БЕСЕДЫ С НЕБОМ…
Наброски к творческому портрету Валентины Телегиной (Пермь)
«Берег белый и пологий,
Насыпь, рельсы и откос,
От воды и до дороги
Берег ивою порос…»
В трехлетнем возрасте Валю Телегину, девочку из маленького казахстанского поселка, разбил паралич. Наступили месяцы и годы неподвижности, больничного существования, гипсовых корсетов, надежды и отчаяния… Однажды в Евпатории, на веранде санатория, вглядываясь в небо, услышала она между шума прибоя и порывистого дыхания пирамидальных тополей странный «небесный гул». Словно, ОТТУДА кто-то пытался выйти на связь. Поначалу — испугалась, но потом неожиданно поняла, что это небо, само небо пытается с ней разговаривать. Странное же это было общение! Небо беззвучно спрашивало, прикованная к инвалидной коляске, девочка отвечала. Не сразу, но выяснилось, что для столь высокого «общения» одного только желания общения мало, что необходима какая-то особенная напевность, особая ритмическая организация речи:
«И чаек смех, и странный гул,
Как некий великан вздохнул,
Плеск и стеклянный звон волны,
Одной, летящей средь подруг, —
Вот составные тишины,
Из глубины возникший звук благословенный…»
«Море»
Трудно сказать это ли, «небесное», заступничество помогло, или иное, но в десятилетнем возрасте, вновь научившаяся ходить, Валя Телегина своими ногами вошла в отчий дом.
А «беседы с небом» между тем продолжались. И там, где метель мешала землю с небом – на русском Севере – куда судьба закинула девушку по окончании средней школы. Воркуте и Сыктывкару обязана она первыми своими «настоящими» печатными публикациями, участием в коллективном стихотворном сборнике, первой книгой стихов («Полынь», 1969). «Беседы с небом» продолжались и в Москве, в Литературном институте, в который поступила она, выдержав огромный конкурс в 1967 (семинар Льва Ивановича Ошанина):
«Я славянка.
Волос русый.
Кожа чистая светла.
Как трава из праха листьев,
Я из сказок проросла.
Я взяла у русских омутов,
Где шепчется лоза,
Серо-синие большие
Удивленные глаза.»
«Славянка»
В Москве же состоялась и встреча, оставившая в душе нежный и неподвластный времени след. Вот как об этом вспоминает сама поэтесса:
«Осенью 1967 года среди нас, первокурсников Литературного института, прошел слух о необыкновенно талантливой книге стихов «Звезда полей». Автор — Николай Рубцов- имя для нас новое, неизвестное. Книга пошла по рукам, дошла и до меня. Стихи были пронзительны, светлы и в то же время печально мудры. Они проникали в самую душу. От них становилось радостно и больно. А через несколько месяцев, весной 1968 года по общежитию пронеслось: «Рубцов приехал, Рубцов приехал!». Случайно в коридоре общежития мы с подругами познакомились с ним, пригласили в свою комнату. Настроение у всех было приподнятое. Николай шутил, читал свои стихи, читал что-то из Фета. Но грустными оставались его глаза. И за всем его обликом угадывались тяготы неустроенной жизни, незащищенность души.
Потом, еще одна встреча — в столовой, что находится рядом с общежитием. У меня был фотоаппарат и моя подруга из Дагестана Шейит-Ханум (ныне член Союза писателей) предложила сфотографироваться. Здесь
же, на ступенях столовой. В позе Николая — все та же напряженность, настороженность, и взгляд пронзительный. Если бы знать нам тогда, что мы больше его не увидим! Его нелепая гибель потрясла многих, в нее невозможно было поверить, как невозможно смириться с ней и теперь. Позже памяти Н.Рубцова я посвятила стихи.
[На снимке (слева направо): Ш.Алишева, В. Телегина, Н. Рубцов (1967)
К образу большого русского поэта В.Телегина обращалась в своем творчестве неоднократно:
«Я тебя вспоминаю все чаще,
Вспоминаю пронзительный взгляд,
В эту мглистую даль уходящий,
Словно тающий в небе закат…
…Бесприютно мотаясь по свету,
Сам своим неудачам смеясь,
Ты читал нам любимых поэтов,
Как бы заново жить торопясь…»
«Памяти Николая Рубцова»
(Позже один из рецензентов, разбирая это стихотворение, указал на недопустимое, по его мнению, запанибратское обращение к классику русской поэзии).
Было у этой истории и продолжение. В 1988 году газета «Вологодская молодежь» публикует неизвестную фотографию знаменитого земляка. Снимок групповой: возле общежития литинститута — Николай Михайлович и две девушки. «Кто запечатлен с Рубцовым на фотографии?».
