Дмитрий НЕБОЛЬСИН (Калуга)
ЯКУТАЛЫ
К жителям деревень Большие Савки, Шубартовка, Галеевка, Барсуки, Желтоухи и поселка Засецкий Кировского района прочно прилипло название «якуталы». Откуда, каким ветром его занесло, никто толком не знает! Ни у Даля, ни в современном 17-томном словаре русского языка этого слова нет. Хотя определение его я ]где-то встречал — «профессиональные нищие». Есть у меня только предположение па этот счет. Дело в том, что крестьян этих деревень в демидовские времена, а может быть и ранее отправляли на Урал и в более далекие края добывать руду, искать золото. Вернувшись домой, некоторые собирали вокруг себя крепких отчаянных мужиков и снова отправлялись на заработки в далекие края. Вот и прозвали их сначала «якутами» (как «камчаткой» называют окраинные места, отдаленные деревни), а потом «якуталами». Появились и производные от этого слова — «якуталить», «подъякуталить». Те мужики, что были похитрее, посноровистее да посильнее, возвращались домой с деньгами и даже с золотишком. Хорошо подъякуталили, стало быть.
Со временем у жителей округи появилась привычка постоянно покидать родные деревни, промышлять на стороне правдой и неправдой, бродяжничать, выпрашивать подаяния и т.д. Как правило, домой возвращались весной, приурочивая это к какому-нибудь празднику, чаще к Пасхе. Вечерами собирались на посиделки, где можно было и самим «потравить», и услышать бесконечные байки о далеких городах, могучих сибирских реках, о полудиких, невиданных ранее народах — якутах, селькупах, манси, обитавших в таежных лесах Сибири…
Сразу после Великой Отечественной войны якутальство-бродяжничество в этих деревнях, несмотря ни на какие запреты, расцвело с новой силой. Мужики, как и когда-то, уходили «калымить» на лесные промыслы Севера, попутно ловчили, обманывая доверчивых людей на вокзалах, в поездах и т.п. Якуталы совмещали в себе с одной стороны отчаянных работяг, с другой – ловкачей, придумавших уникальный способ безбедно жить за счет одурачивания других
Обычно события развивались по такому сценарию: в Москве, Ленинграде или другом крупном городе на одном из вокзалов, не торопясь, прохаживается интеллигентно одетый мужчин, с галстуком, при шляпе, с маленьким чемоданчиком в руках. В толпе пассажиров его остро наметанный глаз засекает нужного «товарища», к примеру, скажем, генерала. Секунда, другая — и наш «герой» решительно подходит к объекту.
— Товарищ генерал, разрешите обратиться? — несколько сконфуженно произносит он, стыдливо опуская глаза.
— Да. Я слушаю вас…
— Извините, пожалуйста… товарищ генерал, может быть, вы поймете меня… стыдно просить, но что делать. Извините…
— Говорите, говорите. Что вы хотели? — поторапливает генерал.
— Отдыхал в Сочи. Под конец, уж так получилось…честно открываюсь, как родному отцу.. деньги промотал, пропил, проиграл. До Москвы ехал «зайцем» — проводница, дай Бог ей здоровья, пожалела, а сейчас до Мурманска на билет нет денег, да и куска хлеба купить не могу. Дайте взаймы. Я тотчас же вышлю вам, как только приеду домой. Поверьте мне. В заклад оставлю паспорт, военный билет. Кроме документов, ничего предложить не могу.
Генерал сочувственно и несколько растерянно смотрит на попавшего впросак человека.
— Нет, нет. Я верю вам, — говорит генерал, — не нужны мне ваши документы. С кем не случается… Сколько нужно на билет?
— Рублей сто, сто пятьдесят… — застенчиво называет «нужную» сумму наш «герой». — Дайте свой адресок, я запишу…
И, получив деньги, якутал, окрыленный удачей, быстро исчезает в толпе. На этом вокзале он больше «не играет». Деньги, конечно, он не вернет, ведь не для этого морочил голову генералу. Следующий сеанс «спектакля» якутал проведет на другом вокзале или же в другом городе.
У якуталов была определена негласная дневная «норма выручки» — не более 200-300 рублей. Выполнил «норму», скажем, в течение одного часа, остальное время суток можешь использовать по своему усмотрению, но уже не якуталить. Трудно сказать, кто устанавливал такой порядок, но он существовал.
