Александр Абрамов (Москва)
«ЗАДАВАЙТЕ БОЛЬШЕ ВОПРОСОВ!»
(ВОСПОМИНАНИЯ ИЗ МОЕГО ДЕТСТВА)
Об авторе: Абрамов Александр Анатольевич – доктор физико-математических наук, профессор Московского государственного института электронной техники. Родился в г. Брянске в 1941 г . Окончил физический факультет Воронежского госуниверситета. Стихи пишет с 1965 г . В последние годы написал несколько эссе о поэзии и поэтах. Статья о поэте Борисе Рыжем опубликована в английском альманахе «Альбион» №1 (2008). Статья «Кого можно называть русским национальным поэтом» опубликована в журнале «Аврора» №1 (2009). Есть публикация в журнале «Знамя» (Конференц зал, «non fiction», №1, 2003). Мемуары об отце (литературовед и поэт Анатолий Михайлович Абрамов) опубликованы в книге «Лирика и эпос одной судьбы», изданной в Воронеже. Стихи публиковались в журнале «Подъём», в антологиях «Дыхание земли» и «Земляки» и в коллективных сборниках. Имеются также литературные публикации в Интернете. E-mail: abramov-miet@mail.ru
…Мои родители вместе заканчивали филологический факультет Саратовского пединститута. Довольно подробные воспоминания о моём отце Абрамове Анатолии Михайловиче – известном литературоведе и поэте уже опубликованы в сентябрьском номере ЖЛКиС за 2008 г . Перед самой войной отец служил в Брянске в армии, а мама работала учителем русского языка в республике немцев в Поволжье. У меня до сих пор есть фотографии мамы с немцем, который там за ней ухаживал. Отцу удалось привезти маму в Брянск, где они и поженились. Кое-что, о чём я здесь пишу, отражено к книге моего отца «И я вступаю в диалог» (Воронеж, 2001 г .). Папе в это время было уже 84 года, и он сильно болел. В некоторых случаях его подводила память, и некоторые фактические подробности там изложены не совсем точно. В некоторых случаях я помню что-то хорошо, и тогда пишу, как я помню. В некоторых других случаях он рассказывал про что-то раньше не так, как это описано в книге и в его последних письмах. Например, раньше отец мне рассказывал, что после окончания художественного училища, когда он вместе с ещё одним выпускником был направлен учиться живописи в академию художеств в Ленинград, он не поехал туда из-за гнойного аппендицита, с которым он пролежал долго в больнице. В книге названа другая причина – аллергия. В одном из последних своих писем отец писал мне, что он привёз Тоню (мою маму) из Балаково, где она работала учителем. Где мама работала раньше, а где позже: в Балаково или в республике немцев я уже восстановить не могу. В Брянске мама с папой поселились в крошечной комнатушке. Я родился за три месяца до начала войны. Вскоре после начала войны, папу повезли на фронт в Карелию. Описание, как его везли на фронт, в папиной книге не совпадает с его старинными рассказами. Он рассказывал, что начальником поезда был немецкий шпион, который приказал заколотить солдат в вагонах досками и вёз эшелон прямиком к немцам. Солдат не кормили, некоторые при этом сходили с ума. В конце концов, они как-то выломали доски и устроили восстание, а шпион сбежал. В книге изложена несколько иная версия. Не знаю точно, что было на самом деле.
Мама со мной 3-х месячным отправилась на свою родину в деревню Волково, Еланский район, Саратовской области. По дороге ей пришлось плыть на пароходе по Волге. Она так измучилась со мной, что однажды уснула на лавке, а я, завёрнутый в пелёнки, свалился и закатился под лавку. Она проснулась и, не обнаружив меня рядом, пришла в ужас. Потом она устроилась работать учительницей в школу в Елани. Это место расположено в 75 км от Балашова. И недалеко от него была деревня Волково, откуда была родом мама, и где жил её отец Тимофей Максимович и её мачеха – Матрёна. С мачехой у мамы были натянутые отношения. После четвёртого класса мачеха заявила матери: “Хватит учиться, учёней меня будешь”. В результате мама ушла из дома. Днём мыла полы в школе, а вечером там училась. И в институте она училась на одну стипендию. А когда отец ехал к Тоне в Саратов, мачеха его обыскивала, чтобы он часом дочери из домашних припасов что-нибудь не увёз. Впрочем, у меня отрицательных эмоций к бабке Матрёне не сохранилось. Когда я немного подрос, мама на лето отвозила меня к деду Тимофею. Бабка варила отличную рассыпчатую пшённую кашу в чугунке, который длинным ухватом ставился и вынимался из русской печи. На печи были полати, где было тепло и уютно. Дед ловил сетью рыбу, и, когда он приносил её домой, бабка Матрёна её чистила на каком-то чурбане. А рядом сидели коты и кошки и облизывались, ожидая, когда бабка кинет им внутренности. Вижу эту картину до сих пор, как живую. Помню, там было много терновника. Помню игры на сеновале. Помню, как с мальчишками мы лазим в траве, ища ягоды паслёна. Помню как дед и я с тачками ходили косить траву для коровы. Дед сделал мне маленькую тачку, а косу делать для меня не хотел. Я очень расстраивался по этому поводу.
Помню, какое сумасшедшее счастье меня охватывало, когда приезжала мать. Однажды она привезла мне что-то вроде комбинизончика, который внизу застёгивался на пуговицу. Поскольку у деревенских моих друзей ничего подобного не было, я ни за что не хотел его надевать на себя. Подобная история произошла уже, когда мы жили в Воронеже. Отец ездил в заграничную командировку в Польшу, где он читал лекции для преподавателей русского языка. Он привёз мне и маме подарки. Маме красивое синее платье, а мне очень яркую рубашку в клеточку. Цвета были самые обычные: красный и белый, но таких ярких цветов ни на одной рубашке во всём Воронеже не было. Я так стеснялся этой яркой рубашки, что изо всех сил прятал её под свитер или куртку, чтобы её не было видно.
