, кажется, что весна и не наступит никогда.
Эдуард Петрович нахмурился, поднял воротник куртки, холод отвлекал от раздумий. Ну хорошо, ладно, размышлял он, со многим в современной жизни надо мириться, общая ситуация все равно не изменится, пусть люди вокруг равнодушны, безразличны и эгоистичны, порой даже враждебны, но надо сохранить спокойствие в собственной душе, душевное равновесие. С этими мыслям он повернул назад и зашагал к дому, все-таки было холодновато для неторопливых прогулок. А сон, что ж, еще есть целый день для размышлений…
К дому решил пройти по редкой лесополосе, усаженной хилыми кустиками, но не успел сделать и нескольких шагов как чуть не вляпался в собачьи экскременты. Чертыхнувшись с досады, стал выбирать место почище, но еще через два шага повторилось то же самое. Здесь владельцы всего квартала выгуливают своих собак, за ними, естественно, не убирают, так что лесопосадка после таяния снега превратилась в настоящее скопище собачьего дерьма. Боже мой, да разве нельзя убирать за лающими тварями? В западных странах таких владельцев загрязнителей территории просто-напросто штрафуют. Но куда там, у нас такое не привьется. Поднять бы общий уровень культуры людей.
Ну вот, остановил себя Эдуард Николаевич, опять брюзжит, опять недоволен всем вокруг. Да надо плюнуть на это, стараться не думать о мерзости, которая окружает, уйти в свой мирок и не тратить нервы на мелочи жизни. Но разве это мелочи, опять возмутился он! Из этих мелочей и состоит обыденная жизнь. Например, в метро, какими только запахами не надышишься в часы пик. Многие едут с нечищеными ботинками, с комками грязи на брюках… А ведь это общий уровень культуры. Вдруг вспомнил своего преподавателя по ГИТИСу Бояджиева, знатока зарубежной литературы, эстета, элегантного, всегда тщательно выбритого, аккуратно одетого, внимательного и приветливого ко всем. Однажды тот вошел в аудиторию, и, закрыв за собой дверь, поморщился. В чем дело? Оказывается, обитая дерматином дверь была в нескольких местах порвана, из прорезей торчали клочья грязноватой ваты. Его эстетическое чувство не могло вынести этого, ведь он рассказывал студентам о литературе эллинов, об их прекрасных скульптурных памятниках, о культуре и искусстве. А торчащие клочья грязной ваты не способствовали самому духу предмета.
Нет, нет, осадил себя Эдуард Николаевич, надо быть проще, не обращать внимания на заплеванные, захарканные соплями тротуары, на грязные улицы, на невыносимую гарь от машин…
Обойдя, наконец, все препятствия на своем пути, он вышел на дорожку, ведущую к дому. Итак, что за сон приснился, почему вдруг надо придавать ему какое-то особое значение? Мало ли что снилось ему за долгую жизнь. И все-таки, нет, надо расшифровать его, подумать, есть ли в нем смысл. Ведь известно, что сон – есть отражение дневных мыслей, реакция на реальные события жизни. А снилось ему почему-то бездонное ночное небо, космос, с мириадами звезд, больших и маленьких, они загадочно поблескивали, интригующе переливались разным цветом… Ну небо, ну звезды, а дальше-то что? Миллионы раз он видел такое в реальной жизни, когда глядел на ночное небо. Но дальше как раз и произошло самое загадочное. Во сне его взор почему-то привлекла одна из мерцающих звезд…
Он посмотрел на небо, стараясь представить, в какой стороне могла мерцать привлекшая его внимание звезда. Но как определишь, ведь это был всего лишь сон. Сейчас по небу неслись дождевые тучи, верховой ветер рвал в клочья серые громады небесной водяной пыли, а те, медленно завихряясь, подчиняясь силе, уменьшались в размере, будто испарялись, и уже не грозили земле проливным дождем. Вдалеке, у горизонта, тучи становились совсем редкими, между ними появились проблески синего неба, чем дальше, тем обширнее, того и гляди, появится солнце. Такая неустойчивая погода, с ветром и переменой температуры, всегда плохо влияла на Эдуарда Николаевича, у него становилась тяжелой голова, даже сердце немного покалывало. В это межсезонье ему надо было больше гулять, дышать свежим воздухом, ну, в крайнем случае, если уж боль в голове не проходила, он принимал таблетку цитрамона. И естественно, такая погода не улучшала настроение, появлялась хандра, недовольство всем вокруг, он чаще замечал недостатки других, недобрые настороженные взгляды, чаще ощущал агрессивность во взглядах.
