Александр Беззубцев-Кондаков
(Санкт-Петербург)
ЛЮБОВЬ БЕЗ ЧЕРЕМУХИ
«Без черемухи» — так назывался рассказ Пантелеймона Романова, ставший настоящей литературной сенсацией молодой советской литературы. Это было наиболее известное произведение среди целого ряда рассказов, повестей и романов, посвященных той же теме, что и рассказ «Без черемухи». Об этих вызвавших острую полемику в молодежной среде произведениях писал в 1929 году некий анонимный автор на страницах газеты «Ленинградский студент»: «Растет и формируется новый человек. Этого до сих пор не замечают некоторые «бытописатели студенчества», которые до сих пор пробавляются падалью полового вопроса и свои собственные сексуальные переживания выдают за студенческий быт». Произведения эти, о которых речь пойдет ниже, не только прикоснулись к «падали полового вопроса», они заострили перед советским читателем достаточно серьезные политические вопросы – проблемы формирования «нового человека», создания новой «пролетарской» нравственности, опасности «мещанства» в советском обществе. Как круги на воде от брошенного камня, вокруг произведений, затрагивающих тему любви «без черемухи», расходились все шире волны общественного внимания, недовольства, чувства опасности…
Тема любви, отношений между мужчиной и женщиной в новых, «революционных» условиях нашла оригинальное осмысление в романе Илья Рудина «Содружество». Это, пожалуй, единственный в советской литературе роман, посвященный жизни студенческой коммуны. Члены коммуны «Задруга», которую описывает Рудин, ведут коллективный дневник, в котором записывают все свои самые тайные, самые сокровенные мысли, поступки, или, что тоже возможно, лишь имитируют друг перед другом откровенность, приписывая себе те постыдные поступки, которых на самом деле не совершали. Они словно бы стремятся превзойти друг другу в степени открытости, в саморазоблачении, доходящем до какого-то самобичевания, добровольного унижения. Кроме того, коммунары не только исповедуются друг перед другом, но и устраивают взаимные обыски. Подразумевается, что коммунары должны знать друг о друге все без исключения, даже самые сокровенные подробности жизни, которые неприлично выставлять на всеобщее обозрения; однако для членов «Задруги» не должно существовать вещей, лежащих за гранью приличия. Жизнь коммуны, ранее состоявшей из одних мужчин, меняет появление юной коммунарки Елизаветы, которая до прихода в коммуну торговала папиросами. Появление Лизы в коммуне, в мужском коллективе, приводит к изменению отношений между коммунарами. Для коммуны появление Лизы становится главным испытанием на жизнеспособность. Коммунар Скорик подсматривает за Лизой в замочную скважину, думая: «Попробуй-ка установить дружбу с девочкой, которую видел голой». Коммунаром Молодецким с момента появления Лизы в коммуне овладела «законно-гнойная мысль, что, может, Лиза станет, наконец, общей любовницей». Всем коммунарам очевидно, что между ними и Лизой не могут установиться любовные отношения, всем очевидны противоестественность и позорность этого. Но как строить «товарищеские» отношения с нею, тоже непонятно. Лиза тайком уходит из коммуны, оставив записку: «Я перед вами виновата, но я не могу победить в себе стыда и страха. Простите меня». Но все же девушка приходит назад в «Задругу», перебарывает свой страх и первым делом после возвращения демонстративно уничтожает крюки на дверях комнат – отныне все двери в коммуне должны быть всегда отперты. «Эти крючки мы должны были бы отправить в музей, как экспонат победы на фронте дружбы»,- замечает руководитель коммуны, опытный фронтовик Дорош. Член коммуны Синевский начинает «воспитание» Лизы, чтобы сделать ее «свободной», «независимой» женщиной. «Ты должна потерять стыд тела. Ну, например, не стесняться и быть обнаженной». В разговоре с Лизой коммунар Скорик излагает свою теорию: «Стыд – это только условный рефлекс. Ну, разве твои плечи отличаются чем-нибудь от моих, а ведь ты прячешь их тщательно. Если бы ты их не прятала – я бы привык. Товарищи ведь мы, а не черти сладострастные». Синевский идет еще дальше в размышления о женской стыдливости: «Девичий стыд, воспетый некогда поэтами,- наследственных страх перед нападающими самцами. […] …товарищества с мужчиной можно достигнуть лишь переступив через стыдливость. […] на женщине нужно сыграть, чтобы разбудить в ней целый ряд инстинктов, ведущих к освобождению. Стыдливость и девственность – первое препятствие к эмансипации». «…свободная женщина не имеет тайн»,- утверждает Синевский. «Уроки» Синевского кончаются тем, что он подсыпал Лизе снотворного и изнасиловал ее. Лиза в отчаянии пытается покончить с собой, бросившись в реку, но из-за мелководья она лишь расшибла голову. Узнав о случившемся, Дорош застрелил Синевского. Эта смерть стала финалом недолгой истории студенческой коммуны «Задруга».