У деда Тимофея я бывал и сразу после войны, поэтому своего любимого деда помню хорошо. Однажды на берегу реки дед возился в огороде, а я с кручи свалился в речку, и деду пришлось меня спасать. В другой раз я с мальчишками постарше купался (ещё не умея плавать), шёл, шёл от берега, пока не стал тонуть. В этот раз меня вытащила какая-то девочка лет пятнадцати. Последний раз я тонул, когда был уже третьеклассником, в реке Воронеж. Я уже чуть-чуть умел плавать. И вот увязавшись за компанией ребят и девушек кататься на лодках, я выпрыгивал из лодки, а потом её догонял. Ребята выпивали, пели песни и на меня внимания не обращали. А тут на глубоком месте я не могу догнать лодку и начинаю тонуть. Опять одна девушка всё-таки обратила на меня внимание. Лодка вернулась, и меня вытащили. Потом в Воронеже один мой друг, ходивший в секцию плаванья, преподал мне уроки плавания, и я научился плавать и нырять очень здорово.
Когда немцы подошли к Сталинграду, папина родня, которая жила в то время в Сталинграде, эвакуировалась оттуда и приехала жить к маме. С этим приездом связан эпизод, о котором мама всегда рассказывала со слезами. Бабушка Рая и дед Михаил с детьми – папиными братьями Виктором и Геннадием и сестрой Лидией просыпались и начинали печь лепёшки из муки, которую мама каким-то чудом раздобыла и надеялась с ней прожить зиму. И только когда мука кончилась, Абрамовы пошли устраиваться на работу. Они переехали на хутор Водяное, а для мамы со мной, полуторагодовалым, началась голодная зима. В послевоенное время папины братья однажды приехали к нам в гости в Воронеж и начали беспрерывную пьянку, а когда мои родители попытались их остановить, они обиделись и потом с мамой больше не общались, приехав только на её похороны.
Вообще, судьба у моей матери не завидная. Потерять мать в четыре года, учиться на одну стипендию. Когда она кончила институт и начала работать, то, наконец, она узнала высшее счастье: пойти на рынок, купить молока и напиться досыта. Потом остаться с маленьким ребёнком на руках во время войны, когда надо работать, чтобы прокормиться и ребёнка всё время надо куда-то пристраивать. Иногда ей приходилось запирать меня маленького одного, а самой уходить на работу. Несколько раз я вылезал голый через форточку на улицу даже на снег. То она забывала оставить в комнате мне горшок, и я маленький использовал вместо него всякие кастрюли. То однажды я, играясь, запрятал все документы в старый валенок, и она несколько месяцев не могла их найти.
Когда закончилась Сталинградская битва, дед Михаил поехал в Сталинград, чтобы разведать, можно ли туда вернуться. И исчез. То ли поезд его разбомбили, то ли по дороге его убили грабители. Неизвестно. Где находится его могила, и есть ли она вообще, я не знаю. Дед Тимофей умер в 1949 г . и похоронен в Куйбышеве (теперешней Самаре), где жил старший брат мамы Иван.
Когда в 1946 г . отец демобилизовался, он восстановился в аспирантуре МГУ. До войны его взяли в 1939 г . в армию из аспирантуры знаменитого ИФЛИ — Московского института философии, истории и литературы. Этот институт после войны был расформирован. Когда отец перевёз нас с мамой в Подмосковье в 1946 г . , то сначала нас всех прописал на своей даче в подмосковной Мамонтовке папин саратовский друг Сотников Александр, который работал в Москве архитектором. Мать устроилась на работу завучем в школу в Пушкино (это не город Пушкино, а село с тем же названием, расположенное в паре километров ближе к Москве, станция Мамонтовка по Ярославской железной дороге). В это время немецкие военнопленные строили Ярославское шоссе, рядом со школой, где мы жили в маленькой комнатушке прямо в здании начальной школы. А сама средняя школа, где работала мать, было по ту сторону шоссе. Недавно я ездил в те места, пытаясь восстановить географию этих своих детских воспоминаний. Там настолько всё изменилось, что мне это не удалось. Хотя лет десять назад я тоже туда ездил и нашёл полуразрушенную деревянную начальную школу, в которой мы тогда жили.
Эти немцы были совсем не страшные. Они были голодны и изнурены. Охранял их один солдат, который обычно дремал под грибком. Немцы умели из дерева мастерить всякие игрушки, например, гимнаста на резинке. И буквально за кусок хлеба делали эти игрушки детям. Это были очень голодные послевоенные годы. В Подмосковье были случаи людоедства. Хлеб выдавали по карточкам. Потерять карточки – это было трагедией. Буханка хлеба стоила 100 рублей. Зарплата моей мамы в то время была примерно 1200 рублей. Помню весной, когда в погребе кончалась картошка, меня мать посылала в погреб рыться в земле. Может, удастся найти хотя бы одну картофелину.
Какое счастье было у меня, когда мать где-то раздобыла мне один снегурок. Я приматывал его верёвкой к валенку и, отталкиваясь одной ногой, скользил на этом снегурке. Какое-то время я ходил в детский садик, о котором до сих пор вспоминаю с отвращением. Он весь насквозь пропах кислой капустой, а контакты с другими ребятами у меня всегда устанавливались с большим трудом. Когда я из детского садика уходил в первый класс, мне в садике подарили две бумажные ёлочные игрушки. А до этого у меня из игрушек были только деревянные обрезки, из которых я что-то строил.
