Абрамов Александр Анатольевич — профессор кафедры общей физики Московского государственного института электронной техники (МГИЭТ), доктор физико-математических наук. Родился в 1941 году в г. Брянске. Окончил Воронежский Госуниверситет. С 1963 г . по 1973 г . работал научным сотрудником Подольского научно-исследовательского технологического института. С 1973 г . по настоящее время является преподавателем МГИЭТ. Сын известного советского литературоведа А.М.Абрамова. Автор более 80 научных работ. Поэт и литературный критик. Данная статья является одним из первых литературно-критических материалов о Б.Рыжем, поскольку появилась на свет в 2002 году, вскоре после трагического ухода поэта из жизни. При подготовке данной рукописи к публикации в «ЖЛКиСе», автор осознанно решил ничего в ней не менять…
Александр Абрамов (Москва)
«Промышленной зоны красивый и первый поэт»
Борис Рыжий (1974 – 2001) в контексте русской поэзии.
Книги: «И все такое…». Стихотворения. СПб, Пушкинский фонд, 2000 г .; «На холодном ветру». СПб, Пушкинский фонд, 2001 г .; «Стихи: 1993-2001» СПб, Пушкинский фонд, 2003 г .; «Оправдание жизни». Екатеринбург, У-Фактория, 2004 г .
Ангинный, бледный полдень на Урале.
На проводах – унылые вороны,
Как ноты, не по ним ли там играли
Марш – во дворе напротив –
похоронный?…
После смерти Иосифа Бродского и его воцарения в пантеоне русской литературы некоторые горячие его почитатели поспешили заявить о конце пушкинской эры в нашей поэзии. Определенные предпосылки этому действительно имеют место. Коренная смена ориентиров и переоценка духовного наследия у значительной части нашего народа, почти полное торжество чистогана и резкое обнищание интеллигенции снизили интерес многих людей к поэзии. Да, по совести говоря, этот интерес и в самые лучшие времена у большинства покупающих поэтические сборники носил чисто внешний характер.
Ушли от нас Твардовский, Орлов, Дудин, Высоцкий, Рубцов, Соколов, Жигулин, Прасолов, Кузнецов и еще многие, многие… В поэтических разделах наших ведущих журналов, тиражи которых уменьшились по сравнению с советскими временами в сотни раз, в течение почти десятка лет в основном печатались либо стихи не издававшихся в советское время эмигрантских поэтов, либо стихотворные выкрутасы современных мальчиков и уже не мальчиков, изо всех сил старающихся написать что-нибудь под Бродского. Короче, унылая серость нашего безвременья. Кажется, что река русской поэзии настолько обмелела и высохла, что уже и не в состоянии вынести на поверхность что-то действительно значительное.
Однако поэтические явления самого последнего времени показывают, что пушкинская эра в русской поэзии еще себя далеко не исчерпала. Медленно, но тем не менее заметно, возрождается читательский интерес к поэзии. Появляются сильные поэтические подборки, новые имена. К сожалению, продолжается и печальная русская традиция, когда все мы понимаем, что рядом с нами жил прекрасный поэт тогда, когда его уже нет в живых. Вот и снова так же, как в свое время Рубцов, Прасолов, Высоцкий, над нашими головами пронеслась и скрылась за горизонтом яркая поэтическая звезда.
И никак не скажешь, что Бориса Рыжего не заметили его современники. Последние два года его жизни отмечены и значительными публикациями поэта и премиями, и приглашениями на поэтические фестивали (в том числе в Роттердам). А после его смерти этот поток признаний его творчества и признаний ему в любви еще более расширился: издано почти все, что успел Рыжий написать за свою короткую жизнь, десятки тысяч обращений к его стихам в Интернете. Мучительно ищется ответ на вопрос: в чем причина самоубийства. Преобладают ответы типа:
Бунтующий и страстный
ты выкипел до дна.
Кому нужны бокалы,
бокалы без вина?
Примерно так написал Михаил Окунь в стихотворении, включенном в «Венок Борису Рыжему» (Урал №5, 2002):
Бессонной вечности не бойся –
Ты небо исчерпал до дна.
Спи, ни о чем не беспокойся –
Есть лишь поэзия одна.
