Алексей Полубота (Москва) «Пушкинские мотивы»

Алексей ПОЛУБОТА  (Москва)

«Пушкинские мотивы»

рассказ

Сергей ехал на дачу. В вагоне, как это почти всегда случается летним вечером накануне выходных, было душно и многолюдно. Электричка медленно, словно нехотя, перебиралась от станции к станции, надолго замирала возле каких-то неопределённого вида заборов, из-за которых выглядывала такая же неопределённая, полудачная, полудеревенская жизнь столичных пригородов. Лишь изредка жадно раскрытым ртам вагонных форточек удавалось заглотнуть немного заоконного, пахнущего дождём ветра.

Сергей нервничал. Весь день он старался подгадать так, чтобы поскорей оказаться на даче. В обеденный перерыв проторчал в редакции, заранее договорившись, что уйдёт пораньше. Не заходя домой, сразу поехал на вокзал. Однако электричку, на которую Сергей надеялся попасть, отменили. Следующая шла только через сорок минут. И, конечно же, её захлестнули часпиковские волны сбегающих из Москвы дачников.

Кроме досады на то, что приходится ехать в духоте, стиснутым с двух сторон жаркими плечами соседей, к тому же сидя лицом против движения, у Сергея была ещё одна более веская причина для не самого лучшего настроения. Дело в том, что утром, посомневавшись секунду, он решил не брать с собой зонт. В течение дня Сергей то и дело поглядывал на расползающиеся во всё небо бледно-серые облака. Но, забегать домой после работы, почти наверняка значило опоздать на ту самую, злополучно отменённую, как вскоре выяснилось, электричку.

Несколько раз по дороге от редакции к метро он всё-таки замирал на ходу, сомневаясь, не перенести ли поездку на завтра. Пугало то, что от станции до дачи надо было идти никак не меньше двух часов. Сначала по просёлочной дороге, а потом и вовсе по лесной тропинке. Если начнётся дождь, без зонта мало не покажется…

Однако в голове, словно утверждая его в принятом решении, нарисовалось нечто вроде сцены из кинофильма про себя: вот он идёт, почти летит по тропинке, подгоняемый дальними раскатами грома. Потемневшее небо с каждой минутой всё ниже нависает над землёй, грозясь излить на голову Сергея долго сдерживаемую влагу. Но он опережает его. И только возле самого дачного порога Сергея застают первые крупные капли начинающегося ливня.

И потом целый вечер, ужиная, обмениваясь новостями с женой, весело возясь с двухлетним егозёнком-сыном, он с тайным удовольствием прислушивается к монотонному и совершенно безобидному для него шелесту дождя за окном. Возможно, так бы всё оно и было, если бы сначала не отменили первую электричку, и если бы теперь не ползла так медленно, безнадёжно отстав от себя виртуальной, существующей только в расписании, вторая.

И чем сильнее опаздывала электричка, тем меньше, понимал Сергей, оставалось у него шансов выйти сухим из того круговорота невезений, в который он попал.

Чтобы хоть как-то отвлечься от беспокойных мыслей, Сергей пытался сосредоточиться на изучении своих невольных попутчиков. Вернее, изучал он одну только сидевшую прямо напротив него девушку. На остальных только изредка кидал поверхностные серьёзно-невнимательные взгляды. Девушка была довольно приятная, хотя и не сказать, что красавица. Повстречайся такая в человековороте московского метро, Сергей, скорее всего, лишь на мгновение задержался бы на ней взглядом, отметив полноватую стройность фигуры и мягкие, открыто-русские черты лица.

Сейчас же, украдкой изучая её, он любовался светлым мерцанием нежной, почти не тронутой загаром кожи, двумя аккуратно разделёнными пробором волнами бежево-русых волос и ненавязчивой позолотой со вкусом подобранных украшений. Особенно, почему-то, ему нравилось отдыхать взглядом на том безымянном месте, где мягко очерченная правая скула девушки (она сидела слегка повернув голову к окну) переходила в шею. Было в этом переходе для него что-то женственно-милое, успокаивающее. Не без тайного удовольствия смотрел Сергей и на плотно натянувшуюся ткань её светло коричневых брюк. Под тканью угадывалась здоровая, слегка дразнящая полнота приплюснутых скамейкой ног.