Тема сексуального насилия, учиненного циничным самцом над чувственной женщиной, рождает ассоциации с «Морской болезнью» А.Куприна – рассказом, в котором также имеет место проблематика любви «без черемухи». Этот рассказ Куприна советский критик Вацлав Воровский назвал «золочением гнилых орехов». Герой «Морской болезни», помощник капитана, красавец-грек обманом заманил героиню-социалистку Елену в свою каюту, а потом «грубо, с нескрываемым отвращением низменного, пресытившегося человека» выгнал прочь. У изнасилованной женщины осталось чувство, будто «не люди, а какое-то высшее, всемогущее злобное и насмешливое существо вдруг нелепо взяло и опоганило ее тело, осквернило ее мысли, сломало ее гордость и навеки лишило ее спокойной, доверчивой радости жизни».
Рассказ Пантелеймона Романова «Без черемухи» — ставший знаковым событием в истории советской литературы — представляет собой исповедь девушки, которая потеряла невинность с неким мало знакомым молодым человеком. Произошли банальные встреча и расставание, лишенные всякой возвышенной поэтичности и, в сущности, какого бы то ни было смысла. Не любовь, а просто соитие. Здесь не было того грубого насилия, которое учинил Синевский над продавщицей папирос Лизой или грек над социалисткой Еленой, тем не менее, насилие было. Оно заключалось в скучнейшей, тоскливой будничности, в оскорбительной банальности любовных отношений. После этой встречи героиня остается опустошенной и разочарованной, потому что ей хотелось, чтобы «первая любовь была праздником, дни этой любви чем-нибудь отличались от других, обыкновенных дней». Поэтому героиня рассказа «Без черемухи» тоже изнасилована, тоже «опоганено» ее тело, тоже «осквернены ее мысли», тоже «сломана гордость» — все как у Елены из «Морской болезни» Куприна. Возлюбленный героини Пантелеймона Романова – сторонник любви «без черемухи», потому что «все равно это кончается одним и тем же – и с черемухой и без черемухи..» И героиня Куприна, и героиня Романова стали жертвами «низменного, пресытившегося человека». Любовь «без черемухи» — это простой физиологизм, удовлетворение похоти, однако молодой человек из рассказа Романова именно такую любовь считает настоящей, искренней и современной, лишенной «старорежимного» жеманства. «У нас принято относиться с каким-то молодческим пренебрежением ко всему красивому…[…] все связанное с заботой о красоте мы обязаны презирать»,- заключает героиня, размышляя о повседневной жизни своих ровесников. Ее размышления об отсутствии красоты в повседневной жизни молодого поколения были оценены критиком П.Ионовым как проявление «мелкобуржуазной мещанской сути». «Любви у нас нет, у нас есть только половые отношения», — справедливость этой мысли героини Пантелеймон Романов подтверждает своим рассказом «Без черемухи». Шварц из рассказа П.Романова «Право на любовь» утверждает, что виноваты в распространении «любви без черемухи» женщины: «Что такое теперешняя девушка из комсомола или из интеллигенции? Она смотрит на это, как на физиологический процесс. Сошлись, получили друг от друга удовольствие, и конец. Они нас, мужчин, своею легкостью отношения к этому вопросу отучили понимать и чувствовать ценность женской души».