Казалось бы, биография Рыжего, где были унылое детство в свердловских подворотнях в компании дворовой шпаны, работа в геологических партиях и учеба в Уральской горной академии, а затем в аспирантуре (в этом, видимо, сказалось влияние отца – доктора геолого-минералогических наук), отсутствие филологического образования – все это не способствовало рождению в «промышленной зоне» (Рыжий родился в Челябинске, жил в Екатеринбурге) значительного поэта. Однако, однако… «Когда б вы знали, из какого сора…»
Уже в первых публичных откликах на стихи Рыжего (см., например, замечательную статью О.Славниковой в Новом мире в 2000г.) говорилось о таланте, о большой энергетике двадцатипятилетнего поэта, выделяющих его из общего потока. К сожалению, всевозможные предупреждения и призывы, звучавшие в этих первых откликах и обращённые к молодому поэту, в частности, о том, что «эстетика и та мифология, с которой сейчас работает Борис Рыжий, исчерпаемы и конечны», пожелания покончить с широким употреблением ненормативной и блатной лексики и т.д. и т.п. (вспомним похожую ситуацию с предупреждениями Горького, обращёнными к Есенину и Павлу Васильеву) повисли в воздухе. Поэт покончил с собой в лермонтовском возрасте в мае 2001 г., и потомкам остаётся оценивать не то, что хотелось бы и как хотелось бы, чтобы поэт ещё написал, а только то, что им было создано за его недолгую жизнь.
Прекрасное стихотворение, откуда взят приведенный выше эпиграф, посвященное описанию городских похорон, заканчивается символически:
– О, Боже, ты не дал мне жизни вечной,
Дай сердце – описать ее любовью.
Следует признать, что эту программу и не только, не смотря на очень краткий срок своей жизни и своего творчества, Борис Рыжий выполнил и выполнил с блеском. Ну, конечно, не на таком уровне, как Есенин, и, может быть, даже не на таком, как Павел Васильев, но свой памятник трагическому для России последнему пятнадцатилетию XX века Борис Рыжий создал, и будем ему за это благодарны. Биография поэта на фоне окружающего мира и ее трагическое восприятие им в его стихах прочитывается во всех деталях:
Я помню все, хоть многое забыл –
разболтанную школьную ватагу.
Мы к Первомаю замутили брагу,
я из канистры первый пригубил.
Я помню час, когда ногами нас
за буйство избивали демонстранты…
или еще:
Вспоминаю с вечера поддали,
вынули гвоздики из петлиц,
в городе Перми заночевали
у филологических девиц…
Даже «вставные зубы», на которых поэт все время стремится подыграть музыке, звучащей в его душе:
Музыка жила во мне,
никогда не умолкала…
И вот это:
Три женщины. Три школьницы. Одна
с косичками, другая в платье строгом,
закрашена у третьей седина.
За всех троих отвечу перед богом…
И душевное одиночество, преследующее поэта с самого его безрадостного детства:
Куда девать теперь весь этот хлам,
все это детство с муками и кровью
из носа…
…………………………………………………..
все это обделенное любовью
все это одиночество мое?
Как тут не вспомнить Маяковского:
Я одинок, как последний глаз,
у идущего к слепым человека…
Трагическое бытие, которое (ну что же тут поделаешь, если это так!) и являлось основной тематикой и отчасти движущей силой поэзии Бориса Рыжего:
… Не в ладах
Я был с грамматикою жизни.
Прочел судьбу, но ничего не понял,
К одним ударам только и привык
К ударам, от которых словно зубы,
Выскакивают буквы изо рта.
И пахнут кровью.
Вообще, трагизм восприятия жизни у Бориса Рыжего потрясающ. Вот у Давида Самойлова есть стихотворение «Я маленький, горло в ангине. За окнами падает снег…» Такая грустная лирика. Ничего веселого. Но сравните это стихотворение вот с этими строчками Рыжего. Тоже детские воспоминания:
Маленький, сонный, по черному льду
в школу – вот-вот упаду – но иду.
Мрачно идет вдоль квартала народ.
Мрачно гудит за кварталом завод…
И конец этого стихотворения:
… на черном ветру,
в черном снегу упаду и умру.
