Даша Коренева (Москва) «Проза про запас», эскизы в прозе

Даша КОРЕНЕВА (Москва)

«ПРОЗА ПРО ЗАПАС»

Про запас всегда остается проза. Проза – это то, что остается про-за-пас. Когда впечатления не хотят укладываться в тесный чемодан стихотворной формы, когда слова вылезают со всех сторон, как рукава каких-то свитеров и рубашек, как серые хвостики пушистых, начесанных на продажу персидских котят. Не хотят укладываться.

Из-за них-то я и сижу сейчас у компьютера, когда мои еще не встали, и пытаюсь успеть до завтрака. Чай уже заварен.

Метаморфозы осени самые впечатляющие. Днем – вызывающее, демонстративное, у всех на виду умирание листьев. Кружение в последнем вальсе. Банальность, вечная, из года в год. Банальность события. Банальность метафоры. Бальность последнего, медленного танца листьев. Принарядились на свой последний бал. Кто замечал их летом? Серо-зеленая масса. А сейчас – извольте считаться. А иначе – завалим, засыпем, исколем острыми черешками. Особенно если, под страхом наползающих туч, ты сидишь на мостках старого, заросшего ряской подмосковного пруда и силишься быстро набросать акварелькой тот, пестрый дальний берег. Серебристо-белый ствол осины. Ярко-желтый всполох липы, терракотовую вязкость дуба, ржавчину тополей и героическую зелень одинокой лиственницы. Масса ее подруг уже порыжела. Кирпичное зданьице колонии для неблагополучных девочек из богатых семей. Еще одна банальность.

Листья сыплются на рисунок, лежащий прямо на мостках, на мокрые краски, на меня и маму, которая изо всех сил держит меня за капюшон, стараясь не дать мне рыбкой нырнуть под воду. Кленовые листья сегодняшнего, вчерашнего, позавчерашнего листопадов слоями лежат под водой. Как кольца на срубе дерева летом в Филевском парке. Как костяные оборки на панцире черепахи, спасенной нашими друзьями от сухопутной смерти. Они ведь земноводные, эти черепахи. Да и листья, оказывается, тоже.

Эта осень не поместилась в коробочку акварели. Спасительная проза. Повсюду искала мои любимые октябрьские, прощальные розовые крокусы. За ними – только стойкие, морозо-стойкие и -любивые хризантемы. И больше ничего. А крокусы не бывают розовыми, только белыми, желтыми и фиолетовыми. Распускаются к Восьмому марта. А эти называются «безвременники». Так безнадежно. И пока я искала их в руках у старушек возле всех моих станций метро, они преспокойно росли под яблоней на даче наших друзей. Без-временники… Под яблоней с картинно-красными яблоками в капельках вчерашнего дождя. На перепаханной крупными кусками клумбе. Розовые на коричневом. Они доверчиво пошли на бумагу, как маленькие розовые котята. И на руки. И тонко-тонко пахли в моих руках всю обратную дорогу до Москвы.

Опять котята. С них все началось. Только в синих октябрьских сумерках я ошиблась. Бунт листьев подавлен темнотой. Они опять незаметны. Выхваченные неестественно-апельсинным кругом соседнего фонаря, счастливцы силятся походить на себя же дневных. А вдруг не доживут до утра?

Да, не забыть про котят. Мама проснулась и уже гремит на кухне чашками. Котенок на ступеньках нового торгового комплекса у старого рынка боялся. Для котенка любое действие – уже дело. Этот боялся. Горячей мокрой тряпки, намотанной на швабру уборщицы. От тряпки шел пар. Бело-черный, как показанное еще раз недавно кино «Доживем до понедельника». Котенок принюхивался к дымящейся тряпке и отпрыгивал назад.

А те котята были совсем не котята. Просто в синих октябрьских сумерках беспомощные, тусклые апельсины фонарного света все же совершили свое чудо. Нет, конечно они не превратили синий вечер в оранжевый октябрьский день. Не осветили, как софиты, чей-то прощальный танец. А просто превратили в котят, серых, пушистых, начесанных на продажу персидских котят разложенные бабушками на вечных ящиках на продажу же серо-белые, теплые, кроличьего пуха вязаные шапочки, варежки и носочки нашего детства.

13 октября 2004 г.

 

Музыка ноября

Кто-то выкинул пианино. Вот так. Поставил у стенки белого мусорного закутка. Черное на белом. Сердце сжалось, когда я его увидела. Десять утра. Через полчаса уже ничего не останется. Взять домой, как старую, брошенную собаку? Не унесем, тяжелое. Ставить некуда. Играть некому. Жду у окна, когда пройдет муж, помашу ему. Тоже в черном. Ноябрь, и клены под окном уже не мешают видеть. Лучше этого не видеть. И все-таки успеть. Спеть… Нет, петь я не умею, и играть тоже. Поэтому, несмотря на неуверенность, несу к подоконнику бумагу, перо, тушь и акварель.

Из рощи напротив нашего дома, на главную алею которой выходит тот самый торец мусорного закутка, вынырнули двое – худенький высокий мальчик-подросток и девочка. Наверно, брат и сестра. С черной непородистой собакой. Остановились. Открыли крышку, обнажив клавиши. Мальчик заиграл что-то грустное-грустное. По ноябрю потекла музыка. Ударилась о лобовое стекло грязно-белой фуры, которую кто-то постоянно оставляет ночевать под нашими окнами. Граффити на ее боку – единственное яркое пятно. Красно-сине-фиолетовое. И еще – ярко-зеленые мусорные баки. Остальное – серое, черное, ржавое. Ноябрь. Но я бы, но я бы… Что? Я рисую ноябрь. Черные ветки кленов перечеркивают асфальт.

Ребята оставили крышку открытой и ушли. Беспомощный оскал клавиатуры. Черно-белый, как крылья странной полубелой вороны, которую мы с мамой видели позавчера. Полубелая ворона сидела на черном газоне. Пришлось подойти к ней поближе, чтобы удостовериться, что перья на сложенных за спиной – или на спине? – крыльях действительно белые с черным.

А крышку уже отломал какой-то дед. Началось. Пианино совершенно беспомощно, как ему помочь? Только успеть нарисовать. Пытаюсь. На ветку клена опустилась ворона. Самая обыкновенная, но пришлась кстати, отметилась на рисунке и улетела. Со стороны нашего дома, через дорогу, мимо фуры, шествуют за ручку два старика: Марьиванна с 15 этажа и ее новый друг в старомодной шляпе. Им под восемьдесят, и у них любовь. Бедному инструменту уже не помочь. Постояв около него немного, старики удаляются за ручку вглубь рощи. Я спешно оставляю на бумаге серые, рыжие, коричневые и голубоватые пятна. И черные силуэты влюбленных стариков.

Очередной кто-то уносит под мышкой выломанный верх. На дачу. Ох уж эти все и вся поглощающие дачи. Да-чи. То, что дали. А они берут и берут. У нас дачи нет, вот я и завидую, полубелая ворона.

Скоро останется остов. Остов останется. Рисунок готов. Скорее уйти от окна и не видеть. Прощай, музыка ноября!

Мы с мамой выходим на улицу, чтобы купить подходящую рамку к картинке. Мне захотелось взять прощальный аккорд, хоть я никогда этого не делала. А тут – не страшно. Инструмент ничей. Но что-то уже безвозвратно, невосстановимо переломано в его обнажившейся грудной клетке. И грядущая зимняя тишина уже нависла над моим видавшим виды городом.

12 ноября 2004