Как «упадочные» настроения воспринимают окружающие стремление к подлинной и сильной любви героини одного из рассказов цикла «В каморках» Н.Вигилянского и Б.Галина. Любовник героини – комсомолец, коллективист, спортсмен, никогда не унывающий молодой человек Сергей. « «У тебя упадочное настроение», — говорил Сергей, явно ожидая, что это страшное обвинение заставит ее перемениться немедленно, как меняется погода при резком ветре». Героиня завидует «бывшей ткачихе Фроловой с орденом Красного Знамени, в зеленой гимнастерке», «ей хотелось по примеру этой женщины четыре раза перейти фронт». Героиня ощущает свою неполноценность именно оттого, что она – женщина, а не мужчина, ей хотелось бы стать борцом, революционером, воином, таким же бодрым спортсменом, как ее любовник Сергей. Чувствовать себя женщиной – значит проявлять «упадочные настроения». Гендерной политике большевиков в послереволюционные годы было свойственно стремление придать женщине неестественную социальную роль. Слова «Ты женщина!» могли бы стать таким же «страшным обвинением», как слова Сергея «У тебя упадочное настроение». Она женщина, следовательно, мещанка, потому что в силу природных причин не может быть воином и революционером, и стать полноценным членом общества может лишь преодолев свою женственность, победив природу и став мужским подобием («с орденом Красного Знамени, в зеленой гимнастерке»). Это возможно, ведь если революция побеждает историю, то почему бы другой революции не победить саму природу человека. Живущая «в каморках» героиня терзается мыслями о том, «где же то дело, за которое стоило бы пойти хоть на огонь и которого бессознательно ждала она с тех пор, как потеряла веру в Бога?». Само по себе это поразительное откровение для литературы социалистического реализма. Выходит, что пролетарская революция порушила веру в Бога, но ничего не дала взамен, поэтому и царит в душах людей такая жуткая пустота. Советская власть, как выясняется, вовсе не стоит того, чтобы ради нее «пойти хоть на огонь». Расставаясь с Православием, девушка ждала новой веры, нового смысла жизни, но была обманута в своих надеждах, поэтому и охватило ее «упадочное настроение». Она и со своим любовником Сергеем так легко сошлась потому, прежде всего, что нет больше православного понятия о грехе, а, стало быть, ничего не сдерживает, ничто не смиряет человека.
В какой-то момент, после пролетарской революции, могло показаться, что новые общественные отношения с их героизмом, жертвенностью и аскетизмом должны повлиять и на отношения между мужчиной и женщиной, придав половым отношениям соответствующую «революционность». На практике же оказалось, что отношения «без черемухи» не только не имеют ничего революционного и возвышенного, но и оказываются чем-то уныло-будничным. Об отсутствии подлинности и искренности в человеческих отношениях говорит Шварц из «Права на любовь» Пантелеймона Романова: «Прежде поэт, деревенский поэт писал под влиянием естественного вдохновения, которое к нему приходило от природы, от тихих полей, а теперь поэт пишет не от вдохновения, а оттого, что он понюхал кокаина или выпил вино. Так и любовь. Прежде любили от переполнения естественными соками жизни, а теперь любовь…просыпается только при особых обстоятельствах: при новизне, необычности». Поэтому героини Пантелеймона Романова стремятся к подлинным, сильным чувствам, они хотят, чтобы во имя любви совершались подвиги.. Почему-то этого упорно старались не замечать критики, обвинявшие Романова в клевете на молодое поколение. А между тем, П.Романов, Л.Гумилевский, И.Рудин не только не клеветали (не занимались «золочением гнилых орехов»), а, скорее всего, изображали студенчество послереволюционных лет более чистым и благородным, чем оно было на самом деле. Те герои, которые на практике воплощают идею «свободной любви», отдают себе отчет в том, что они осуществляют реформу половых и семейных отношений, они сознательно проводят революцию быта, конструируют новые отношения, как в «Содружестве» Рудина. Герои, подобно Соне Голубевой из «Этюда» П.Романова, отдают себе отчет в том, что любовь есть «известный пережиток». Они поэтому люди идейные, люди, сделавшие выбор, а не безвольные рабы собственной похоти. Таким образом, следует говорить не об очернении образа советского студента, а, наоборот, об его идеализации, поскольку в реальной жизни молодые люди чаще всего просто пользовались ситуацией отмены моральных запретов, не обременяя себя философской рефлексией. Люди брали то, что можно было свободно брать, ведь само понятие греха исчезло. В посвященной же сексуальной проблематике прозе П.Романова, С.Малашкина, Л.Гумилевского, И.Рудина, Н.Вигилянского, Б.Галина герои каждый раз решают философскую проблему, совершая выбор между идеей «свободной любви» (под лозунгом «Долой стыд!») и традиционными «мелкобуржуазными» воззрениями на институт семьи.