Будет завод надо мною гудеть.
Будет звезда надо мною гореть.
Ржавая, в странных прожилках, звезда,
и – никого, ничего, никогда.
Чувствуете разницу! Спокойная, размеренная жизнь не для Рыжего. Описывая ее, как возможный вариант, в стихотворении » С трудом закончив вуз технический…», он прямо говорит, что при такой жизни его душа умрет. Эта ненависть к сытой мещанской жизни, противопоказанная большинству поэтов, проходит через все творчество Рыжего:
На комоде плюшевый мишутка.
Стонет холодильник «Бирюса».
Потому так скверно и так жутко,
что банальней выдумать нельзя…
Многие строки Рыжего, с презрением обращенные к » устроившимся» в жизни, напрямую ассоциируются с блоковскими: » Они давно меня томили …». Вселенская печаль русской поэзии («И томит меня тоскою однозвучный жизни шум…», «И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели…», «Но русскому сердцу везде одиноко… И поле широко, и небо высоко.») не обошла и Рыжего:
Оставь мне небо тёмно-синее
и ели тёмно-голубые,
и повсеместное уныние
и горы снежные, любые.
И ещё
Эта осень и слякоть, и хочется плакать…
Или
Мне холодно, читатель мне темно…
И также
Всегда тоскует человек,
но иногда тоскует очень,
тоскует как тагильский зэк,
как ивдельский разнорабочий.
В осенний вечер проглотив
стакан плохого алкоголя,
сидит и слушает мотив,
мотив тоски, мотив неволи…
Замечательны лирические стихи Рыжего о любви: » Я по снам твоим не ходил…», «Не признавайтесь в любви никогда…», «Веди меня аллеями пустыми…» Впрочем, довольно циничная откровенность в некоторых стихах Рыжего (см., например, стихотворение «На окошке на фоне заката…») может покоробить чересчур романтичного читателя (правда, таких сейчас осталось немного). Конечно, зачатки этого цинизма, расцветшего ныне в поэзии буйным цветом, можно увидеть и у многих предшественников Рыжего.
Очень точны у Рыжего описания природы и особенно городского пейзажа:
… На леса и поля надвигается траур.
Серебром в небесах расцветают миры…
Или:
Ты помнишь тот самый фонтан,
забытый в осеннем саду?
Молочный, как известь, туман
и розы на черном пруду…
и еще:
…Как я любил унылые картины,
посмертные осенние штрихи,
где в синих лужах ягоды рябины,
и с середины пишутся стихи…
Можно найти в стихах поэта и философские обобщения:
…И бесконечность прошлого, высвеченного тускло,
очень мешает грядущему обрести размах…
Ощущение близкой смерти пронизывает чуть ли не все творчество Рыжего. Здесь и цыганка, нагадавшая ему » не живут такие в миру «, и сцена в ЦУМе » ты запомни его (английского манекена) костюм, я хочу умереть в таком…» и чуть ли не детальные описания своей смерти: «я умру в старом парке на холодном ветру…», «я умру на чужом продавленном диване…»,
…Я точно знаю, где и как погибну –
Сначала все покинут, а потом
Продам все книги. Дальше будет холод,
Который я не вынесу…
и даже:
… Не гляди на меня виновато,
я сейчас докурю и усну –
полусгнившую изгородь ада
по-мальчишески перемахну.
Ясно, что только безысходное отчаяние могло заставить поэта написать такие строки:
…Ничего действительно не надо,
что ни назови:
ни чужого яблоневого сада,
ни чужой любви,
что тебя поддерживает нежно,
уронить боясь.
Лучше страшно, лучше безнадежно,
лучше рылом в грязь.
Да, подробная и, к сожалению, достаточно типичная биография российского юноши встает из стихов Бориса Рыжего (к счастью, не всем послана свыше такая же сверхчувствительность, как у поэта, иначе статистика самоубийств зашкалила бы).
В России расстаются навсегда.
В России друг от друга города
столь далеки,
что вздрагиваю я, шепнув прощай.
