Андрей Углицких (Москва)
Сын Гипербореи
(книга о поэте)
Книга омских филологов, составленная по материалам третьих Мартыновских чтений (Омск, 1995), являясь по сути своей сборником трудов и исследований о поэте-земляке, воспринимается именно как книга, как нечто цельное.
Девять авторов, девять различных стилистических и жанровых прочтений Л. Мартынова (критические статьи, очерки, документальная повесть) создают у читателя почти стереоскопическое, объемное ощущение личности своего героя, отличное от устоявшегося, хрестоматийного.
Перед нами предстает неожиданный, непривычный Мартынов. Мартынов и как “ученик” великого Джона Мильтона – эпического поэта времен английской буржуазной революции (“Еловый парадиз” Н. Мисюрова) и в качестве начинающего сибирского журналиста, способного “ради заметки в пятнадцать строк пройти десяток километров пешком” (“Леонид Мартынов – журналист” Е.Петровой). А вот поэт – “молодой повеса”,“жизнеоткрыватель” футуристической Москвы взбалмошных тридцатых годов (“Из ватаги омских озорников” И. Девятьяровой). Интересны, добротны и критические статьи (“Поля памяти” О. Кутминой, “Баллада о золотом легионе” В.Хомякова, “Река тишины” С. Остудиной, “Гимн единству” И. Богданова) Они представляют собой удачные попытки нетрадиционного, “свежего” литературоведческого осмысления творческого наследия поэта.
Но сердцевиной книги, ее своеобразным “золотым сечением” является документальное повествование (повесть?) С. Поварцова “Вакансия поэта”. Написанное по материалам архивов ФСБ (следственное дело писательской группы “Памир”, обвинительного заключения № 122613), это произведение рассказывает о событиях весны 1932 года: аресте Мартынова, драматических перипетиях следствия по делу сибирских писателей-ориенталистов, высылке поэта в Вологду, о послессылочной омской жизни. Над всем — сам Леонид Николаевич, его противостояние со следователем Николаем Христофоровичем Шиваровым (“Христофорычем”), в дальнейшем, с многочисленными бдительными омскими “христофорычами” от литературы и партии (кстати сказать, Мартынов был первым поэтическим “подопечным” этого чекистского “рыцаря без страха и упрека”, но не единственным — спустя пять лет “клиентами” Шиварова станут и Н. Клюев и С. Клычков). Основное место действия – внутренняя тюрьма Лубянки, Омск 1935-37 годов. За скупыми строчками подлинных материалов допросов, документов, протоколов исподволь угадывается тревожная атмосфера страха и ожидания Большого Террора, царившими повсеместно. С. Поварцов пишет: “Сибирским литераторам крупно повезло. Будь они арестованы в 1930 году, их ждал бы неминуемый расстрел. На допросах они сознались во множестве смертных грехов. Действительно, их перечень пугающ: апология Колчака, антисемитизм “как составная часть фашизма”, проявление сибирского сепаратизма (хотя бы и в патриотической форме), своеобразный, хотя и не очень внятный ориентализм – этого вполне хватило бы для высшей меры наказания в тех конкретных исторических условиях. Не удивительно, что секретно-политический отдел ОГПУ квалифицировал сибирское литературное землячество как нелегальную контрреволюционную и антисоветскую организацию (статья 58-10 УК РСФСР: Антисоветская агитация.)”.
Что спасло в те нелегкие дни будущего Лауреата Государственной премии РСФСР? Внутреннее достоинство интеллигента? Его величество Случай? Во всяком случае, очевидно, что право на свою поэтическую Судьбу поэт Мартынов обрел не в кабинетной тиши, и выстрадал не в очередях в президиумы…
“Бывают такие периоды,/ когда к словопреньям не тянет/ и кажется: в рот набери воды,/ а глубже молчанье не станет…” – написал он вскоре после окончания Великой Отечественной… Обстоятельствам и причинам этого вынужденного девятилетнего молчания “сына Гипербореи” посвящен очерк И. Загатовой с символичным названием “Облава 1946”. На дворе 1946…Только-только увидело свет злополучное постановление о журналах “Звезда” и “Ленинград”. В далеком Омске в срочном порядке ищут “своих” “Ахматовых” и “Зощенко”. Как и следовало ожидать, выбор падает на наиболее достойных, талантливых, на непохожих на других. В первую очередь – на Мартынова. В ход пущено все: огульная критика, подметные письма, разносы–разгромы на собраниях и секретариатах. Спешно формируется так называемое “общественное мнение”. Перед поэтом, как по команде, закрываются двери редакций и издательств. Немногие смогли устоять перед соблазном, отказались участвовать в травле… Но те, кто нашел в себе мужество сделать это были с опальным Мартыновым до конца. Поражает духовная сила и самого поэта, так и не “раскаявшегося” в своих “многочисленных ошибках и заблуждениях” и стоицизм его, пускай и немногочисленных, сторонников. “Облава 1946”, интонационно и нравственно как бы продолжает начатый в “В вакансии поэта” С. Поварцовым (не случайно составитель книги и расположил эти две работы последовательно, одну за другой) разговор об ответственности человека перед собой, перед своей совестью за то, что он делает на земле. Работа И. Загатовой важна в смысле исторической памяти как удачная и насущная попытка “собирания камней”, как подтверждение того, что “рукописи не горят”…