В «Собачьем переулке» Льва Гумилевского Хорохорин случайно встречается в трамвае с девушкой, которая непринужденно коснулась его руки. «Хорохорин…пытался высвободить руку, но лежавшая на ней чужая рука, как пригревшееся животное, еще плотнее примкнула к его пальцам». Хорохорин понимает, что начинается приключение, смысл которого не представлял для него ни малейшей загадки. Он в «этой откровенной девичьей смелости…видел торжество новых людей над мещанами, тупо занимавшимися своими маленькими делишками…». Действительно, «новые люди», в отличие от мещан, могут знакомиться друг с другом, отбросив все условности и предрассудки. Встреченная Хорохорином девушка – Вера Волкова – была известна на рабфаке, прежде всего, одной любовной историей – за ней безуспешно ухаживал приват-доцент Буров, и «на рабфаке молодежь не допустила приват-доцента к работе именно из-за этой истории». Хорохорин с осуждением вспоминает историю любви Бурова, который назойливо преследовал отказавшую ему во взаимности «медичку». «Мы не признаем никакой любви, — объясняет свои чувства Хорохорин, — Это все буржуазные штучки, мешающие делу! Развлечение для сытых». Однако встреча с «медичкой» Верой Волковой кончается для него разочарованием. Она понимает, что Хорохорин начал относиться к ней как к проститутке, что пришел к ней для регулярного секса. «Мне нужна страсть, порыв, огонь!» — говорит Вера, выгоняя Хорохорина. Оскорбленный и изгнанный, он неожиданно для себя начинает по-иному думать о странной любви приват-доцента Бурова. Хорохорин, «новый человек», и увлеченный «буржуазными штучками» Буров оказываются товарищами по несчастью, они отвергнуты одной и той же женщиной.
Придя в студенческий клуб и не найдя своей постоянной подруги Анны Рыжинской, Хорохорин предлагает сокурснице Бабковой провести вечер вдвоем: «…если бы я подошел к тебе и сказал, что я голоден, а мне нужно работать, разве бы ты не поделилась со мной по-товарищески куском хлеба?» Бабкова на эту реплику Хорохорина возражает: «…но ведь от голода люди умирают, болеют, а от неудовлетворения таких, как у тебя, скотских потребностей еще никто не умирал и никто не болел!» После этих слов Бабкина показалась Хорохорину «по-обывательски глупой», поскольку она не разделяет его морали, морали «нового человека», для которого удовлетворения половой потребности ничем не отличается от простого голода. Подобные же взгляды проповедует подруга Хорохорина Анна Рыжинская, поддерживающая создание молодежных кружков под названием «Долой стыд!».
Любовь Хорохорина к Вере Волковой производит в нем переворот, он продолжает думать по-прежнему, но чувства уже не подчиняются рассудку и он понимает, что желание близости с женщиной – «это кошмар человеческой жизни». Жизнь словно бы мстит ему за ту циничную философию любви, которую он проповедует. Приват-доцент Буров в разговоре с Хорохориным излагает ему в закамуфлированном виде фрейдовскую теорию подсознания: «В верхнем сознании – одно, а в подсознательной сфере, где царят инстинкты, — совершенно другое». Буров несомненно является фрейдистом, и это не представляется удивительным, если вспомнить, как популярен и моден был Зигмунд Фрейд в послереволюционной России. Это увлечение Фрейдом запечатлелось в фольклоре студенчества тех лет – то есть в фольклоре той среды, которой посвящен «Собачий переулок». Исследователь истории психоанализа в России А.Эткинд цитирует такое студенческое стихотворение:
Жил в Ленинграде несчастный студент,
Жил он по Фрейду, творил много бед,
Ехал в трамвае, забыл заплатить,
Это свиданье хотел пропустить.
Все состоянье свое промотал,
Это он в детстве колитом страдал.
Буров понимает, как жалко выглядят его назойливые ухаживания за юной «медичкой», но понимает это своим «верхним сознанием» и ничего не может с собой поделать, называет свое чувство не «любовью», а «острым влечением». Вера мстит и Бурову, и Хорохорину за то, что они решили, будто ее репутация «доступной» женщины позволит и им легко овладеть ею. Да, Вера Волкова легко отдается мужчинам, меняет любовников чуть ли не каждый день, но в каждом из них ей нужно почувствовать страсть, а не равнодушный, будничный расчет, не эту философию ни к чему не обязывающих половых отношений, которую проповедует Хорохорин. Она мстит жестоко и доводит Хорохорина до попытки самоубийства… В целом, роман «Собачий переулок» имел несомненную дидактическую направленности, осуждением автором любовной философии Хорохорина сомнений не вызывает, однако роман Гумилевского вызвал настоящую бурю эмоций, автора обвиняла в клевете на молодежь. Автора «Собачьего переулка» не спасло от жестокой критики даже то, что он занял вполне определенную позицию по поводу взглядов на «свободную любовь».