Но не только, не только печальные обстоятельства жизни Бориса Рыжего прочитываются в его творчестве! Одно это вряд ли привлекло бы к его стихам сердца стольких читателей. Думаю, что и современный слэнг, и ненормативная лексика, которые в изобилии представлены в стихах Рыжего (все эти «забашлял», «поддали», «бля», «замочили», «бухие», «месили чурок», «шкандыбали», «керя», «водяра», «шмонали», «телага» , «репа»), тоже не являются существенной причиной интереса к его поэзии.
В его стихах есть нечто более важное, что и делает их значительным событием в русской поэзии.
Мировая поэзия в своем большинстве – тончайший прибор, реагирующий на человеческую боль. Поэты почти всегда – защитники сирых, забитых, угнетенных… Принимать на себя чужие страдания – нечеловеческая нагрузка, не способствующая долгой жизни. Гейне, Байрон, Вийон, Лорка умерли или погибли молодыми.
Русская поэзия демонстрирует вышесказанное, наверное, ярче, чем какая бы то ни было другая: «Вчерашний день, часу в шестом, зашел я на Сенную…», «Под насыпью, во рту некошенном…», «Я – где боль, везде…» и т. д., и т. д. Возьмем биографии Цветаевой, Ахматовой, Заболоцкого, Жигулина, Орлова… Вспомним обстоятельства жизни и смерти, а также число прожитых лет наших поэтических светил: Грибоедов (34), Пушкин (37), Лермонтов (27), Кольцов (33), Никитин (37), Блок (41), Гумилев (35), Есенин (30), П. Васильев (27), Маяковский (37), Корнилов (31), Гудзенко (31), Шубин (37), Рубцов (35), Высоцкий (42), Прасолов (41)… Сюда же надо отнести «повыбитых железом», тех, что «ушли, не долюбив, не докурив последней папиросы…»: Майорова (23), Кульчицкого (24), Когана (24), Суворова (25), Отраду (22), которых война подбила на взлете и не дала подняться на ту высоту, для которой у них были все данные.
Длинная жизнь Гете, Фета и, может быть, еще нескольких поэтов скорее исключение, подтверждающее правило. Впрочем, если вспомнить факты биографии этих долгожителей то, вообще говоря, страдания Фета, связанные с его незаконнорожденностью и недоказанностью его дворянского происхождения, или проблемы тайного советника Гёте – то это вещи совершенно иного ряда.
И вот приведенный выше блестящий и одновременно скорбный список пополнился еще одним именем – именем Бориса Рыжего, который также погиб на взлете. Можно, конечно, винить в его смерти нашу российскую действительность, нашу непереносимую для чувствительного сердца настоящего поэта и просто честного гражданина трагическую действительность. И всё-таки, прослеживая судьбы многих рано погибших поэтов, видишь какую-то общую трагическую линию их поведения, отнюдь не всегда обусловленную внешними обстоятельствами. И Рубцов, и Прасолов, и Высоцкий сгорали не только от внешних обстоятельств. Они сгорали от высокого напряжения, при котором они жили и творили.
В то же время именно сочувствие и горячая любовь к втоптанным в грязь, сломленным жизненными обстоятельствами людям – важнейшая сильная сторона поэзии Бориса Рыжего. Да, Рыжий и не отделяет себя от этих, обиженных жизнью, героев. Для него нет отстраненного понятия «народ». При всем понимании своего таланта и своего предназначения (хотя в этом поэта и одолевают все время сомнения) Рыжий чувствует себя абсолютно слитым с теми, о ком он пишет в своих стихах:
…Третьи сутки ломает цыгана,
просто нечем цыгану помочь…
Описывая дорогу домой после ночных приключений «помойками, дворами – дорога к дому моему», дорогу, на которой не желательна встреча с милицией:
…И два часа пешком до центра.
И выключены фонари,
А нет с собою документа,
Так хоть ты что им говори…
Сколько раз он останавливается перед нищими, роющимися в этих помойках, с бесконечным сочувствием описывая их:
Дай нищему на опохмелку денег,
………………………………………………..
