Дмитрий СОМОВ (Москва)
Где ты будешь в то утро?..
***
… Где ты будешь в то утро, когда разразится война?
Городок без названья, засыпанный снегом, как прахом,
Станет местом, где ты, в первый раз, пробудившись от сна,
В небеса поглядишь не с надеждой, а с ноющим страхом.
Ибо жизнь — это просто дорога в один лишь конец,
И уж если она и решит оказаться в овраге,
Ты окажешься там вместе с ней, и поймешь, наконец,
Сколь условны границы, правительства, память и флаги.
А взгляни за окно — там десятки похожих на нас,
Бепокойных, веселых, немного шальных от вина.
Но ведь кто-то нажмет на курок. Так скажи мне сейчас,
Кем ты станешь в то утро, когда разразится война?
…Я молчу, изучая на свет остывающий чай.
Хорошо, если можно без страха встречать почтальона,
Хорошо, если можно, не думая, крикнуть: «Прощай!»
И не знать, в чем различье дивизии и батальона.
Только сколько их будет — на счастье отпущенных дней?
Как ни горько, но древняя формула все же верна:
От тюрьмы, от сумы, от войны зарекаться не смей…
…Где ты будешь в то утро, когда разразится война?
Январь — февраль 1996
***
Горы — они и в Африке горы. И вряд ли круче.
Чуть забрался повыше — и корчишься без кислорода.
С губ слетает ругань, молитвы на всякий случай
И стихи о зимней кампании неважно какого года.
Только здесь, поспорив, не ставишь на нечет, чет,
И на все остальное, к чему привык с давних пор,
Ведь и этим строкам, увы, не закончить счет,
Потому что падают только вниз. А тем паче с гор.
И хотя твой глаз и вмещает полет орла,
Он вмещает также и жертву в прицел, анфас.
Значит, память для жизни чужой оказалась мала,
А вот палец с курком ей приходится в самый раз.
Но любой историк охотно скажет, что все пройдет,
Как и эта война — постареют люди, завянут цветы,
Ну а я, протрезвев, буду спрашивать: «Который щас год?»
И слегка удивляться, почему я с собою на «ты…»
Сентябрь 97
***
Он из тех, кто вернулся из ада назад,
но уже не вернет свою старую тень;
он прицелом мозоли набил на глазах
и не видит людей, если те не мишень.
Он смертельно боится лежать на спине,
из оставшихся чувств исповедует месть
и твердит о погибших в неправой войне,
словно правые войны на шарике есть.
Его память осколком засела в груди,
он теперь никогда не уходит от драк
и глядит исподлобья — кто там, впереди?
Это может быть свой, но скорей всего — враг!
…А его телефон я успел подзабыть,
вот такие дела — заколдованный круг.
И мы оба не знаем, как нам теперь быть;
и не скажешь уже: «Это лучший мой друг…»
Май, 98
ЗОЛУШКА
Утром она проснулась в половине шестого,
осторожно, чтобы не разбудить принца, встала,
долго бродила по дворцу
в поисках простого платья,
а потом спустилась на кухню.
Услышав ее вопрос: «Чем вам помочь?»,
главный повар обварил себе ноги бульоном.
Шутка облетела всех придворных,
и принц провел с Золушкой воспитательную беседу.
Она спросила: «Но что же мне делать целыми днями?»,
он предложил ей шампанского.
Король придумал ей звучное имя «Розамунда»,
но на всякий случай позвонил психиатру.
Она долго смотрела из окна на зеленый лес
и если бы не забеременела,
точно бы повесилась…
октябрь 97
***
Здравствуй!
Я, конечно же, не вернулся,
да и не мог.
Это тень моя прилетела к тебе
на могилу, не успели
могильщики пропить заработанное.
Это тень моя сидит на кресте,
еще пахнущем краской, и ждет
пока поднимется Солнце.
Это просто привычка.
Теперь даже тень моя знает,
что и в самый солнечный день
ты уже не отбросишь тени.
И моя одинокая тень,
распятая горем на твоем кресте,
уже не боится остаться без тела
и не хочет вернуться ко мне…
’96