В 1927 году студенты ленинградского Технологического института, Института гражданских инженеров и Ветеринарного института провели «суд над «Собачим переулком»», где после обсуждения романа Гумилевского было решено, что автор «оклеветал пролетарское студенчество», поскольку данное в романе «описание быта рабочей молодежи… — грубый поклеп на нее, отражающий мнение о рабочей молодежи, приводимое в белогвардейской литературе». Оценив как клеветническое и вредное идеологическое содержание романа, участники студенческого суда дали уничижительную оценку и литературным достоинствам «Собачьего переулка», указав, что «авантюрность сюжета, смакование деталей половой жизни приближают его к желтым бульварным романам». Противникам романа «Собачий переулок» непростительной казалась сама попытка Льва Гумилевского разобраться в психологии таких людей как Хорохорин и Рыжинская. На студенческом «суде» признавалось, что «факты половой разнузданности в студенческой среде имеются», то есть Гумилевский не искажает реальность, описывая психологию Хорохорина и Рыжинской, однако критики «Собачьего переулка» все же называли роман «клеветническим». Создавая яркий и жизненно убедительный образ Хорохорина, Гумилевский словно бы реабилитировал философию своего героя, говорил о ней как о реально существующем в студенческой, пролетарской среде настроении – и, прежде всего, это вызывало раздражение. Это была нежелательная, нелицеприятная правда, от которой разумнее казалось поскорее отречься.
Ко времени издания «Собачьего переулка» Лев Гумилевский был уже состоявшимся, зрелым писателем, он много писал и публиковался, но когда увидел свет «Собачий переулок», судьба Гумилевского решительно изменилась и, как пишет Л.Евсеев, «постоянные попытки очернить автора сделали свое дело: его книги перестают печатать, издательства расторгают заключенные ранее договоры». Развернувшаяся травля заставила Гумилевского уйти из беллетристики, и он вынужден был заняться написанием художественных биографий ученых – Дизеля, Лаваля, Бутлерова, Вернадского и др. В серии «Жизнь замечательных людей» увидело свет 13 книг, написанных Львом Гумилевским, но это был уже совершенно другой писатель.
«Собачий переулок» Гумилевского был не единственным произведением, посвященным «половой проблеме», в заглавии которого содержится животная (собачья) аналогия, и в этом же ряду стоит рассказ Николая Брыкина «Собачья свадьба», где повествуется о «советской» сельской свадьбе. Действие рассказа происходит в 1925 году. Комсомолец Алексей Калабан, несмотря на протест своего престарелого отца и неодобрение односельчан, решил жениться «по-советски», то есть без венчания в церкви. «Молодые со значками, шарфами красными опоясаны, цветы в красном, гости с черемухой, перевязанной красными ленточками, шафера-комсомольцы со всей волости понаехали». Роль священника в обряде «красной свадьбы» играл председатель волости, вместо иконы был портрет Ленина. «Я верю, товарищи, — говорит председатель,- что все, кто здесь на свадьбе, — все, как Калабан, будут за новое, без попов будут венчаться, без паникадил, без свечек, без венцов. Одним словом — по-новому!» . Обращаясь к жениху и невесте, председатель спрашивает: «…обещаете ли вы нам, что так же твердо, как твердо решили пойти первыми против церкви, стариков, пойдете и в будущем. Будете отдавать детей в пионеры, учить их, вести по науке хозяйство и бороться за мировую революцию?», а после согласия молодых председатель объявил «красный брак совершенным». Однако противники этой «красной», «собачьей» свадьбы ночью повесили на воротах молодоженов дохлых собак, а «под хвостом одной…записка прилажена: «Собачьей свадьбе – собачья честь»». Оказывая новобрачным «собачью честь», неизвестные недоброжелатели демонстрировали отношение к светскому браку как к греховному сожительству, как к обычной случке, буквально – «собачьей свадьбе», суть которой заключается в отрицании таинства брака, в глумлении над традициями, в насаждении идеологии вседозволенности. Не случайно, что председатель берет с новобрачных обещание идти «против церкви, стариков» и бороться за «мировую революцию». «Церковь и старики» — это воплощение традиционных народных ценностей, которые мешают революционному обновлению. «Красные свадьбы», одна из которых описана Н.