У женщин-якуталок был свой излюбленный профессиональный прием. Обычно они шли в одиночку или парами в соседние области, под видом нищенок- погорельцев обходили города, села и деревни, где просили подаяния «ради Христа». Выглядели они так, словно только что выбрались из горевшей избы: грязные, прокопченные, в полусгоревших одеждах. Причем настолько вживались в роль погорельцев, что даже хитрющие цыганки не годились им и в подметки.
Если мужья-якуталы появлялись в своих деревнях один-два раза за весь зимний период, то жены наведывались домой каждый месяц, а то и каждую неделю.
Прежде всего они шли в баню, отмывались, переодевались и становились неузнаваемыми: красивыми, стройными, веселыми, одно загляденье — кровь с молоком, как говаривали о них мужики. В такую и влюбиться было не грех. И влюблялись.
Великая Отечественная война не прошла мимо якутальскнх деревень. Много мужиков и молодых ребят не вернулось с полей сражений, но те, что уцелели – все, как один возвратились в родные места. У якуталов вообще с давних времен в крови была особая тяга к родным уголкам, на стороне не задерживались, не разбегались, как в других деревнях: парни, отслужившие армию, спешили домой не на временное свидание, а совсем, навсегда. Девчата выходили замуж только за своих, деревенских, и ни за какие коврижки не желали любить «чужеземцев». Вот почему, несмотря ни на что, население якутальских деревень быстро восстанавливалось после войны.
Отслезились бабы, отхмурились и протрезвели возвратившиеся с фронта мужики, чуточку полегчало на сердце. На пепелищах застучали топоры, повизгивали пилы, закряхтели лебедки, на себе волокли свежерубленые бревна с лесных делянок. Прямо на глазах то тут, то там вырастали как грибы срубы, обдавая прохожих и работяг хмельным запахом леса.
В разные края бросились якуталы добывать деньги, которые позарез нужны были на покупку семян, скотины, на самое-самое необходимое, чтобы прокормить семью, обиходить детей. Они знали, что государство и колхозы, обессиленные войной, помочь не смогут. Надеяться надо было только на себя.
С большим трудом шло становление колхозов. У власти менялись генсеки, руководители областей и районов, приходили и уходили председатели колхозов, разорялись многие деревни и поселки, особенно в бывших прифронтовых районах, молодежь правдами и неправдами уходила в город. В колхозах не хватало рабочих рук. А в якутальских деревнях никто не помышлял бросать навсегда свои насиженные места, хотя здешняя полуболотистая, полупесчаная земля не баловала крестьян высокими урожаями. Но она была хотя и колхозная, но своя, родная земля, она просила, требовала к себе внимания и заботы. Жизнь постепенно налаживалась. Маленькие колхозы этих деревень объединились в один крупный колхоз имени Кирова, где мне довелось поработать председателем.
Но поднять хозяйство, как хотелось, не удалось. В этом вина не якуталов. Прежде всею мешали районные чиновники, которые считали себя умнее всех, давали бесконечные указания: как и когда пахать, сеять, сажать, кормить коров…
Труд колхозников не оплачивался. Гроши получали только так называемые кадры, то есть животноводы и механизаторы. Основная же масса колхозников работала бесплатно за начисленные, но неоплачиваемые трудодни. Жили в основном за счет личных хозяйств.
Вот тогда-то якуталы и были вынуждены вспомнить свою вторую «профессию».
Надо отметить, что все эти люди, промышлявшие нищенством, как правило, с весны и до глубокой осени безотказно трудились на колхозных нолях и, только завершив уборочные работы, по первому снежку трогались в путь. Удержать их было невозможно.
Посреди зимы или ближе к масленице мужики возвращались домой. К этому времени их жены, совершив свое недельное или двухнедельное «турне» в соседние области, ожидали мужей дома, загодя протопив свои собственные бани, принарядив себя и детей, приготовив самогон и закуску.
И, как в былые времена, собирались на вечерки, «травили» анекдоты, лузгали жареные семечки, молодки и девчата пели озорные частушки, немного охмелевшие мужики пускались вприсядку под гармонь, и только за полночь мужики уединялись и до утра тянули меж собой разговоры о житье-бытье…
К застолью приглашали, и не раз, председателя колхоза — посидеть за столом, послушать рассказы, кто и как промышлял на стороне, и откровенно поговорить обо всем по душам. Сначала я сторонился этих встреч, но скоро понял, что зря, что якуталы — замечательные люди и общение с ними необходимо не только на колхозном собрании.
