Алхас Мхонджия (Москва)
МУЗЕЙ МАЯКОВСКОГО
Музей собирает, хранит образы и предметы ушедшего. Занимается выставкой. Многие удивляются, а кто не впервые здесь – удивляются снова, но уже по другому. Можно думать на [эм], когда «м» — буква. Маяковский…
Смотрительница покажет дорогу. Долгая лестница на шестой этаж и маленькая комнатка с холодным окном. Это один из путей, можно изменить маршрут, но в конце то же – маленькая комнатка с холодным окном.
Небо было всегда. Небо было разным.
Годы желтой нитью протянулись до изношеной ступени порога. Теперь позади. Дверь обозначили двенадцатым номером. В четырнадцатый день апреля все это закончится. А может быть это будет конец августа или желтый…
За миноносцем – миноносиха по морям играя носится…
Какой калибр?
Нормальный калибр.
Веришь?
Верлибр – эхом
криком
скрипом
Грязные дверные ручки мы натираем зубным порошком. Настолько он был брезглив, что дверь открывал локтем или ногой, а если так не получалось, то платком оборачивал ручку. Боролся с антисанитарией.
Ждал.
Верил
Сажал.
Пожинал урожай
Луну не любил,
прятался в угол,
в тень дивана и
казалось,
что порядок, —
живой, —
лампа ничего не меняла.
Было светло — не любил занавески,-
а приходило время,
сумерки втекали сквозь стекла в небольшое окно и меняли обойные фрески.
Капала жизнь на паркет дубовый — капля за каплей. Сквозь пальцы сочилась и выгорала в пятне камина. Уже позже, из разных предметов, здесь построили, словно из пластилина, подобие жизни, — символы футуризма.
А тогда все было не совсем так, — рядом тоже жили. И он, облокотившись о камин, ждал, когда зазвонит звонок и в звонок звонили. Та, что обещала придти — уходила, переодевала платье снова и снова, — зеркало преломляло бледную кожу и полосатую шерсть легкого одеяла. Там, за окнами, свет клубился, потом затягивал – и долго еще не ложился, а часто приходилось вставть рано, ехать куда-то, говорить, страдать, плакать, наверное даже, сидя в резиновом тазике, дня отмывая грязь. Долго бродил в поисках той, что поймет,
(а сколько их было:
красивых
разных,
и каждая думала:
«Понимаю!»)
ходил от стены к стене, в промежутках заходил в билиардные. Там, сжимая папироску в уголках рта, гонял шары по зеленому полю,
сбивал их со звоном костяным,
выигрывал у прозаиков партии –
смотрел внимательно,
искал в линиях знаки,
вел войну? –
и первым пытался выйти к балкону на котором стоял тот, кого считал лучшим из лучших. Другие ему нарисовали улыбку.
Тверская текла
выхлопами дыша
слева направо,
меняя знаки,
и витрины горели,
и авто бежали
и женщины любви ждали
все также.
все также сейчас!
поменялись лишь вывески да газетные писаки. Долго сутулясь стоял, средь табачного дыма,
потом,
склонялся высотой над столом,
пудрил ноздри и кромсал слова,
грозился сшить брюки из голоса своего и прислушивался к шорохам подворотен, обещал вернуться, но всегда проходил мимо. Убегал. То, что жило в булавке – нашел в стволе маленькой черной машинки…
Маяковский обожаемый персонаж музейной хранительницы. Каждое утро стоит она на пороге тесного квадратика занятого: камином,
столом,
диваном,
книжным шкафом
и памятью.
смотрит.
И видит.
знает,
Что
Заставляет
каждый день
взбираться
в гору-символ –
трудную теперь для нее.
И зачем, —
не вопрос.
Маяковский.
Была молода, стала – голова-редиска, из потока других вытянул ее и приводит к дверям, научил ритмически
дробить
слова,
ворочая ярко-сиреневым
размалеванным
старым ртом,
строить фразы,
выуживая из дырявой памяти то, что было так близко тогда.
Когда?
Когда? Маяковский…… был
Когда! Маяковский …………есть
Когда — …имя…Маяковский …будет…
…Желтой страницей уходящего мира,
перечеркнутой жирной нефтяной чертой, —
мертвой кровью земли….
Музей место где живет память. Память, если ты жив, что-то значит. Когда это не так, — память живет в других. И забыть можно все …кроме того, чего забывать нельзя!!!
Прочитав, можете поменять форму, кинуть в корзину, в пепельницу, в ведро.
Вся ответственность ложится на вас, но лучше, использовать по назначению, то, что осталось.