Брыкиным, стали проводиться в качестве альтернативы церковному браку с начала 1920-х годов. Проходили они чаще всего в фабрично-заводских клубах. «Венчал» новобрачных секретарь комсомольской или партийной организации, иконы заменялись портретами классиков марксизма и вождей революции. После обряда «красной свадьбы» секретарь подносил новобрачным соответствующие подарки – книги «Вопросы быта. Эпоха «культурничества» и ее задачи» Л.Троцкого или «О морали и классовых нормах» Е.Преображенского. Бывали, впрочем, случаи, когда новобрачные оформляли свои отношения двояко: как процедурой пролетарской «красной свадьбы», так и привычным церковным венчанием, за что могли подвергнуться порицанию со стороны партийных и комсомольских организаций. «…в городах все по-советски венчаются»,- говорят старики в рассказе Н.Брыкина «Собачья свадьба». Между тем, статья № 52 Кодекса Законов об актах гражданского состояния, брачном, семейном и опекунском праве 1918 года гласила, что «только гражданский (светский) брак, зарегистрированный в отделе записей актов гражданского состояния, порождает права и обязанности супругов… Брак, совершенный по религиозным обрядам и при содействии духовных лиц, не порождает никаких прав и обязанностей для лиц, в него вступающих…».
Сергей Малашкин в повести «Луна с правой стороны» обращается к судьбе комсомолки Татьяны Аристарховой, дочери кулака, которая уходит из отцовского дома, создает комсомольскую организацию в селе, работает секретарем в комбеде, где она сколачивала «боевые отряды», чтобы «драться с восставшими кулаками». Потом ее послали учиться в Москву, где Таня работает в ячейке университета. В Москве искренняя, простая деревенская девушка «попала в обывательское болото, которое сверху красно, как редиска, а внутри трухляво и вонюче», «…за мной много ухаживало ребят, а когда я не отвечала на эти ухаживания взаимностью, меня стали публично называть мещанкой»,- пишет Татьяна в дневнике. Наконец она преодолевает свое целомудренное «мещанство», начинает не только спать с мужчинами, но и курить, пить, даже употреблять наркотики. До революции употребление наркотиков, например, достаточно дорогого кокаина, было характерно для «буржуазии», материально благополучных представителей интеллигенции, офицерства и т.д. Наркотики употребляла столичная богема. После Октября наркотик становится доступен для прежних «угнетенных» классов, в годы нэпа кокаином почти свободно торговали на улицах и на рынках. Перераспределение жизненных благ, которое сопровождало революционный процесс, выразилось и в том, что «наркотическая культура», как одна из черт материального благополучия, была присвоена новым господствующим классом. Наркотик являлся предметом роскоши, поэтому и он должен был быть экспроприирован. В песне 1916 года «Кокаинетка» Александр Вертинский описывал «одинокую глупую деточку», которая «кокаином распята в мокрых бульварах Москвы». «Теперь все комсомолки курят, плюются через колено не хуже мужчин, обрезают волосы…»- заявляет Таня, объясняя перемену в своем облике. Схожесть образов Татьяны из «Луны с правой стороны» С.Малашкина и Лизы из «Содружества» И.Рудина очевидна, хотя у этих девушек столь разный политический опыт, и Лиза никак не может по «сознательности» сравниться с убежденной комсомолкой Татьяной Аристарховой. Но обе они кажутся окружающим «мещанками», потому что не могут так легко принять новых отношений. И Лиза, и Татьяна начинают чувствовать собственную неполноценность, они ненавидят свою девственность, завидуют людям, ведущим свободную сексуальную жизнь. И, в конце концов, начинают жить по правилам окружающего общества, преодолев чувство стыда, потеряв, как выражается в «Содружестве» Синевский, «стыд тела». Схожесть их судеб еще и в том, что и Лиза, и Татьяна пытаются покончить с собой, осознав грязь и низость окружающей действительности, а также собственную замаранность в царящем вокруг грехе. Безусловно, Таня Аристархова – жертва окружающего ее столичного общества, в котором поначалу она чувствовала себя чужой, непохожей на этих раскрепощенных, самоуверенных, по-настоящему новых людей. Идеал новых отношений формулирует еврей Исайка Чужачок, который является своего рода идеологом комсомольского кружка, куда попадает Таня: «…старая любовь есть насилие индивидуума одного пола над другим индивидуумом противоположного пола в силу экономической