Борис Щербатов (Москва)
ОРЕХОВЫЙ ПОСОХ
КРЕЩЕНЬЕ
Когда в июне сорок первого,
в тот самый день,
тот роковой
меня крестили русской верою
в церквушке старой под Москвой,
знать не могли еще родители,
что где-то, падая в пике,
уже крестили истребители
детей на людном большаке.
Знать не могли ни наши матери,
ни поп – седая борода,
что этот день пребудет в памяти
как всенародная беда.
Двадцать второе –
день крещения,
купель войны, купель свинца.
Четыре года до отмщения
и год до гибели отца.
***
Братьям Лариным
Друзья мои, помните
луг наш в цвету,
где мы до упаду играли в лапту?
Там пахло ромашкой, цвели клевера,
и наши рубашки пестрели с утра.
О детская радость –
удар по мячу,
и делает мяч над тобою «свечу»!
Ты по лугу мчишься, не чувствуя ног,
но чувствуя гордо: команде помог…
В азарте игры, изловчившись как бес,
я «свечку» однажды вознес до небес.
И долго следил за полетом мяча,
и таяло время, как тает свеча.
Глаза опустил –
и понять не могу:
один я стою на широком лугу,
а вместо лапты, тяжела и суха,
ореховый посох сжимает рука.
СЛЕД
Когда отца на поле бранном
подмяла дымная броня,
я разминулся с младшим братом,
который мог быть у меня.
Когда над беженцами «мессер»
расходовал боекомплект,
был среди них и мой ровесник,
едва явившийся на свет.
Я замечал в часы авралов,
как обжигало горячо
мое плечо дыханье справа,
но стыло левое плечо.
Пришла пора – и нашим детям
страна вручает паспорта.
а в их рядах гуляет ветер,
и глухо воет пустота…
Где шли бои, трава густая
берет стремительно разбег.
а этот след, не зарастая,
потянется в грядущий век!
Придут далекие, другие
с такой же метою в судьбе –
и кровь спасителей России
опять напомнит о себе.
ГРОЗА
Когда о раннем увяданье
трава пожухлая шуршит,
когда зеленые герани
горячий ветер иссушит,
когда прохлады и здоровья
запросят нива и лоза,
она придет пролиться кровью –
непостижимая гроза!
И вот над нивою, над рощей,
над умирающей травой
запели радостно и мощно
потоки влаги голубой!
Пером взлетающей жар-птицы
повисла огненная гроздь –
и пляшет свет на наших лицах,
а души светятся насквозь!
***
Под плакучей звездою
говорила:
— Пройдет,
что не смоет водою,
то быльем порастет.
Сколько трав отшумело,
сколько вод утекло!
но болит как болело
то, что в сердце легло.
Ночью губы невольно
лепят имя твое.
как тебе-то не больно
прорастать сквозь былье?
ЦЫГАН
Сонно рыба плеснет в затоне –
мелкой рябью пойдет луна.
По-над речкой гуляют кони
из колхозного табуна.
Что за кони!
Мечта цыгана.
Даже сердце его зашлось.
Рано, ох, председатель, рано
записал ты его в колхоз!
Он в дырявой кибитке вскормлен,
помнит волю и чтит родню.
Воровское ли, колдовское
шепчет трепетному коню.
Конь дрожит, раздувая ноздри –
тучей грива, сажень в груди!
Не глаза полыхают – звезды,
в небе яростней не найти!
Вот сцепились.
Единой масти!
Пятки голые вместо шпор!
А подковы – четыре счастья –
на две стороны рвут простор.
Задыхаясь, от рос седая,
справа, слева неслась земля…
Но спокойно спал председатель,
ус дыханием шевеля.
А под утро в деревне видели:
вел цыган, потупляя взор,
тонконогого искусителя
на широкий колхозный двор.
ДЕНЬ РОЖДЕНЬЯ
Нежный возраст – двадцать лет.
И больничная палата.
За любовь такая плата!
Неужели Бога нет?
Искажен прекрасный лик.
Ужас волосы колышет.
Человека первый крик.
Но она уже не слышит…
День рожденья –
двадцать лет,
и печальные поминки.
У зеленоглазой Инки
двадцать лет
как мамы нет.
***
Мы недолго погостим,
в неизведанность отчалим,
всех обидчиков простим,
а кого-то опечалим.
Поцелуют в желтый лоб
отсыревшими губами.
Вместо лодки – серый гроб,
вместо Леты – лужа в яме.
И не надо бы рыдать
другу, матери, невесте:
все там встретимся
и вместе
будем вечность коротать.