Перед самым переездом в Воронеж мы из Пушкино перебрались жить в Клязьму (чуть-чуть поближе к Москве). Там я несколько месяцев проучился в третьем классе, где меня приняли в пионеры. На каком-то воскреснике мы сажали деревья. Перед этим я посадил кустики тополя и вербы на даче Сотниковых. Позже мне показывали эти деревья, они принялись и уже выросли большими. Ещё из этих лет я запомнил следующие события. Однажды, купаясь в Пушкино в реке Уча, я поранил ногу о ржавый гвоздь на дне реки, мне делали противостолбнячные уколы и зашивали ногу. Шрам сохранился до сих пор. В это время я уже ходил один в кино на детские сеансы. Билет стоил один рубль. Как-то у мамы не было бумажного рубля, и она вручила мне пять монет по 20 копеек. Я долго с ней препирался, считая, что за эти копейки меня в кинотеатр не пустят. Почему-то запомнил случай, когда один школьник из маминой школы, катаясь на лыжах, провалился в сугроб, и его нашли только через несколько дней.
Моя первая учительница Мария Ивановна Ненашкина жила в той же начальной школе, что и мы. Её комната была через коридор напротив. На день моего рождения она однажды подарила мне 10 рублей. И я впервые в жизни купил какую-то детскую книжечку и маленький пакетик леденцов, которые тут же и слопал. За что получил выволочку от матери. Потому что ни с кем не поделился. Ещё помню, что у Марии Ивановны кошка рожала котят и несколько раз их сама съедала. Один котёнок всё время бегал за мной, и однажды его убило захлопнувшейся дверью. Я очень по нему горевал и похоронил его, зарыв в саду. Помню, что в первом классе у нас был ученик по фамилии Протасов. Он сидел в первом классе четвёртый год. Сидел он на последней парте. Был он крупным мальчиком с веснушчатым рыхлым лицом и не мог ответить никогда ни на один вопрос.
Также запомнился такой случай. К маме приезжал брат – мой дядя Володя. Он привёз мне подарок – пистолетик, стрелявший деревянными палочками с присосками. И вот, я этот пистолет в первый же день потерял в саду. Горе было неописуемое. Запомнился ещё один трагический эпизод. Мама варила вкусное вишнёвое варенье. И однажды она попросила меня отнести маленькую баночку варенья своей подруге, которая жила на другой стороне Ярославского шоссе. Я понёс эту баночку и по дороге выронил и разбил. Хорошо помню, как я любил сидеть у шоссе и считать, сколько проехало легковых, а сколько грузовых машин.
Папа писал в это время кандидатскую диссертацию о поэме Маяковского «Владимир Ильич Ленин». У отца были очень интересные мысли о ритмике стихов Маяковского. Как известно, эта ритмика не вписывалась в традиционные схемы. Потом по своей диссертации папа написал две книги. Руководителем папиной диссертации был Леонид Иванович Тимофеев, В своё время был школьный учебник по литературе Л.И.Тимофеева. Мы вместе с отцом ездили пару раз в Загорск, где у Тимофеева была дача. Тимофеев был разбит параличом и передвигался в инвалидной коляске.
Сотников познакомил папу с несколькими очень известными архитекторами и художниками, среди которых были Посохин, Добрынин. В частности, была такая трогательная история. Папа, мама и я были в гостях у одного архитектора , и он угощал нас молочной рисовой кашей. И вот я впервые в жизни попробовал это чудо. Мне каша страшно понравилась. Я съедаю несколько ложек этой каши, толкаю маму и говорю ей тихо: давай остальную кашу оставим на завтра. Мама объясняет гостям ситуацию. Взрослых она прошибает до слёз.
В Москве у папы были очень хорошие отношения со многими известными людьми. В семье декабриста Якушкина, когда я был уже взрослым, мы несколько раз были в гостях. Никогда не забуду, как была возбуждена и шокирована семья Якушкиных, когда их Ванечка пошёл провожать какую-то девушку в «рабочие» кварталы. Папа был знаком с Юрием Любимовым, а с Аллой Демидовой был в некоторых довольно тесных отношениях. Однажды Демидова приглашала отца на какую-то приватную вечеринку, на которой должен был петь Владимир Высоцкий. Папа отказался. В это время Высоцкий и отцу, и мне был известен главным образом по его полублатным песенкам, к которым папа и я относились прохладно. И только после смерти Высоцкого мы узнали другого Высоцкого – автора таких шедевров как «Ты не вернулся из боя…», «Мы вращаем Землю…» и др.
О чтении
Лет семи – восьми я часто болел и лежал дома, пока мать была на работе. Однажды я сам разобрался с немецкими буквами по учебнику для пятого класса, и когда мама пришла с работы, я ей заявил, что я выучил немецкий язык. Стул – по-немецки дер Штул, карта – ди Карте и т.д. Мама сильно смеялась. Вообще-то, я прилично читал с пяти лет и даже ещё дошкольником ходил довольно далеко в библиотеку за книгами. А в Воронеже я был записан в нескольких библиотеках и проглатывал иногда по три книги в день. Позже мы получили квартиру прямо над Областной Воронежской библиотекой, где моего отца знали как писателя, и у меня был неограниченный доступ к любым книгам. Например, примерно в пятом – шестом классе я прочитал последовательно 12 томов Драйзера. Тогда же прочитал основные вещи Мопассана. В то же время, в этом возрасте мне очень нравились книги о партизанах, разведчиках и, вообще, про войну. Над книгой Войнич «Овод» я просто проливал слёзы. Очень мне нравились книги «Как закалялась сталь» и «Мартин Иден». Конечно, я любил три самых знаменитых романа Дюма, а позже полюбил «Бравого солдата Швейка», романы «Двенадцать стульев» и «Золотой телёнок», а также вещи Джерома и О Генри. Русскую классику я полюбил позже. Хотя Лермонтова я любил с самого раннего детства. Вообще, я был сумасшедший читатель. И вспомнить всё прочитанное в раннем возрасте просто невозможно.
Приезд в Воронеж
В 1949 году мой отец окончил аспирантуру МГУ и защитил кандидатскую диссертацию. При распределении на работу ему предлагали либо поехать в Кишинёв, либо в Воронеж. Был выбран русский город Воронеж. Мы в это время жили в Клязьме. Как раз в этом году у меня родился брат. Именно я предложил назвать его Сергеем. И вот мы на поезде всем табором приезжаем в Воронеж. Там отцу дали временное жильё – комнату в студенческом общежитии на улице Фридриха Энгельса. Мы погрузились в такси и сказали адрес, куда нас надо довезти. Шофёр сразу выяснил, что мы впервые приехали в этот город и в нём не ориентируемся. И он нас повёз. Возил, возил довольно долго и взял с нас приличную сумму.