зависимости и органического влечения индивидуумов противоположного пола», новые же отношения мужчины и женщины есть свободный союз свободных людей. Все это сильно смахивает на философию Хорохорина: «Мы не признаем никакой любви». Подобная философия приводит молодых людей к моральной деградации, которую они сами сознают, и Танина подруга Шурка, охваченная чувством безысходности, кончает с собой, написав в предсмертной записке: «…я сгорела вся и гореть так, как горела до этого, не могу, — ничего во мне для огня не осталось». Комсомольцы, устраивающие «афинские ночи», употребляющие наркотики, проводящие вечера в обществе девушек, облаченных в просвечивающие газовые платья, так сильно напоминают публику «серебряного века», подданных агонизирующей империи. Малашкин подчеркивает эту аналогию, отмечая, что на этажерке в комнате Татьяны лежит томик Александра Блока. Декадентские настроения «серебряного века» поразительно схожи с «упадочными» настроениями советской молодежи 1920-х годов. Уместно вспомнить, что философ Сергей Булгаков считал, что социализм «духовно пропитан мещанством» и «отравлен духом тех самых «буржуев», которых ненавидит». При социализме, считал Булгаков, мещанство приобретает «воинствующий характер», так как «здесь борьба за свои экономические интересы, личные и классовые, проповедуется как основное, руководящее начало жизни». По Булгакову, «мещанские» настроения не могут не распространиться в обществе, в котором официально признанной является идея экономических отношений как фактора, определяющего все остальные общественные отношения.
Безусловно, антимещанские настроения в отношениях между мужчиной и женщиной не возникли внезапно после Октябрьской революции, существовали они и в дооктябрьское время, о чем можно, судить, например, из рассказа А.Свирского «Симочка». Герой А.Свирского (сорокапятилетний столичный «свободный жуир, победитель сердец») знакомится на студенческом вечере с неопытной провинциалкой Симочкой, которая тут же сообщает ему, что она «человек свободный в своих поступках» и что ей «противны мещанские условности». «…через неделю Симочка была моей. Победа досталась легко…» В романе «Шлюха» [роман этот – довольно примитивная большевистская агитка] Малашкин, обличая нравы царской России, описал страдания юной горничной Наташи, которая постоянно подвергается сексуальным домогательствам со стороны старого барина и его сына. Горничная в романе Малашкина оказывается политически «сознательной» девушкой, тем более что отец ее, рабочий-социалист, погиб в 1905 году на Пресне, а дядя, ломовой извозчик, был политкаторжанином. Сопоставляя женские судьбы «Шлюхи» и «Луны с правой стороны», вполне можно допустить, что героиня, страдавшая от домогательств барина в «страшное время царизма», после поддержанной ею революции оказывалась в положении, в котором очутилась комсомолка Татьяна Аристархова, так как и в господском доме [который, по сути, прообраз кружка «Долой стыд!»], и в Советской России девушка, сохраняющая целомудрие, начинает вызывать недовольство окружающих. Как жили эти девушки «без черемухи», так и продолжают жить, невзирая на все социальные потрясения. В «Собачьем переулке» Льва Гумилевского Хорохорин точно так же беспардонно и цинично домогается Веры Волковой, как домогался барин смазливой горничной Наташи в «Шлюхе» Сергея Малашкина.
Длительное время такие произведения, как «Содружество» Ильи Рудина, «Собачий переулок» Льва Гумилевского, «Луна с правой стороны» Сергея Малашкина были словно бы вычеркнуты из истории советской литературы, их обходили вниманием литературоведы, а если уж и упоминались эти некогда сенсационные произведения, то с непременным разъяснением ошибочности идеологической позиции авторов, занимающихся изучением «падали полового вопроса». А между тем без «Собачьего переулка» и «Луны с правой стороны» трудно представить как историю советской литературы 1920-30-х годов, так и социальную историю Советской России первых послереволюционных десятилетий. Скрытая, загадочная, неудобная, постыдная сторона жизни советской цивилизации запечатлелась в этих литературных текстах. Они были проникнуты ощущением царящего в обществе неблагополучия. Нельзя говорить, будто эти произведения не были поняты современниками, наоборот, оказался «Собачий переулок» тем зеркалом, которое так хотелось разбить…