— Александрыч, мы между собой посоветовались — говори, что для колхоза, надо сделать? — спрашивали меня якуталы. — Давай нам наряд. Неделю мы в твоем распоряжении. Денег просить не будем.
— Хорошо. Записывай, Илья Афанасьевич, — говорил я бригадиру. — Пройдитесь по фермам и посмотрите сами, где и что необходимо подремонтировать. Ясно?
— Так точно! — по-военному отвечал Илья Баринов, бывший фронтовик, раненный в обе руки.
— Второе: подвести к фермам корма и дрова, чтобы хватило до вашего следующего прихода. Я же знаю, до Пасхи вы еще раз пойдете проветриться.
— Это точно, — ответил за всех Илья.
— Третье, — продолжал я, — без вас, мужики, я не обойдусь. Завтра на тракторах будем возить с Подписной столбы под электролинию. Электричество будет в каждой деревне!
— Вот это дело, мать честная! Электричество! Мы его столько ждали, — заволновались, зашумели мужики. — Александрыч, если надо, еще на недельку останемся, а то и совсем на шаромыжку не пойдем. Все сделаем!
Надо отдать должное этим людям. Зная, что в колхозе туго с деньгами, они безропотно выполняли работу бесплатно и, выполнив, вновь уходили «искать» деньги для семьи, для дома.
Однажды в колхоз нагрянула комиссия по борьбе с тунеядством и бродяжничеством во главе с прокурором области. Предполагалось выявить злостных тунеядцев и бродяг и, как социально опасных людей, включить их в списки на исключение из колхоза. Комиссии работала неделю, дотошно научала каждую семью и пришла, не без помощи председателя колхоза, к выводу, что из колхоза имени Кирова исключению не подлежит ни одна семья. По колхозным книгам наибольшее количество выработанных трудодней числилось именно у якуталов.
Вспоминается и такой случай. На территории колхоза остановилась на ночевку колонна военных автомашин. На следующий лень утром ко мне прибежал колхозник и радостно доложил, что есть возможность приобрести у военных автоприцеп по очень низкой цене. У нас в колхозе остро ощущалась нехватка прицепных тележек, поэтому я сразу ухватился за эту возможность. Быстренько собрал правление колхоза, чтобы сообща обсудить, где взять деньги, у кого занять. Подсказал бухгалтер колхоза Максим Петрович Никитин. Срочно собрали доярок Больше-Савкинской фермы. Я им объяснил »по секрету», что составлена премиальная ведомость, в ней они распишутся, но денег не получат, деньги пойдут на покупку прицепной тележки, на которой в город будем отправлять молоко, а дояркам бесплатно подвозить дрова и сено.
Доярки согласились. Но радость моя была преждевременной — эта «операция» привлекла к себе внимание районных властей и прокурора — усматривалось серьезное финансовое нарушение. Началась нервотрепка: вызовы, допросы, письменные объяснения…
— Ну, вот, Дмитрий Александрович, теперь и ты стал якуталом: обманываешь государство, за такую «операцию» можешь схлопотать десятку, — пообещал мне при встрече районный прокурор.
Выручил первый секретарь обкома А.Л.Кандренков. Узнав о злополучной тележке, пожурил меня, однако дал указания немедленно прекратить дело и всякие расследования.
…Совсем недавно в электричке Калуга-Москва я обратил внимание на двух довольно пожилых женщин, которые вошли в вагон на станции Балабаново и сели неподалеку от меня Женщины негромко разговаривали между собой, о чем я не мог расслышать, но голос одной мне показался знакомым. Я отвернулся к окну и, глядя на бежавшие навстречу поезду березки, пытался вспомнить, где я ее видел. И вдруг вспомнил! Да это же из Шубартовки, Клаша! Конечно, она! И меня сразу перенесло лет на тридцать пять назад — молодая, красивая, цветущая женщина бежит через березовый перелесок по той стороне противотанкового рва, заполненного до краев талой водой, и кричит мне: «Дмитрий Александрович! Зайдите на ферму…»
Боже мой! Как нас всех изменило время. Состарило. На лице проявились сетки морщин, потускнели глаза. Ехали «на сторону» женщины не от хорошей жизни. Ехали якуталить.
На перроне мы простились. Я им пожелал хорошего «улова».
г. Калуга.