Когда мы разместились в своей комнате и выглянули в окно, то мы увидели очень близко здание вокзала, куда мы только что приехали.
Кстати, если бы это происходило теперь, мы бы вокзала не увидели из-за большого количества зданий, которые его сейчас загораживают. Но тогда Воронеж был весь в развалинах, и между общежитием и вокзалом был пустырь.
Во время войны Воронеж был занят немцами не весь, а только его правый берег. А на левом берегу были наши. И вот немцы из орудий палили по левому берегу, а наши – по правому. В результате в Воронеже осталось целыми буквально несколько зданий. В Воронеж, как говорили, приезжал Геббельс и, увидев развалины, заявил, что русские не восстановят город и за 100 лет. Когда мы приехали, то в Воронеже была восстановлена только небольшая часть Проспекта Революции от почтамта до кинотеатра «Пролетарий». А на остальных улицах стояли голые кирпичные стены, на которых иногда висели батареи отопления. Мальчишки (и я тоже) сбивали эти батареи и сдавали металл в утиль. До сих пор помню, что килограмм железа стоил 6 копеек, а чугуна – 9 копеек. На вырученные деньги я покупал мороженое или марки, которые я тогда собирал. На пустырях люди делали землянки и в них жили.
В самих развалках и в окрестностях Воронежа ребята находили оружие, боеприпасы. Даже в нашем дворе был один парень постарше меня, которому оторвало руку, когда он и его друзья положили в костёр какой-то снаряд, и этот снаряд разорвался.
Когда через некоторое время была построена часть пятиэтажного дома для преподавателей университета, где нам дали квартиру, то во дворе этого дома был пустырь с землянками, чуть дальше конюшня.
Во дворе была беседка, где в прямом смысле «собиралася компания блатная». Там были воры и их девочки. Звучал патефон и пластинки Лещенко (естественно, Петра, а не Льва). Наш дом располагался вблизи рынка, а за рынком была Никольская церковь. За церковью были многочисленные спуски к реке Воронеж. В 12 километрах ниже по течению река Воронеж впадает в Дон. Именно здесь Пётр I начал строить русский флот, который потом по Дону шёл в Чёрное море для войн с турками. В Воронеже есть Петровский сквер с памятником, посвященным этому событию. Мы поселились в своей квартире перед самым Новым годом. Родители послали меня на рынок купить ёлку, что я третьеклассник и сделал. Мои собственные сыновья и в десятом классе этого не делали. Помню, однажды я поймал голубя. Видимо, он был то ли немного больной, то ли ещё какая была причина, что он дался мне в руки. Это был не сизарь, а породистый голубь, и я понёс его продавать на рынок. Меня обступили голубятники, стараясь подешевле его у меня купить. Сначала предложили 3 рубля, потом я его продал за 5 рублей. На самом деле, цена породистых голубей была раз в десять больше.
У нас квартира была на пятом этаже, а на четвёртом жил пленный немец – физик Допель. Его водил под конвоем солдат на работу и также под конвоем они возвращались домой. Известно, что после войны, американцы охотились за немецкими учёными, а наши в этом от них отстали. Во всяком случае Вернера фон Брауна захватили американцы. Но всё-таки кое-кого и наши захватили. Через несколько лет этого физика отпустили, и он уехал в ГДР. В соседнем подъезде жила профессор Мария Афанасьевна Левицкая. Её имя было в учебниках физики. В какой-то момент она изготовила приёмник и передатчик на самые в тот момент короткие волны. В это время она занималась ядерной физикой, при этом она не признавала квантовой механики. Сейчас это звучит, как нонсенс. Она ходила в каком-то салопе, унтах с галошами, но, в то же время, часть своей зарплаты она отдавала на именную стипендию для продвинутых студентов. Её сестра (а они обе были старые девы) писала длинные-предлинные стихи для детей, и мой папа от неё прятался, потому что она всё время просила послушать и помочь напечатать свои шедевры.
Какой я был хитрец и дипломат
Когда после войны мы жили в подмосковном Пушкино (это не город Пушкино, а село с тем же названием, расположенное в паре километров ближе к Москве, станция Мамонтовка по Ярославской железной дороге), я помню, как мы сажали картошку кое-какие овощи, чтобы как-то прокормиться. Весной прошлогоднюю картофельную ботву сжигали. В это время летало много майских жуков, и мы – мальчишки их сбивали фуражками на лету. Однажды мать уезжала в Куйбышев к брату на несколько дней и перед отъездом наставляла меня: «Саша, ты не говори на улице, что я уехала. А то соседи все огурцы у нас на огороде порвут». И только она уехала, я, выйдя на двор, заявил всем: « Я вам не скажу, что мама уехала, а то вы все наши огурцы поедите».
Другой пример такого же рода. 1953 год. Мы живём в Воронеже. У нас в гостях сидит известный литературовед Бялик. В это время газеты сообщили о тяжёлой болезни Сталина. Я прихожу домой с гулянья, раскрасневшийся от беготни. Родители с гостем сидят за столом. Папа, обращаясь ко мне, говорит: «Ну, что в народе, Саша, о болезни Сталина говорят?». Я быстро выпаливаю то, что только что слышал на улице: «Да, вот если Сталин умрёт, евреев резать будут». А в это время в стране был антиеврейский шабаш. В разгаре было так называемое дело врачей. А Бялик – еврей. Он побледнел в ужасе и стал причитать: «Неужели, правда! Неужели, правда!».