Дай просто так и не проси молиться
за душу грешную; когда начнет креститься,
останови…
Стихи Рыжего пережиты им безусловно, поэтому их нельзя читать, позевывая. Они царапают читателя, берут за душу. Это из самого сердца. Горячая кровь, хлещущая из свежей раны. Эта незаживающая рана – судьба страны, хотя в большинстве стихотворений Рыжего и преломленная в судьбу самого поэта. Но он ясно отдает себе отчет о тесной переплетенности того, что происходит со страной и с ним самим, и его поэзия – безошибочный индикатор неблагополучия и боли переживаемого сейчас Россией исторического момента:
…Внезапный ветр огромную страну
Сдул с карты, словно скатерть – на пол…
…………………………………………….
…нищие сидят
на тротуарах в черных одеяньях…
Вот поэт описывает свою “побывавшую в руках” старую пишущую машинку:
…Покуда литеры стучали,
каретка сонная плыла,
в полупустом подвале
вершились темные дела.
…………………………..
И шла по мраморному маршу
под освещеньем в тыщу ватт
заплаканная секретарша,
ломая горький шоколад.
Такие пронзительные строки о судьбе страны и делают стихи Рыжего общезначимыми.
История России – это почти непрерывная цепь таких тяжелейших периодов, о чем и свидетельствовали Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Блок, Маяковский (в его ранней лирике), Есенин. И те, кто сумел выразить эти «минуты роковые», смогли подняться на поэтические вершины. Вспомним стихотворения Дудина «Соловьи», Майорова «Мы», Гудзенко «Перед атакой», Самойлова «Сороковые…» Дыханием времени пронизано и творчество Высоцкого (пусть даже многие его стихи технически и не безукоризненны), и потому его лучшие стихи – большая поэзия. Представьте себе творчество Анны Ахматовой без поэмы “Реквием”. Мне думается, что в этом случае оценка ее поэзии была бы иной. К сожалению, у некоторых очень хороших поэтов это дыхание времени выражено слабее, что несколько снижает оценку поэзии даже таких виртуозов поэтической речи как Фет, Бунин, Тарковский. Конечно, по гамбургскому счету сомнительно, чтобы Борис Рыжий мог быть поставлен в один ряд с этими корифеями, но наше время его творчество отражает потрясающе! И это тоже одна из причин, почему его стихи хочется читать и читать, и почему они просто «прошибают» до слез. Вчитайтесь, например, в это стихотворение:
Если в прошлое, лучше трамваем
со звоночком, поддатым соседом,
грязным школьником, тетей с приветом,
чтоб листва тополиная следом.
Через пять или шесть остановок
въедем в восьмидесятые годы:
слева фабрики, справа – заводы,
не тушуйся, закуривай, что ты.
Что ты мямлишь скептически, типа
это все из набоковской прозы,
он барчук, мы с тобою отбросы,
улыбнись, на лице твоем слезы.
Это наша с тобой остановка:
Там – плакаты, а там – транспаранты,
небо синее, красные банты,
чьи-то похороны, музыканты.
Подыграй на зубах этим дядям
и отчаль под красивые звуки,
куртка кожаная, руки в брюки,
да по улице вечной разлуки.
Да по улице вечной печали
в дом родимый, сливаясь с закатом,
одиночеством, сном, листопадом,
возвращайся убитым солдатом.
Сколько здесь живых примет времени, не говоря уж о высочайшей концентрации чувств. Чего стоит эта «улица вечной разлуки, улица вечной печали», уничижительное «мы с тобой отбросы» рядом с «набоковской прозой». Впрочем, эта достоевщина в стихах Рыжего на каждом шагу. Заявления типа:
… Не горят фонари.
Ребром встала монета.
Моя песенка спета.
Не вышло из меня поэта,
черт побери!
соседствуют с утверждениями о себе «первый поэт промышленной зоны», «Приобретут всеевропейский лоск слова трансазиатского поэта…», «на площади Свердловска, где памятник поставят только мне».
А как близки нам, живущим в этом времени, вот эти строки:
…Пять лет подряд хожу в одном и том же
пальто, почти не ведая стыда, –
не просто подвернувшийся прохожий
писатель, не прозаик, а хороший
поэт, и это важно, господа…
или же эти:
В стране гуманных контролеров
Я жил – печальный безбилетник…
……………………………………………….
Зимой ходил в ботинках летних.