Девушка, как и большинство сидевших в вагоне пассажиров, почти всё время смотрела куда-то в нижний угол невидимо очерченного вокруг себя пространства. Время от времени она прорывала прозрачную стену перед собой, бросая на Сергея быстрый, внешне равнодушный взгляд светло-серых глаз. Иногда их взгляды встречались, и тут же разлетались, как столкнувшиеся в воздухе теннисные шарики. Эта осторожно-любопытная игра, несмотря на явную бесперспективность, слегка подзадоривала.

В какой-то момент в голове Сергея даже промелькнула эротическая фантазия, в которой было что-то от плохого плейбоевского ролика и, одновременно, от позднего Бунина.

Сергей представил, как девушка выходит на той же станции, что и он. Затем они в некотором отдалении друг от друга идут по просёлочной дороге всё дальше и дальше в лес…

Подробности, благодаря которым два совершенно чужих человека вдруг начали бы заниматься сексом в пасмурном лесу, фантазия пропускала, то ли уподобившись нетерпеливому читателю, спешащему скорей добраться до самого интересного места, то ли чувствуя своё бессилие перед подробностями, требующими хоть какого-то правдоподобия. Сразу вслед за сценой углубления в лес следовала непосредственно эротическая сцена. Последняя, впрочем, получилась довольно смазанной и быстро погасла.

Посмотрев на реальную, сидевшую перед ним девушку, Сергей с неудовольствием вспомнил всю нелепость своего нынешнего положения. Светлая городская одежда попутчицы почти наверняка исключала вероятность того, что она сойдёт на затерянном в лесу полустанке, от которого до ближайшего дачного посёлка никак не меньше двух километров. А вот Сергею, хотя он и одет в городскую и тоже светлую одежду, на этом полустанке сойти придётся. И не только сойти, но и топать восемь километров по грязи.

А в том, что идти придётся именно по грязи, Сергей был теперь мрачно уверен: уже не раз в мутноватую прозрачность вагонных окон начинали слепо, подобно обманувшимся насекомым, ударяться крупные дождевые капли.

Мечтательные аппетиты Сергея стали гораздо скромнее. Он надеялся уже не на то, что удастся улизнуть у дождя из-под носа, а о том, хотя бы, что дождь будет недолгим и, как раз в момент его начала, удачно подвернётся густая, высокая ель.

Электричка тем временем пошла быстрее. Людей в вагоне заметно поубавилось. На каждой новой остановке раскрывшиеся двери выпускали на свободу новую партию сомлевших от духоты, утомлённых пятидневной суетой, мечтающих об отдыхе москвичей.

Наконец, настала очередь Сергея. Почти машинально взглянув на девушку (интерес к ней как-то незаметно сошёл на нет от долгого, бездейственного сидения друг против друга), он двинулся к выходу.

 

Дождь не шёл, а неуловимой моросью висел в воздухе, когда Сергей оказался на перроне. Сошедшие с ним пассажиры торопливо-озабоченными группками исчезали в сыром, темноватом лесу. Сергей сначала, как и все шёл по широкой осклизлой просеке, но затем свернул на узкую хорошо утоптанную тропинку. Он надеялся таким образом немного сократить расстояние к нужной ему просёлочной дороге. Не хотелось к тому же чувствовать на себе недоумевающие взгляды одетых как положено дачников.

Лесная свежесть лишь в первые минуты принесла облегчение. Разморённый духотой электрички, легко одетый Сергей очень скоро начал подрагивать от холода. Ещё через несколько минут он почувствовал, что намокают его не приспособленные к сырой погоде туфли. Бороться с этим вряд ли имело смысл, но Сергей боролся. Поминутно он изворачивался, прыгал, стараясь не ступить в разжиженную дождём грязь или в коварно мерцающую лужицу. Труднее всего было уберечься от росшей по краям тропинки травы. Каждая из тысяч былинок, казалось, только и ждала случая, чтобы с неумолимым равнодушием уронить на ноги Сергея отягощающие её неуютные капли. С чувством родственным, вероятно, тому, какое испытывает полководец, следя по карте за отступлением своих войск, Сергей ощущал, как холодная влага от кончиков пальцев, продвигается вглубь ступней.