В воронежских школах
По приезде в Воронеж меня записали учиться в 3 класс средней мужской школы №28 , расположенной на пересечении улиц Фридриха Энгельса и Комиссаржевской. Мама привела меня в школу через парадный вход, выходящий на улицу Фридриха Энгельса, а когда уроки закончились, меня со всеми учениками заставили выходить через чёрный подвальный выход на улицу Комиссаржевской. Я помнил, что надо идти довольно долго направо. И я пошёл. Потом я увидел, что дорога какая-то не такая. И начал спрашивать, где находится вокзал, поскольку я знал, что наш дом вблизи вокзала. Но, так как я уже прошёл довольно много, я оказался примерно посередине между вокзалами Воронеж I и Воронеж II. А я не знал, какой мне нужно. Короче моё путешествие домой затянулось часа на четыре. Третий и четвёртый классы я проучился благополучно и получил в конце четвёртого класса похвальную грамоту. Дальше хуже. Мама с папой правильно рассудили, что мне в будущем будет нужен английский язык и поэтому перевели меня в другой класс, где должен изучаться именно английский. В этом новом классе было полно законченных хулиганов и будущих настоящих воров. Через какое-то время некоторые из них оказались в тюрьме. Кроме того, как известно, 5 – 7 классы для мальчиков – это время мальчишеского хулиганства, которое и процветало в моём классе. Я с большинством ребят как-то не поладил. Уже то, что я прилично учился, вероятно, вызывало раздражение. Однажды, ребята проделали такой фокус. Выкрутили лампочку в классе и подложили туда мокрую бумажку. Когда урок начался, бумага высохла, и лампочка погасла. Откуда-то учительница узнала, кто это сделал. Может быть, она сама догадалась. Но ребята решили, что это я наябедничал, и решили после уроков меня «метелить», т.е. бить. Ясно, что после таких эпизодов в классе я чувствовал очень не уютно. Однажды произошёл случай, который мне даже сейчас вспоминать стыдно. Был у меня в классе один дружок, и вот мы с ним по какому-то поводу повздорили. И вся школьная ватага начала нас подначивать, чтобы мы «стукались». Так назывался кулачный поединок. И мы начали мутузить друг друга. Мне казалось, что удары были равносильны, но в пылу драки я не замечал, что я дерусь ловчее его, и я его здорово побил. Он несколько дней ходил весь в кровоподтёках. Его мать заявила моей матери, что я бандит. А мне до сих пор стыдно. Вместо того чтобы драться и побить тех, кто меня действительно обижал, я избил своего друга. Кстати, из моих настоящих обидчиков драться со мной один на один никто не хотел.
Был там один мальчик – Юра. Украл он у меня учебник. На первой странице написал свою фамилию и то, что будто бы он его купил. Так я, дождавшись на перемене, когда он выйдет в коридор, в середине книги написал внизу свою фамилию и, таким образом, вызволил свой учебник. Он и ко мне, и к другим ребятам всё время задирался. Был просто невыносимым человеком. В конце концов, он попал под трамвай, и ему отрезало ногу. Дело в том, что в те годы трамваи ходили с открытыми дверями, и на подножках висели гроздьями люди. Иногда кто-нибудь соскальзывал с подножки, и нога попадала под трамвай. Я лично видел такой случай. Мужик прыгал, прыгал на одной ноге, когда трамвай тронулся с места. Потом он не удержался, и нога оказалась под колёсами. Так вот через какое-то время этот Юра стал ходить на занятия на протезе. И вы думаете, он утихомирился. Так и остался совершенно невыносимым.
Хулиганство на уроках было страшное. Были несколько учителей, которые не могли управляться с этим хулиганством. Так вот, перед их уроками ученики в драку занимали последние парты. Те, кто оказывался на передних партах, оказывались хорошими мишенями для стрельбы по ним из резиновых рогаток. Стреляли бумажными плотно скрученными «шпонками», а иногда делались «снаряды» из проволоки. На задних партах курили, нагнувшись под парту. Когда учитель отворачивался к доске, в доску кидали каштанами. Однажды учитель физики поворачивался в этот момент, и каштан ударил его в лоб. Он, плача вышел из класса, но даже не пожаловался директору. Перед тем как одна учительница подходила к классу, чтобы начать урок, ученики хором на всю школу орали неприличные частушки про неё.
Я в это время увлёкся игрой на деньги в «пристеночку» и в «бебе». По кучке монет кидали битком, а потом этим битком надо было перевернуть монету. Целыми днями пропадал на улице и перестал делать уроки. Устные уроки делал на переменах. А вот, с письменными были проблемы. У нас был первый урок математики, и я три недели подряд получил двойки за невыполнение домашнего задания. Помню, учительница приходила домой к родителям жаловаться на меня. Были крутые семейные «разборки».
После окончания шестого класса в Воронеже школы сделали смешанными. Ребят отправляли в женские школы, а девочек в мужские. Так я оказался в средней школе №11, расположенной недалеко от Воронежского управления МВД. Поскольку в процессе смешивания школы стремились освободиться от плохих учеников, то в нашем классе снова оказалось человек десять ребят уголовного типа. Повторюсь, что трое из них скоро оказались в тюрьме. Директор нашей школы была очень уважаемым человеком в городе. Школа считалась образцово-показательной. С помощью связей в Горкоме директрисе удалось за один год выгнать всех хулиганов из нашей школы. Из нашего класса выгнали 12 человек. Потом на двадцать с чем-то девочек осталось примерно десять ребят. После окончания школы у нас в классе было 4 золотых и 2 серебряных медали, и выпускники нашего класса блестяще поступали в ВУЗы. При конкурсе 5 человек на место на физико-математический факультет Воронежского университета сдали вступительные экзамены на все пятёрки только пять человек, причём трое были из нашего класса. У нас был замечательный физик – Борис Михайлович Пронин. Его некоторые объяснения я помню до сих пор.