Волею случая, несколько экземпляров издания попадает в Дзержинск, к Дмитрию Ширяеву, создателю музея Николая Рубцова. Нижегородский писатель узнал в стоящей справа от Рубцова девушке — свою однокашницу по Литературному институту Валю Телегину…
С 1972 года поэтесса живет и работает в Перми. На ее творческом счету — восемь поэтических книг, сотни публикаций в центральной и областной прессе. Во всех них, начиная от упоминавшейся уже «Полыни» до «Ветреной ночью» (1995) Валентина Федоровна продолжает традиции «северной» поэтической школы русской поэзии, исповедующей строгость, немногословность, интонационную естественность и сдержанное достоинство. Стихи пермячки напоминают природу Западного Урала, где радует глаз яркое травное и луговое многоцветье лишь два-три летних месяца, а все остальное время господствуют — черный и белый, точнее, точнее, один — серый цвет во всех своих оттенках и проявлениях. Это черно-белые карандашные эскизы, гравюры, пейзажи («Да, свету немного, и климат не роскошь, то сивер, то запад нам дует в окошко»). Оказывается и ограниченным инструментарием, самой «короткой» цветовой палитрой, при условии совершенного, мастерского владения ими, можно сказать очень и очень многое!
«И ты — не Ромео,
И я — не Джульетта.
И время не то,
И кончается лето…
…И я в своей бухте,
Исполнена веры,
Спокойно дышу
И читаю Гомера. »
Надо ли говорить при этом, что лучшие стихотворения В. Телегиной органично связаны с природой? Что природа, выступая в них, как «бытие вообще», никогда не становится материальной антитезой духа? Ведь те, «кто рассуждает о духе, должен рассуждать и о природе, кто говорит о природе, должен предполагать дух или втайне подразумевать его» (Гете). Силой пера своего Телегина словно бы образно «сшивает», соединяет некогда разорванное духовно-материальное пространство (язычество приравняло природу к Богу, теизм навсегда развел их по разные стороны баррикад). Не оттого ли, что в ее представлении Вселенная покоится на Боге, а мир есть способ проявления Бога? «И странно ей (природе — А.У.) смотреть в глаза, и ощущенье странное тревожит, что эти воды, степи и леса, все акварели, все этюды Божьи».
«Ступив на шаткое крыльцо
И опрокинув душу в небо,
Стою торжественно и немо,
И космос дышит мне в лицо…
…И я подумаю: «Быть может,
Вся жизнь земная — черновик,
И есть иная жизнь. Но все же,
Коль человечество двойник
Иных существ на нас похожих,
Пока что слабый ученик,
Младенец, то Учитель — кто же?…»
При этом, через постоянное преодоление трагизма жизни, идет неустанный поиск света, «поклонение свету — огню костра, лучу звезды». Свет — источник жизни, и потому даже заброшенный колодец мечтает возродиться, «чтоб лицо отражалось в воде, все равно — человека иль Бога»; он хочет увидеть «звезду поднебесья» и убедиться в том, что «в природе опять равновесье». К равновесью в душе стремиться и автор:
Вот, кажется, вот-вот, еще немного,
Зов вечности расслышав у порога,
Покой и мир в себе установлю.
Когда же, этот миг наступает, прорывается невольный возглас восхищения чудесным даром — жизнью:
День прозрачный, невесомый,
Миг божественный, продлись!
Удивительная осень!
Удивительная жизнь!
(«День рождения»)
Да и время у Телегиной особенное, внутреннее — внутри ее стихов тикает свой, не подчиняющийся земному, приземленному, будничному, будильник: «Время спрессуется в облачность, в обморок, в точку… В нуль вещества, измерения, в минус пространства… В небытие, в докосмический холод и ужас» («Версия»). В то же время, отдавая должное познавательной активности человека («Что за страсть человечья — миры открывать, обживая пустыни, пещерные своды?») художник отчетливо осознает насколько хрупок этот плод победы над природой:
«Не спеши ликовать, оглянись:
У плеча твоего на мгновенье
Задержалась вселенская Мысль!»
Оттого-то и близки, равно близки и дороги поэтессе и теленок, внесенный холодной зимой в избу, чтобы согреться, и троллейбус, спешащий на встречу с весной, по утреннему, дремлющему городу…
Чувство дочерней любви и нежности к родной земле заставляет В.Телегину тревожиться о том, что происходит в стране сегодня: «Мы еще не знаем завтрашних судеб, и горька сегодня соль и труден хлеб». Лишь огонек надежды не дает впасть в отчаяние.
Родина милая! Боль унижения
Вместе с тобою терпя,
В чистом сиянии преображения
Мысленно вижу тебя!
(«Родине»)
И тут наконец происходит прорыв: осознание величайшей ответственности человека перед Создателем, да и перед всеми живущими на земле: «Тебе дано — с тебя и спросится!».
Поэт всегда одинок. По определению. Потому, что поэт. Потому, что один на один с миром. И стало быть, с собой. Он верит, что «вся жизнь — одно большое Слово». И с этим словом Валентина Федоровна обращается не только к читателю, но и к детям. Ее стихи для детей — озорные, добрые, с яркими красками и звукописью, в какой-то мере уравновешивают пристальность и суровость ее «взрослой» поэзии. Но главное, самое главное, что «беседы с небом» продолжаются, что идет кропотливый поиск ответов на поставленные временем вопросы:
На каком стою причале?
Жизнь в конце или в начале?
И о чем мне прокричали
Гуси журавли?»…
Андрей Углицких