От холода, от мысли, что всё это только начало, в Сергее с новой силой начало нарастать раздражение. Всю неделю он смаковал подробности предстоящего путешествия. Представлял, как сойдёт на глухой затерянной в лесу платформе. Как радостно откликнется что-то внутри в ответ на оживлённую перекличку птиц. Как с грохотом электрички на целых двое суток исчезнет из его жизни всё беспощадно-железное, изматывающее душу и нервы. Представлял и то, как не торопясь (для того и сбежал из редакции пораньше), пойдёт по грунтовке, вдыхая целебный аромат настоянного на сомлевшем разнотравье воздуха. А вокруг, опутанные солнечными нитями, будут светло зеленеть остроконечные ели. То, что для большинства дачников представлялось двухчасовой потерей времени, досадной повинностью перед долгожданным отдыхом, для Сергея было жизненной необходимостью. Может быть, только эти два часа в неделю он чувствовал себя самим собой и его издёрганная душа благодарно впитывала гармонию окружающей природы.

И вот – всё удовольствие насмарку. Вместо энергетической подпитки, на которую так рассчитывал Сергей, нервный изматывающий марафон. Не в силах сдержать досады, он пнул ни в чём не повинную берёзку. Та не осталась в долгу, осыпав его веером сердито сверкающих капель.

Когда Сергей вышел к грунтовке, морось усилилась. Впереди лежало большое поле, а за ним – тоже большой и безлесный холм. Сергей секунду поколебался: не переждать ли под деревом, пока дождь определится в своих намерениях. Однако нервное возбуждение, охватившее его, требовало действий, гнало вперёд.

Дождь хладнокровно выждал, когда Сергей окажется подальше от леса, и только тогда ударил во всю мощь своих заряжённых водяной картечью батарей. Безжалостно-хлёсткие горошины полосовали его со всех сторон. Воды вокруг было столько, что Сергей почти физически ощущал нехватку воздуха. Задыхаясь, он бежал к лесу за холмом. Бежал и старался не думать, зачем это делает. Его одежда уже давно и безнадёжно промокла, туфли превратились в глиняные, хлюпающие жижей гири. Прятаться в лесу под деревом теперь почти не имело смысла. Однако весь путь до спасительной дачи под таким ливнем даже вообразить было страшно. Поэтому безотчётно Сергей стремился к лесу, не думая, как быть дальше. Дорога превратилась в глиняный каток. Несколько раз Сергей, поскользнувшись, отчаянно искривлялся всем телом и махал руками, чтобы не упасть. Каждый раз после этого он разряжал в воздух поток изощрённых ругательств. Доставалось и дождю, и судьбе злодейке. Но странное дело, в его распалённом мозгу нет-нет, да мелькала шальная надежда: а вдруг ливень оборвётся также внезапно, как начался и во всё небо засветит ласковое, извиняющееся солнце?! Нарисованный им образ благостной прогулки, до конца никак не мог выветриться из головы. Наконец невдалеке тускло зазеленели верхушки нахохлившихся елей. Легко сказать невдалеке! Последние метры Сергей продирался сквозь строй трав и кустарников. Каждая по кошачьи цепкая травинка (из тех, что по его плану должны были благоухать), каждая ветка стремились заслонить ему дорогу, царапнуть, хлестнуть. Вырвавшись, Сергей имел довольно жалкий вид.

Под разлапистой елью, которую он выбрал, существовал особый, почти непричастный дождю мирок. Между ветками блестели нити вялой паутины, попискивали потревоженные Сергеем комары. По коричнево-рыжим насыпям сухих иголок, как ни в чём не бывало, сновали муравьи. И только редкие крупные капли, срываясь с верхушки огромного дерева, напоминали о том, что в большом мире идёт проливной дождь. Идёт, и не думает кончаться. Прошло пятнадцать, двадцать минут, а он всё также стеклянной стеной рушился на землю, прибивая траву, и заставляя вздрагивать деревья.