Контакты с вождями
В 1947 или 1948 году папа взял меня на демонстрацию в Москве. Колонна студентов и преподавателей МГУ (папа тогда учился в аспирантуре МГУ, где тогда же училась дочь Сталина – Светлана, которую там папа много раз видел) проходила мимо мавзолея, где на трибуне стояли все тогдашние вожди. Папа посадил меня себе на плечи, и я, таким образом, возвышался над праздничной колонной, став весьма заметной фигурой. Как рассказывали мне родители, мне помахали руками Сталин, Молотов и Берия.
В 1949 г . страна торжественно праздновала 70-летие Сталина. Ему дарила вся страна огромное количество подарков. Был открыт музей подарков Сталину. Я, будучи подмосковным школьником, был в этом музее на экскурсии. Просто невозможно перечислить, сколько там было потрясающих вещей. Огромные ковры, огромные хрустальные и гончарные вазы. На всех предметах огромные портреты Сталина. Действующие модели железной дороги с поездами и с рельсами огромной длины. Масса картин, скульптур и других художественных произведений, посвящённых вождю. Подарки от областей, республик, организаций и персональные подарки. В это время на улицах Москвы были огромные очереди за самыми простыми продуктами питания.
В мавзолее Ленина я был на экскурсии со школой ещё до того, как туда сначала положили мёртвого Сталина, а потом его вынули оттуда и перезахоронили у Кремлёвской стены.
Когда Сталин умер, я учился в Воронеже в средней школе №28.
Так вот в этот день, когда я вошёл в школу, наш школьный швейцар рыдал навзрыд. Учительница истории Зоя Николаевна – еврейка тоже со слезами на глазах говорила нам школьникам: «Как много сделал Сталин для евреев». Всё это говорит о том, насколько люди были дезинформированы. Ведь как раз в это время большая группа врачей-евреев сидели безвинно в тюрьмах за мнимые преступления.
Совсем недавно были репрессированы и убиты ряд деятелей культуры-евреев.
В Хрущёвские времена я жил в Воронеже. Однажды в нашем Воронежском драмтеатре было совещание работников сельского хозяйства Черноземья. На этом совещании был Хрущёв. Я жил в двух шагах от драмтеатра и возвращался из магазина, куда я ходил за хлебом. Смотрю перед театром огромная толпа народу. Я пробираюсь через толпу домой, и вдруг из театра выходит Хрущёв и тоже пробирается через толпу к своей машине. Народ его не пускает. Я оказываюсь рядом с Хрущёвым так, что мог дотронуться до него рукой. Как это контрастирует с тем, как проезжали и проезжают сейчас всякие вожди по нашим дорогам. Дорогу перекрывают на много километров, и обычные машины и городской транспорт должны долго, долго ждать, пока какой-нибудь членовоз проедет.
Почему я не стал филологом
Вероятно, стоит рассказать, почему я не пошёл по стопам отца, хотя, как я считаю сейчас, у меня были все данные для этого. Как уже, наверное, ясно из сказанного выше, моим основным воспитателем была мама. Она, устав от беспрерывных разговоров о литературе в те моменты, когда у неё голова и руки были заняты домашними делами, в конце концов, пришла к выводу, что литературные критики – это самые никчемные люди. Отчасти, ей удалось и мне 15-17-летнему это внушить. Кроме того, родители меня литературой явно «перекормили». В восьмом классе мама заставляла меня читать «Войну и мир», и мне тогда казалось, что это очень нудная книга в сравнении с «Оводом», «Мартин Иденом», романами Теодора Драйзера и Мопассана и прочими книгами, которыми я тогда увлекался. Кстати, когда я стал перечитывать «Войну и мир» в возрасте 23 лет, то я восхитился этой книгой, и стал просто фанатичным поклонником Льва Толстого, каким я и остаюсь до сих пор. Когда я писал домашние сочинения, то мои родители обкладывали меня стопами критических книг, которые мне надо было изучить, чтобы написать обычное школьное сочинение. Сейчас я понимаю, какая это была замечательная школа, но войдите в положение школьника, которому в воскресение безумно хочется пойти во двор к ребятам и поиграть в пинг-понг. Впрочем, интерес к поэзии у меня проявился рано и, по-моему, без особого влияния отца (если только не на генетическом уровне). Я для себя открыл Генриха Гейне, потом Лермонтова. В университете я знал наизусть чуть не половину стихотворений Есенина. Правда, писать стихи стал уже в возрасте 25 лет. Когда после окончания физического факультета ВГУ, я уехал из Воронежа на работу в подмосковный НИИ, то через некоторое время почувствовал, как просто катастрофически мне не хватает литературной атмосферы нашего воронежского дома. Я стал в библиотеках и читальных залах с удовольствием читать литературоведческие книги и журналы, а редкие теперь встречи с папой, когда можно было поговорить о литературе, живописи и вообще об искусстве, стали для меня подлинным праздником.
Тут- то у меня и появилось желание попробовать писать самому.
Ольга Берггольц на Втором съезде писателей РСФСР
7 марта 1965 г . закрылся съезд писателей РСФСР. Мой отец был делегатом этого съезда, Он выступал на съезде и привлёк внимание анализом стихов поэтов-узников фашистских концлагерей. Этот материал потом составил одну главу в его докторской диссертации «Лирика и эпос Великой Отечественной войны». Эта тема тогда была полузапретной. Так много было в плену у немцев наших солдат, что даже поэтов среди них было много десятков. Так что нужна была смелость, чтобы широко обсуждать эту тему. Вечером этого дня в Колонном зале Дома Союзов был вечер, посвящённый закрытию съезда. Я в это время работал научным работником в Подольске на почтовом ящике. Отец меня взял с собой на этот вечер. Так мне посчастливилось слушать выступления Веры Кетлинской, Майи Румянцевой, Владимира Гордейчева, Сергея Орлова, Михаила Дудина, Роберта Рождественского и Ольги Берггольц. Я тогда по свежим следам записал мои впечатления. Ольга Берггольц знаменита своими стихами, которые она читала по радио в осаждённом немцами Ленинграде. В описываемое время она была уже тяжело больной. Её ввели под руки двое мужчин и усадили во втором ряду президиума.