В аду искал приметы рая
и, веря, крестик не носил…
……………………………………………….
И стоя над большой рекою
в прожилках дегтя и мазута,
я видел только небо в звездах
и, вероятно, умирал.
Со лба стирая пот рукою,
я век укладывал в минуту.
Родной страны вдыхая воздух,
стыдясь, я чувствовал – украл.
Можно сказать, что вся суть и смысл поэзии Рыжего – это поиски примет рая, поиски большого, высокого, настоящего в аду окружающей поэта действительности.
…Ведь только так и можно жить –
судьба бедна. И скуден свет
и жалок. Что б его любить,
додумывай его поэт…
И в этом Рыжий – продолжатель лучших представителей мировой поэзии – Бернса, Вийона, Маяковского… К слову сказать, аналогичным поискам в прозе посвящено творчество Сергея Довлатова, с которым Рыжего роднит очень многое. Если Довлатов говорил, что в зоне грань, разделяющая зеков и охранников, почти неразличима, и с горячим сочувствием описывал и тех и других, то и Рыжий ощущает кровное родство со своими героями – психами в больнице, наркоманами, нищими, хулиганами:
…Где нищие, жлобье,
безумцы и рвачи –
сокровище мое…
В замечательном стихотворении «Сколько можно, старик, умиляться осторожной…», в котором поэт описывает поездку в поезде:
…Прячет туфли под полку седой
подполковник
да супруге подмигивает –
«уголовник!» –
для чего выпускают их из конуры..,
финал совершенно в духе Вийона:
…спит штабной подполковник на новой
шинели.
Прихватить, что ли, туфли его в самом
деле?
Да в ларек за «поллитру» толкнуть.
Да пойти
и пойти по дороге своей темно-синей
под звездами серебряными, по России,
документ о прописке сжимая в горсти.
Вот поэт описывает, как женщина рассматривает «голубой альбом» с фотографиями его одноклассников, разбросанных жизнью в разные стороны, альбом, «где живы мы…земная шваль: бандиты и поэты». И еще одно воспоминание друзей юности:
…А теперь кто дантист, кто говно
И владелец нескромного клуба.
Идиоты. А мне все равно.
Обнимаю, целую вас в губы…
И тут же в продолжение литературные реминисценции:
…Иду, как по Дублину Джойс,
смрадный ветер вдыхаю до боли…,
которых в поэзии Рыжего предостаточно: «набоковская проза», «говорю почти как Пруст, только не кропаю прозы». За спиной автора, стоящего у «великой реки», узнаваемые «печальные тени Александра, Иннокентия, Георгия», любимые Рыжим Батюшков, Фет, Аполлон Григорьев, Пастернак, Слуцкий, Бродский… Причем иногда даже в таком контексте:
До пупа сорвав обноски,
с нар полезли фраера,
на спине Иосиф Бродский
напортачен у бугра.
Начинаются разборки
за понятья, за наколки.
Разрываю сальный ворот:
Профиль Слуцкого наколот
на седеющей груди.
Как тут не вспомнить почти народное: «Товарищ Сталин – вы большой ученый…», где зекам «стихи читает Йоська Мандельштам».
Да, Рыжим внимательно впитана поэзия тех, кого он считал своими кумирами (в том числе и Иосифа Бродского). И что, на мой взгляд, замечательно, он в своем творчестве пошел столбовой дорогой русской поэзии – пушкинским, блоковским путем. Его стихи написаны богатым русским языком, смысл стихов в большинстве своем прозрачен. Рыжему удалось показать, что и сейчас при наличии таланта и больших душевных усилий можно достигать в рамках классического русского стиха высочайших достижений. Чтобы действительно сказать что-то значительное, совсем не обязатены выверты и выкрутасы, которых хватает у Пастернака, Вознесенского и Бродского (естественно, автор этих размышлений восхищается лучшими произведениями этих поэтов). Простые слова, простые предложения, в общем, даже не очень строгие рифмы – приметы стихов Рыжего. Но какая сила чувств, сила сопереживания, какой мощный резонанс с современностью! Читаешь и сердце начинает стучать сильнее. И чувствуешь радость за русскую поэзию, которая взяла очередную высоту.