Сергей начал дрожать от холода. Мокрая одежда неприятно обволакивала тело, вызывая всё новые приступы «гусиной кожи». И тогда он понял: единственное его спасение от неминуемой простуды и окончательно испорченных выходных – движение. Движение любой ценой. С отчаяньем обречённого он снова бросился под водяную шрапнель. Первые минуты он сильно страдал. Мокрые кусты, росшие вдоль тропинки, хлестали его по рукам, животу, груди. Беспощадные горошины барабанили по голове, спине, плечам. В какой-то миг Сергею начало казаться, что сам мозг его разводнился, и в нём теперь яростно кипят и лопаются дождевые пузыри. Однако вскоре ощущения притупились, голову наполнила забывчивая пустота. Весь запас раздражения и негатива он уже выкричал в дождь и теперь шёл почти машинально, ни о чём не думая.

Иногда он, как будто очнувшись, удивлялся тому, как хорошо тело знает свою работу. Ноги, почти без всякого побуждения со стороны мозга, сами знали, как ступить на осклизлой тропинке, руки, когда надо, хватались за подвернувшийся куст, туловище изворачивалось в ту самую секунду, когда столкновение с нависшим над тропинкой деревом казалось неизбежным.

Небольшой овраг стал преградой на его пути. В обычное время по его дну струился, прерываясь, светлый родничок. Теперь же вместо него пузырился, закручивался в воронки уверенный в своей силе поток. На секунду, выведенный из бесчувственного оцепенения Сергей, засомневался: наверно для переправы можно было найти более удобное место. Однако ноги его уже ступали в коричнево-мутную воду. Скоро он был на другом берегу, почти не ощутив холода достающей до колен влаги.

Где-то на пол пути Сергей обогнал двоих дачников. Они были с головы до ног закутаны в призрачный целлофановый блеск. Дождевики маскировали их движения. Издалека казалось, что они не идут, а плывут над землёй, словно порождённые дождём привидения. Пропуская его, привидения остановились на краю тропинки, и Сергей увидел на себе долгие, внимательные взгляды. Увидел, и тут же забыл. Единственной его мыслью, которая словно кровь стучалась в виски, было: дойти, дойти, дойти…

И вот неуловимо наступил перелом. Сергей вдруг почувствовал, что не идёт, а почти летит по тропинке (совсем как в том воображаемом фильме про себя). И ещё почувствовал необыкновенную лёгкость в приятно разгорячённом теле. Но перемены произошли не только в нём. Сергей не сразу понял, что дождь уже не идёт, а бессильно сочится на напоённую, забравшую у него силу землю. А когда понял, его охватила беспричинная радость. «А хорошо всё-таки, чёрт возьми!», — закричал он, разведя на ходу руки, и сбивая ими с листьев светло и таинственно мерцающие капли. Казалось, что радость вливалась в него с потоками вечерней, зовущей жить прохлады.

В эту минуту Сергей подошёл к краю большого холма. Подошёл и замер. На склонах холма брали разбег волнистые поля. Они бежали, чтобы в сумерках обняться с тёмно-зелёным океаном леса. Ничто не нарушало его величавую неподвижность. И только в одном месте, подобно маяку, светился на высокой вышке рубиновый огонёк. А над полями, над лесом млели в туманной дымке нежно-малиновые полосы. Прозрачно-серые клочья уходящего ненастья наплывали на них и тут же рассеивались, легко и безболезненно. И такая чистота и воздушность были в этой картине, что Сергею вспомнились стихи Пушкина. Вернее ощущение чего-то неуловимо родного и незамутнённого, которое рождают лучшие из них. О близком, доступном, хотя и необъяснимом счастье говорил раскинувшийся перед ним простор. Уже не радость, а настоящий восторг охватил Сергея. Восторг перед самой жизнью, которая поступила с ним вопреки его планам и мелочной суете и оказалась права. Ведь то, что испытывал он сейчас, ни шло ни в какое сравнение с тем запланированным удовольствием, которого он ждал всю неделю. Как скучно было бы жить, если бы всё получалось так, как мы задумали! Стоило пережить полуторачасовую пытку дождём, чтобы понять это! Чувствуя себя молодым и сильным, Сергей шагал по склону холма.