Алим Кешоков, который объявлял выступавших, по поводу каждого следующего оратора долго рассыпался в длинных восточных комплиментах. Когда дошла очередь до Ольги Берггольц он просто сказал «Перед вами выступит Ольга Берггольц», видимо сам понимая неуместность здесь каких бы то ни было комплиментов. Берггольц встала и как-то робко, немного боком, пошла к трибуне. По пути она уронила платок, нагнулась, чтобы его поднять, неловко улыбнулась и пошла дальше. Её выступление звучало примерно так «Здесь до меня Вера Кетлинская выступала со своими впечатлениями о съезде, вопросах затрагиваемых на съезде, в частности, об интеллигентности писателя. Я в целом присоединяюсь к ней, добавлю лишь следующее. Кетлинская в своём выступлении часто употребляла такое выражение как «один делегат, выступавший на съезде». Мне хочется сказать, что с такими выражениями как «один делегат, один журнал» надо кончать, особенно в настоящее время (напомню, что это было время Хрущёвской оттепели). Поэтому я буду говорить, называя имена. Сафронов, выступая на съезде, долго говорил об идейности и партийности. Если нам после 50-ти лет Советской власти всё ещё приходится всё время об этом говорить, то наши дела плохи. Далее он говорил об интеллигентности писателя. Дескать, нам не нужен какой-то особый об интеллигентный писатель, оторванный от народа. Мне хочется сказать, что такие вещи, как Сафронов и интеллигентность не имеют ничего общего. Сафронов может рассуждать на эту тему на уровне только стряпухи (пьеса Сафронова). Я долго думала, какое из своих стихотворений прочитать мне сегодня, и решила почитать стихи из «пробитой тетради». Когда в сороковых годах многих моих друзей уже взяли, а я ждала этого со дня на день, то я тетрадь со своими стихами прибила гвоздём к обратной стороне дверцы кухонного стола, надеясь, что их не найдут при обыске. (Напомню, что мужем Ольги Берггольц был поэт Борис Корнилов – автор известной песни «Нас утро встречает прохладой», который был тогда арестован и расстрелян). Сейчас я часто обращаюсь к тем далёким годам ( 1937 г .). Мне посчастливилось (повышенным голосом и как бы с вызовом ), я не лицемерю, мне посчастливилось быть среди тех, кого сейчас уже нет. В те страшные годы, когда те, кто попадал туда, были страшными для тех, кто остался, а кто случайно возвращался сюда, считался предателем там. Ольга Берггольц говорила с напряжением, иногда повышая голос, почти без того, что называется выразительным чтением. Просто говорила то громче, то тише, но впечатление было потрясающим. Словно говорила обнажённое сердце и совесть эпохи.
Ещё мне запомнилось, как блестяще читал свои стихи М.Дудин: «А мне Москва была мала, мне неуютно было. Метель январская мела, и всю Москву знобило…». Потом в номере гостиницы «Москва», где остановился мой отец, несколько писателей – папиных друзей и знакомых обсуждали съездовские перипетии. Но я больше всего запомнил, как Гаврила Троепольский рассказывал о повадках разных птиц. Это были потрясающие рассказы.
Мысли о старости и творчестве
Александр Межиров писал в одном из стихотворений:
До тридцати – поэтом быть почётно,
И срам кромешный – после тридцати.
Ни сам Межиров, писавший стихи до самой своей недавней смерти, ни многие другие живущие сейчас поэты не следуют этому утверждению. Действительно, есть много примеров поэтов – самосожженцев, которые в буквальном смысле сжигают себя как своим образом жизни, так и своим творчеством. Но я полагаю, что всё-таки утверждение Межирова не верно. Пока жив человек, и пока его обуревают чувства, он способен творить. Конечно, люди очень разные. Лермонтов, Пушкин, Гейне уже в очень раннем возрасте проявили исключительную человеческую зрелость и писали произведения, поражающие глубиной проникновения в сущность вещей. И, как это не кощунственно не звучит, сумели выполнить своё жизненное предназначение к моменту своей ранней смерти. А Лев Толстой искал себя до глубокой старости. Кстати, Пушкин и Толстой совершенно по-разному относились к смерти. Андрей Платонов писал: «Пушкин никогда не боялся смерти, он не имел этого специфического эгоизма (в противоположность Толстому), он считал, что краткая обычная человеческая жизнь достаточна для свершения всех дел и для полного наслаждения страстями. А кто не успевает, тот не успеет никогда, если даже станет бессмертным». Так что каждый разумный человек должен сам принять решение: писать ему стихи или заниматься другим видом творчества, или, как это делают многие, мирно доживать свой век и не «рыпаться».
Вечер в городе
И вот на город опускается вечер. Это происходит быстро. Воздух, ещё тёплый, но уже становится как будто более плотным и чуть-чуть сладковатым. Звуки, приходящие из окон, меняют тональность. В людском говоре пропадает дневная озабоченность. Общий природный фон смягчается. Даже деревья вечером пахнут не так, как утром или днём.
Если утром от омытых росой листьев тянет свежестью, а днём зелень почти не ощущается, то вечером душный запах растительности действует на человека расслабляющее. Всё это вместе с мягким цветом неонового освещения составляет неизъяснимую прелесть летних вечеров в южных городах.
Как я ремонтировал часы
Году примерно в 1970 я с одним другом купили путёвки, чтобы совершить на пароходе 20-ти дневное плавание по Волге по маршруту Москва – Астрахань. В этот год на нижней Волге были зафиксированы случаи холеры, и был объявлен карантин. Поэтому наш пароход поплыл вверх по Волге до Ленинграда через Ладожское и Онежское озеро. Мы посетили Углич, Ярославль, Петрозаводск, Кижи, большое количество церквей и монастырей. Это была уже осень. По монастырям приходилось ходить под дождём. На Ладоге и Онеге штормило. Я вообще-то почти не пью и пиво не люблю. Но я плавал с приятелем, который был большой любитель пива. Он меня вовлёк в беспрерывное питьё. Бутылок до 20 в день пива выпивали. Иногда в компании с двумя девушками ещё добавляли и водки. Пьянство царило на всём пароходе. Переходя с верхних палуб на нижние, некоторые пьяные пассажиры летели вниз кубарем. Приплыв в Ленинград, мы провели там двое суток. Посетили некоторые музеи, погуляли по Невскому. Короче, путешествие вышло запоминающимся.
