Андрей УГЛИЦКИХ (Москва)
НЕ ПОЙМУТ!
(О рассказах Александра Колногорова и не только о них…)
Русская проза не пошла по пути, завещанному ей Пушкиным. Пушкин завещал русской прозе новеллу, как сюжет романа, изложенный в максимально кратком, сжатом как пружина, виде, без лирических отступлений и околичностей. Только суть! Но в литературу пришел словоохотливый Гоголь, потом обстоятельный и утонченный Ив.Тургенев и иже с ним. И вот вместо желанной пушкинской новеллы явился миру русский рассказ.
Проза не пошла по пути, завещанному ей Пушкиным.
Трудный жанр — рассказ.
Генетически восходя к классической, сюжетно-мускулистой, атлетически поджарой, без единой «жиринки», западноевропейской новелле и, являясь, по сути своей, новеллой, как историей о ком-то или о чем-то, но только «разбавленной», «разведенной» до нужной (или — уже до ненужной) концентрации ностальгическим психологизмом, приправленной развернутыми во времени и пространстве уточнениями, оправдательными мотивировками, и нагретой до необходимой температуры употребления в горне правильно поставленных мизансцен, в настоящее время русский, российский рассказ переживает нелегкие дни. Хуже чем у него, дела, наверное, сейчас только у романа, у которого, похоже, давно уже нет иных читателей, кроме своих собственных авторов.
Написать хороший рассказ – не поле перейти.
Бесспорные достижения последних десятилетий, в этом смысле, налицо – по пальцам можно перечесть: «Матренин двор» А.Солженицина, «Уроки французского» В.Распутина, «Танечка» Ю.Кувалдина, «Бубен Верхнего мира» В.Пелевина…
Проблемой Его Величества Рассказа являются не избитые сюжеты или то, что написаны они коряво, спустя рукава, «оторви да брось», что называется. Нет, напротив, современные рассказы, как раз наоборот, грешат этой самой «сюжетностью», «сюжетностью» в кавычках, потому, что слишком уж часто герои их, люди не отнюдь не героические по сути своей, волею своих литературных создателей, вынуждены постоянно превосходить себя, совершая, по прихоти вышеупомянутых творцов, героические или сумасшедшие поступки (а как же – иначе читать не будут!) зачем-то прыгая с выдуманных мостов, снопами валясь под колеса давно уже стоящих в тупиках и отстойниках поездов, вешаясь на ремешках от собственных наручных часов или срываясь с насиженных мест куда-нибудь в Африку, спасать шимпанзе от СПИДа. Складывается впечатление, что не живется им на земле всем этим «шизикам», добросовестно кочующим из одного рассказа в другой…
И с мастерством у современных рассказчиков то же все как будто в порядке: умеют они, по-старинному говоря — «дать настроение», сиречь — образ, дабы высечь из читателей, слезу. Которые, как известно, обманываться всегда рады. В чем же тогда дело?
Мне представляется, что основной проблемой современных рассказов является то, что их, при всей их затейливости и возрастающей мастеровитости, при всей двойной и тройной «закрученности» сюжетных линий, читать, тем не менее, не интересно, скучно. «Где-то все это уже было», «это – я когда-то уже слышал» — вот стандартный, «джентльменский» набор мыслей, возникающий если не немедленно, сразу же после начала чтение очередной подборки рассказов, то вскоре, по прочтении двух-трех прозаических текстов.
А хочется, чтобы в рассказах ничего не происходило. Ровным счетом ничего. В смысле выстрелов, погонь, ходьбы по шатким мосткам из свежеиспеченных трупов над пропастями крови, прочего «кровосмесительства». Неважно — духовного или физического. Любого. И идеальный сюжет идеального рассказа, наверное, такой: утро… дача… обычная семья сидит за завтраком на террасе дачи… над розочкой с клубничным вареньем – полосато-желтая пчела… тонко звенит ложечка о край запотевшего стакана с чаем… люди негромко разговаривают… где-то невдалеке поют птицы… на листьях малиновых кустов, на траве, – утренняя роса… И написать его надо так, чтобы такой рассказ с таким «сложным» сюжетом было бы интересно читать. Чтоб глаз не оторвать! Вы скажете, что так не бывает, что это невозможно, потому что невозможно никогда? Позвольте не согласиться с этим утверждением. Другое дело, что «поднять» такой сюжет может далеко не каждый прозаик. Бунин и Чехов — могли. Из современников – такой подвиг способен совершить Юрий Кувалдин, к примеру. Прочтите его рассказы (да и повести, тоже!), если до сих пор в этом сомневаетесь…
Усугубляет дело еще и то обстоятельство, что, поскольку «иные» рассказы, выдающиеся по своим художественным достоинствам, чрезвычайно редки, то обучающиеся «пению с голоса», как молодые канарейки, молодые прозаики, вынуждены подражать образцам из «толстых» и «тонких» литературных журналов (которые тоже можно и нужно понять – печатать-то все равно больше нечего!), воспринимая их, как некий эталон, и как непосредственное руководство к действию. Таким образом, возникает ситуация, когда «совершенные» по форме и «безупречные» по содержанию, но абсолютно не интересные и никому не нужные по этой же самой причине, рассказы «самовоспроизводятся», тиражируют себя, при этом, в каждой последующей генерации «разжижаясь», «разбавляясь» и вырождаясь все больше и больше…
Рассказы Александра Колногорова из провинциального, но весьма примечательного в этой своей провинциальной неповторимости удмуртского города Глазова, с позиций вышеизложенного, существенно «уступают» среднестатистическим образцам современного «толстожурнального» рассказа – все недостатки мира, кажется, оставили на них свои отпечатки: композиционно они не выстроены, грешат натурализмом, к тому же — недопустимо кратки, и при этом еще и не без напускного мистического туману…
Но зато, в отличии опять же от своих «толстолобых» собратьев, у них есть одно достоинство – их почему-то интересно читать. Понятное дело, что речь идет не обо всем прозаическом творчестве студента-третьекурсника филологического факультета Глазовского пединститута, а лишь о лучших образцах, таких как «Паровоз Платонова», «Клевер» и, особенно, — «Вся жизнь человеческая». Главным героем последнего и, по-моему скудному разумению, просто замечательного рассказа, предстает перед нами сам Федор Михайлович Достоевский, точнее даже два Достоевских – мальчик Федя, впервые столкнувшегося с жестокостью мира, и умудренный, прошедший публичную гражданскую казнь, каторгу, смерть близких, крушение жизненных надежд, но не потерявший детского, нативного, наивно-трепетного восприятия жизни великий писатель… И все это, между прочим, каким-то непостижимым образом уместилось, в тридцати строчках текста… На половине страницы формата А4 !
Нет, так писать, конечно, нельзя!
Вы слышите, современные прозаики, нельзя! Не поймут!
Трудный жанр – рассказ.
Андрей Углицких
Москва-Глазов-Москва, февраль-март 2006