Андрей Углицких (Москва)
ПОЛЕ
рассказ
Прямо за домом начиналось поле. Зимой белое-белое, летом – зеленое с красными и желтыми глазками цветов, оно было похоже на огромную цветную шаль. Над полем кружили птицы, порхали бабочки, пахло летним зноем и не заемной травой.
Однако вечно это продолжаться не могло. Однажды появились люди, поставили на краю поля бытовки.… После этого у кромки поля стали регулярно появляться автомашины. То легковушки, то – грузовики или самосвалы, забитые под самую завязку тесом, песком и щебнем. Из легковушек, не спеша, выходили важные люди. Все они почему-то носили очки. Все они держали в руках портфели и ступали по земле так, словно бы, все время опасались ненароком угодить в коровьи лепешки. К важным, торопясь и, при этом, как бы, становясь еще ниже, тянулись люди из бытовок. Одеты они были попроще — в спецовки и обуты в сапоги. Люди в очках подолгу о чем-то говорили с людьми в спецовках. Те внимательно слушали, и все время согласно кивали головой, словно бы, заранее соглашаясь с услышанным.
Потом по периметру поля, отгораживая его от коров и овец, а также — косарей, появился деревянный забор. Издали он был похож на белую гребенку, а вблизи – на дырявый улей. Как сладко пахли янтарной смолой, его новенькие деревянные плашки! Оказалось, что на месте поля строят пионерский лагерь. Поле не протестовало, оно лишь прислушивалось к визгу пил, стуку топоров, гулу экскаваторов, копающих котлованы под будущие спальные корпуса и административные здания. Горы вывороченной механизмами земли вначале излучали черную, аспидную сырость, и были усеяны розовыми потоками и потеками дождевых червей, спасающихся бегством. Потом, через день-другой, земля «садилась», съеживалась, словно бы умирала насовсем, серела с лица, как прошлым летом соседка наша, бабка Серафима, когда лежала в гробу. Вечерами, когда закатное солнце, смилостивившись, уходило, таки, на краткий покой, поле, словно, отдыхало, зализывало вечерней прохладой, нанесенные за день, раны. А ран с каждым днем становилось все больше и больше…
У окрестных мальчишек, которым все было в интерес, появилось новая забава: ходить по забору на спор – кто дольше прошагает по периметру поставленной ограды, не свернувшись с высоты. Начали их, было, гонять сторожа – толстые, смешные мужики с палками, вместо ружей. Кричали, как оглашенные, иногда — пытались угнаться за юркими, внимательно отслеживающими ситуацию, местными гаврошами. Поле помогало мальчишкам, как могло, запутывая, стреноживая ноги бегущих сторожей высокой, не до конца вытоптанной травой, подставляя им «подножки» замаскированными в густой еще растительности ямками и выбоинами. Угодившие в ловушки, сторожа грохались, как подкошенные, валились, как снопы, хряпались оземь, матерясь, чтобы затем, благоразумно прекратив преследование, прихрамывая, вернуться в свою дощатую будочку, притулившуюся, возле мощеной синим, с отливом, булыжником, дороги, ведущей на лесопилку. Не то, чтобы поле вместе с нами смеялось тогда над незадачливыми преследователями, нет — лишь кривило слегка уголки усталого рта, как бы, призывая тем самым все стороны конфликта к осмотрительности и уважительному отношению. А может быть, ему, уже уставшему от перемен, хотелось хотя бы краткого, но роздыха, и нешуточные страсти, разгорающиеся вокруг ловких заборных ходоков и их незадачливых ловцов, как-то отвлекали от тяжелых дум о своем будущем?
Оглянуться не успели, как выросли, как на дрожжах, на месте бывшего поля белые барачные корпуса, как нежное полевое тело рассекли геометрические правильные шрамы дорожек, посыпанные, где гравием, где — красной кирпичной крошкой. Как понаехали на автобусах шумные, горластые пионеры, и на флагштоке, расположенном в центре того, что некогда было полем, каждое утро стал подниматься красный флаг, а по вечерам – последние, оставшиеся нетронутыми, заросли кустов повадились навещать (чтобы накоротке пообжиматься со своими новыми друзьями-физруками) студентки местного пединститута – пионервожатые. Вот только тогда, пожалуй, поле стало окончательно сдавать. Глохнуть от музыки, день-деньской льющейся из репродукторов. Слепнуть от прожекторов, освещающих лагерь по ночам, от малинового, занозистого света никотиновых «фонариков», плывущих вечерами по ночам к ближнему леску имени ПервоПионеров-Заядлых Курильщиков. Поле перестало понимать себя, словно ему невмоготу стало дольше жить. Только это теперь никого особенно не интересовало – перестало и перестало. Не вешаться же теперь!
Лишь иногда, все реже и реже, вспоминало поле о том времени, когда оно начиналось прямо за домами. О том, каким белым было оно зимой, и многоцветным — летом. О том, как над ним кружили птицы, порхали бабочки, как пахло повсюду летним зноем и не заемной травой…
Потом и это быльем заросло…