К большому сожалению, Рыжего с Довлатовым (да и с Павлом Васильевым, Есениным, Высоцким) роднит и большое количество спиртного, распитого в жизни и разлитого в их творчестве. Тоже печальная русская традиция.
Парадокс поэзии, да и жизни Бориса Рыжего, в том, что сколько бы ужасного и страшного он не описывал в своих стихах, почти также сильно, как он ненавидел многое из того, что его окружало, он это же самое безумно любил. Любил так, как ребенок любит свою мать – непросыхающую алкоголичку. И эта любовь рождает такие замечательные строки:
…За то благодарю, что скверный гость
я все-таки довольно сносно встречен –
и для плаща в прихожей вбили гвоздь,
и целый мир взвалили мне на плечи.
………………………………………………………
За все, за все. За то, что не могу,
чужое горе помня, жить красиво.
я перед жизнью в тягостном долгу,
И только смерть щедра и молчалива…
Рыжего постоянно преследует чувство вины, что он жив, наслаждается красотами природы, своими творческими порывами, когда в мире столько страданий. Чувство вины перед погибшими друзьями (в детстве он глубоко пережил смерть Эли, непосредственно перед его самоубийством погиб его друг Роман Тягунов), перед всеми, кому еще хуже, чем ему. Рыжий чувствует себя виноватым в том, что он переплавляет в стихи и песни жизненные трагедии:
Я по листьям сухим не бродил
с сыном за руку, за облаками,
обретая покой, не следил,
не аллеями шел, а дворами.
Только в песнях страдал и любил
и, права, вероятно, Ирина –
чьи-то книги читал, много пил
и не видел неделями сына.
Так какого же черта даны
мне неведомой щедрой рукою
с облаками летящими сны,
с детским смехом, с опавшей листвою.
Рыжий знал, что настоящая поэзия – это самосожжение и сознательно шел дорогой к смерти и бессмертию. В стихотворении «Завидуешь мне, …» он пишет:
…Ведь я заслужил это, не правда ли, сделал шаг,
отравил себя музыкой, улицей, алкоголем,
небом и северным морем. «Вы» говори, дурак,
тому, кто зачислен к мертвым, а из живых уволен…
При всем количестве личного и субъективного в творчестве Рыжего, его поэзия – это страшный документ, свидетельствующий о нашей теперешней жизни. Многие русские писатели в разные времена выносили свой приговор российской действительности. Более того, в русской ментальности стало настолько привычным быть недовольными нашей жизнью, что бодрые, оптимистические (обычно действительно приукрашивающие действительность) произведения вызывают явный и скрытый отпор (крайние примеры – Бубенов, Бабаевский, но даже в отношении куда более в этом смысле терпимого творчества Евтушенко Бродский выразился в том смысле, что «Мы с Евтушенко – люди разных профессий»). При всем том, в частности, у Бродского, Довлатова, Искандера этот приговор смягчен в той или иной степени снисходительным юмором. Творчество же Бориса Рыжего по накалу трагизма можно сравнить разве что с произведениями А. Платонова и
В. Астафьева.
Да Борис Рыжий не был бойцом (хотя в пятнадцатилетнем возрасте и был чемпионом по боксу):
…Мне дал Господь не розовое море,
не силы, чтоб с врагами поквитаться –
возможность плакать от чужого горя,
любя, чужому счастью улыбаться…
Он не сумел «бросить им в лицо железный стих, облитый горечью и злостью». Но поэзия Б. Рыжего – это серьезное предупреждение всем нам, она в который уже раз ставит перед мыслящими читателями вопросы, вековые вопросы России: «Куда же мы идём? И что нам делать?»
В заключение автору хочется внести свой посильный вклад в венок стихотворений, посвященных Борису Рыжему:
На смерть Бориса Рыжего
Говорят, что ни в какой другой
стране нет такой сокровенной и
задушевной поэзии, как в России.
Говорят даже, что поэзия России –
это ее душа.
В стране сейчас поэтам худо,
скажу я людям не в укор.
Поэзию загнали в угол,
По ней стрельба идет в упор.
Когда в поэзию стреляют,
Она себя не защитит.
Глаза лишь синие моргают,
Да зубы стиснет и молчит.