Может, именно такая же агрессивность проявилась недавно в разговоре с одним из литераторов. Фамилия его была Коровякин. В литературной полемике Эдуард Николаевич вежливо, по праву старшинства, попросил того не растекаться мыслью по древу, а подвести итог, обобщив свои замечания, высказав самую суть. Тот почему-то безумно возмутился. Потом, в коридоре совещания он набросился на Эдуарда Николаевича, обвиняя его во всех смертных грехах: и что, мол, у него ничего напечатанного нет (!), и что он дутая фигура, что его разговор о литературе просто непрофессионален, а юный Коровякин, якобы, ничьи замечания выслушивать не собирается.
Разговор этот оставил неприятный осадок.
Давно, еще в дни, когда он только начинал работать как литератор, его самого мучили сомнения в качестве написанных им произведений. Он ждал отзывов, мучился и страдал, не понимая хорошо или нет написанное. Понятно, что такие же сомнения испытывает каждый начинающий. Но со временем эта неуверенность прошла, его неплохо печатали газеты и журналы, а уж когда пошли книги в ведущих издательствах, он понял меру своей причастности к настоящей литературе. В первачи не вышел, но крепкий, достойный уровень уже обозначился среди коллег по цеху.
А этот Коровякин – бог с ним, пусть брызгает слюной в своем желании быть первым. Таких амбиций Эдуард Николаевич давно лишился. С годами ему просто хотелось незанудно и увлекательно выражать свои мысли, выводя героя неоднозначного, интересного, самобытного. И если это получалось, он был весьма доволен.
Вспомнилась почему-то фраза из Блока про писателей (не помнил начало), но суть такова: «и каждый друг друга встречал с надменной улыбкой». Да, такое в писательской среде не новость, соперничество, зависть неприязнь, каждый считает себя выше, значительнее. Интересно, почему же нет такой зависти среди, например, землекопов, или сантехников, или , наконец, зубных врачей?
…Ну а что же все-таки сон? Почему он произвел на Эдуарда Николаевича такое неизгладимое, почти мистическое впечатление? На ночном небосклоне среди мириадов звезд светилась одна, которая сразу приковала его внимание. Почему именно эта? Она была небольшой, не больше и не меньше других, и все-таки особенной, переливалась всеми цветами радуги, нежно мерцала, чем-то непонятным выделяясь среди таких же светил. И в этот самый момент к своему удивлению Эдуард Николаевич понял, что эта звезда – он сам, вернее, его значение. Поистине, вещий сон! Кто-то свыше обратил его внимание именно на эту звезду, как бы говоря: вот твое место в жизни. Почему эта мысль утвердилась в его сознании, он не знал, но это именно был знак свыше – вот какова твоя звезда, она не большая, но и не маленькая, она в ряду миллионов других, но имеет свой блеск, свою притягательную силу, свою особенность. Тогда же, во сне, он моментально поверил, приняв кем-то обозначенное ему место, будто просветление нашло. А когда понял, сразу успокоился, на душе словно разлилась благодать, да, это место ему по душе, оно не обидное, не зазорное, достойное в сонме других.
Уже несколько успокоившись, он побрел дальше, не глядя по сторонам и погрузившись в свои мысли. Такого спокойствия, конечно, ему не хватало в юности. Раньше было время, когда он хотел вырваться, гореть на небосклоне звездой первой величины, были даже кое-какие творческие успехи, обещавшие славу, его пьесы печатались и ставились на сценах театров и, приехав бывало в какой-нибудь периферийный город, он испытывал гордое тщеславное чувство от лицезрения метровых афиш на улицах о премьере со своей фамилией, тогда казалось – покоряется мир. Но это быстро прошло, в облаках он витал недолго. От прежнего честолюбивого угара осталось только ощущение необходимости работать, работать упорно, крепко, сделав свою работу важной прежде всего для самого себя.
Уже заканчивая прогулку и подходя к дому, Эдуард Николаевич посмотрел на небо. Странное дело, грозовые тучи, грозившие прежде проливным дождем, рассеялись, лишь где-то вдалеке, на горизонте, еще темнело небо, но оно уже не заслоняло солнце. Да и ветер прекратился.
Стало легче дышать, тревога и раздражение уходили, вдруг решил, что зря он раздражается на мелочи жизни, на угрюмые лица прохожих, на грязь мусор под ногами, на зависть и ядовитые ухмылки коллег… Ведь все это частности, без них не обходиться ничья жизнь. Перед самым подъездом своего дома столкнулся с соседом по лестничной площадке, с которым прежде не проронил и двух слов, только кивали друг другу головой. Тот вдруг приветливо обратился к нему:
-Солнце-то какое, а! Видно, настоящая весна пришла.
-Да, — в тон ему ответил Эдуард Николаевич, — скоро будет совсем тепло.
-Весна, говорят, будет бурная, — сосед поднял лицо к небу и прищурился от брызнувших в глаза ярких солнечных лучей. – Хорошо-то как!
Эдуард Николаевич впервые за этот день открыто и счастливо улыбнулся.