Андрей ПРОКОФЬЕВ (Москва)
ЭССЕ НА ЗАДАННУЮ ТЕМУ:
БЕСПЕЧНОЕ ЛЕТО 1998. КЕЛОМЯККИ.
Волков: Существует ли мистика Комарова? Или же это место само по себе ничем не примечательно, а стало знаменитым, благодаря Ахматовой?
Бродский: В Комарове был просто-напросто дом творчества писателей…
(Из «Диалогов с Иосифом Бродским» С. Волкова)
В своих заметках о путешествии в СССР, Андре Жид, между прочим, пишет: «Ничто так не нравится в Ленинграде, как Санкт-Петербург». Речь, главным образом, идет об архитектуре, но, думается, понимать эту сентенцию надо шире. Не без метафизики, что называется. Поскольку мысль абсолютно прикладная, позволю себе определенную интерпретацию: в Комарове привлекает именно Финляндия, Келомякки, здесь финский дух, здесь чудью пахнет. Речь идет о той, дооктябрьской автономной Финляндии – ее призрак как вторая реальность висит над всей ленинградской курортной зоной, включая Комарово и Репино. Все эти кошачьи финно-угорские названия совершенно очевидно работают на слух: Куоккала, Келломяки, Пюхяльтё, дальше – Кохтла-Ярве (миновав Прибалтику, Польшу и Чехию, названия мужают, превращаясь в Веспрем, Ньиредьхазу, Шопрон, Татабанью, это уже вотчина угров).
Выходим из электрички в прозрачную финскую мокредь (здесь должен грянуть Сибелиус, но он молчит. Впрочем, Сибелиус – это, скорее, зима). Кстати, кто такой этот Комаров? Интересно, надо будет узнать. Пьем кофе в неком бистро пьяная попыталась сесть на стул, но снова упала и сидит на полу с серьезным ватным лицом, шевеля синюшными губами. В Петербурге и окрестностях очень много воды, «хоры вод», по определению Ахматовой. Вода дает потрясающий терапевтический эффект. Такой монотонный буддизм (надо сказать, храм в Старой Деревне диво как хорош – коренастый монах-аскет в красно-желтых одеждах). Спрашиваем, как найти дом Ахматовой? Неопределенно машут рукой. Идем вдоль шоссе, которое разделяет полоса неестественно зеленой травы. По правую руку все эти дачи в возрасте, мощи на скрипучих деревянных костях. Парнишка на велосипеде останавливается и смотрит на нас.
«Где здесь дача Ахматовой?»
«Дача Ахматова? А, это на Приморской. Через дорогу перейдете».
У Ахматовой было стихотворение «Приморский сонет»:
Здесь всё меня переживёт,
Всё, даже ветхие скворешни,
И этот воздух, воздух вешний,
Морской свершивший перелет.
Приморская. Мы оживляемся, о близости моря как-то не подумали. В голове с детства засело: раз море, значит либо Черное, либо Азовское, а там природа известно какая – кустики, хлипкие деревца. Всегда жарко. Здесь же, в Комарове, сквозь пальцы северной чащобы на море посмотришь – ничего не увидишь. «Лес корабельный, мачтовый» ° . Здесь, на Приморской дачи еще представительнее и древнее – каменные замшелые ограды, кованые копья частокола, кряжистые особняки с тремя подбородками – всё это выглядит достаточным анахронизмом. Курортный почин здесь заметно ослаб. Парадоксально, но факт – сезон еще не кончился, а целая эпоха уже ушла.
И кажется такой нетрудной,
Белея в чаше изумрудной,
Дорога, не скажу куда…
Финский залив. Мы на песчаном пляже, белая скамейка обращена к морю, на пляже кроме нас, никого нет. Очень холодно и моросит мелкий дождь. Море приковывает взгляд. Я родился и вырос в балтийских болотах, подле/ серых, цинковых волн, всегда набегавших по две… (Бродский). В одном немецком фильме у смертельно больных преступников была идея: во что бы то ни стало увидеть море: вроде бы Господь за это все грехи прощает. Как подумаешь, у подобной программы есть своя логика. «Я <…> покинул туманы своего плоскогорья <…> исключительно ради того, чтобы увидеть море!» – восклицает Патриарх Габо Маркеса. Над морем совсем не движутся, а только лишь висят огромные балтийские облака – то ли хлопчатобумажные, то ли молочно-творожистые, кто их разберет? Волны и линия горизонта – здоровый сон для зрения. Как бы в противовес финскому спокойствию мнится Армения, вся ломаная-перломанная, камень на камне, рокочущий камнепад. Армения вызывает зубную боль: Санаин и Ахпат* – крепкие орешки, нужно иметь сильные зубы, чтобы их разгрызть. «Речь голодающих кирпичей», ° одним словом. Думается мне, что Месропа** родители отдали в науку к кузнецу, уж очень много в его творении от этой подковно-скобяной казуистики, впрочем… Глядя на море ход и «шум времени» ° ощущаешь кожей, оно со свистом проходит мимо тебя, для времени ты прозрачен. Эту скорость трудно вообразить, тем более что она может быть какой угодно: для человека время, прошедшее, например, с даты воцарения Хаммурапи – пустой звук в сравнении с тридцатью минутами, проведенными у дантиста. Такой вот Эйнштейн, если угодно. Идем дальше, верней, возвращаемся. Природная медицина: недолгий иодовый дух, кругом столпились хвойные. Маленькая повозка с двумя алюминиевыми бидонами тяжко поднимается в гору, в воздухе сильный запах лошади. Возница, скрытый дождевиком, кажется, дремлет. Что заставляет меня оглянуться? Море. Его уже не видно из-за сошедшихся внизу деревьев и дач, его совсем не слышно из-за скользящих по мокрому асфальту автомобилей, но оно там, внизу. Мы это знаем наверняка. Невидимое Балтийское море приковывает взгляд.
Ищем ахматовскую «будку», но закрадывается подозрение, что «будка» эта тоже призрак, местный фольклор, миф. Спрашиваем снова и снова: никто не уверен. В конце концов, набредаем на маленькое комаровское кладбище, еще один повод задуматься о времени (кстати, о беспечности – слишком дорогой товар, нет таких денег. Надо еще кое о чем подумать). Бродим среди могил встревоженно-молчаливые. Могила Анны Андреевны – особняком. Каменная кладка и огромный бронзовый крест, почти хачкар***. Стоишь и думаешь, почему шесть из семи «Северных элегий»**** написаны белым ямбом, а последняя, седьмая – рифмованным? Но здесь ответов не дают. Так и не найдя «будку», промокшие, возвращаемся в Петербург. Здесь, между прочим, о дожде и не слышали. Но это уже Россия.
*Санаин и Ахпат – армянские монастыри X-XIII вв.
**Месроп Маштоц (361–440), армянский просветитель, ученый-монах, создатель армянского алфавита (405–406).
***хачкар – больших размеров каменный надгробный крест с искусной резьбой (арм.)
****«Северные элегии» – цикл стихотворений А. Ахматовой, написанный в 1921–1964 гг.
° собственность О. Э. Мандельштама (1891-1938).