Так вот у меня что-то произошло с часами. То идут, то остановятся. Решил я их починить. Иду по Невскому, захожу в одну мастерскую. Даю часы, мне мастер говорит: у вас камень один выпал. Починить примерно 5 рублей. А там мастерских на Невском много. Я подумал, может быть, в другой подешевле будет. Зашёл в другую. Мастер мне говорит: у вас пружина погнулась. Мне уже интересно стало. Пошёл в третью мастерскую, услышал третью причину неполадок с часами. Интересно, что цену все говорили примерно одну и ту же. В районе 5-ти рублей. Я плюнул и не стал отдавать в ремонт. Вернулся в Подольск, где я тогда работал, пошёл в мастерскую. Мне ещё какую-то причину назвали. Цена опять 5 рублей. Отдал в ремонт. Сказали: приходи через две недели. Пришёл через две недели, забрал часы, пошёл домой. Метров двести прошёл, часы встали, как и раньше. Пошёл назад, мастер поковырялся минут пять, и часы пошли и больше не останавливались.
Ночёвка в стоге сена
Я учился в последних классах школы и на первых курсах университета в Воронеже в Хрущёвские времена. И школьников и студентов всё время вывозили работать в колхозы, чаще всего на кукурузу. Но мне приходилось работать и на уборке зерна, и на скирдовании сена, и на закладке силосных ям. Однажды студенты решили попраздновать. Повод легко нашёлся. У одной довольно незаметной девчушки оказался день рождения. Отмечали его с размахом с большим количеством самогона. После этого празднования мы (несколько студентов 1 курса, посланных в начале семестра на полтора месяца работать в колхозе на скирдовании сена), будучи подвыпивши, пошли полем из одной деревни в соседнюю и заблудились. Заночевали в стоге сена. Утром проснулись, слышим собачий лай, вылезли на вершину стога. А наша деревня метрах в трёхстах перед нами. Такой у меня опыт ночёвки в сене. Ещё одна подробность: зарывались мы в стог с разных его концов. Но ночью было холодно и мы все зарывались всё глубже и глубже. И когда утром проснулись, то мы все оказались в середине стога, тесно прижавшимся друг к другу.
Любопытные рассказы о животных
Про котёнка.
Однажды мне пришлось снимать жильё в Подольске на берегу реки Пахры. Сейчас в этом месте Пахра пришла в запустение, заросла илом и завалена мусором, а тогда она была вполне похожа на нормальную речку. Там можно было купаться и ловить рыбу. И вот однажды я взял удочку и решил половить рыбу прямо напротив дома, где снял жильё. Забросив в воду удочку, я стал терпеливо ждать поклёва. И тут ко мне подошёл маленький котёнок. Сначала он посидел рядом на земле, а через некоторое время расположился прямо на моей ноге. Я был сильно удивлён такой странной и неожиданной любовью и не стал прогонять котёнка. И тут у меня клюнуло. Я подождал некоторое время, дождался, когда поплавок ушёл под воду и резко выдернул рыбу на берег. Неожиданно котёнок, как маленький тигр, бросился на эту рыбу и как-то ловко мгновенно сдёрнул её с крючка. Загадка разъяснилась. Он это проделывал уже не один раз. Он знал, что человек с палкой, заброшенной в воду, ловит вкусную рыбу и возле него можно поживиться.
Про ворону и кошку.
В Зеленограде около Панфиловского проспекта, где мы с семьёй раньше жили, мы с женой однажды наблюдали прелюбопытнейшую картину. День был очень жаркий. Во дворе на траве разлеглась кошка понежиться на солнце. Недалеко от неё прыгала большая ворона. И вот, эта ворона подбирается к кошке и дёргает её за хвост. Кошка вскакивает и бросается за вороной. Ворона отлетает метров на двадцать. Через некоторое время ситуация повторяется. Кошка опять задремала на солнце. Ворона подбирается к ней и снова дёргает её за хвост. Кошка отгоняет ворону подальше. И вы думаете, что эта наглая ворона успокоилась. Нет, она и в третий раз добралась до кошкиного хвоста. В этот раз кошка уже гнала её до тех пор, пока ворона не улетела далеко за Панфиловский проспект.
21 мая 2010 г .
П. Л. Капица. Задавайте больше вопросов.
Когда я был молодым физиком и работал в Подольском НИТИ, я иногда ездил на физические семинары в Московские академические и учебные институты. Так, я пару раз был на семинаре Петра Леонидовича Капицы. Он в это время был уже очень пожилым человеком. И вот что интересно. Зал был обычно забит до отказа физиками самого разного ранга. Капица сидел в кресле прямо перед докладчиком. И кто же был самым непонятливым? Кто задавал больше всего вопросов докладчику? Причём, иногда вопросов вполне тривиальных. Это был П.И.Капица! Дело в том, что он стремился всё понять. Ведь только поняв предыдущее, можно понимать дальше. А остальное подавляющее большинство слушателей стеснялись показать, что они что-то не поняли. Затем непонимания накапливались как ком, и такие слушатели уже вообще переставали понимать докладчика. Поэтому я своим студентам всегда говорю: не стесняйтесь задавать вопросы и старайтесь понять досконально то, что вам объясняют. Только так можно двигаться дальше. Даже когда пытаешься чётко сформулировать какой-то вопрос, то уже в этом процессе что-то начинаешь понимать. А леность мысли приводит к окончательному отупению.