Вот уже год как нет с нами писателя Евгения Чернова, последние годы жизни руководившего семинаром прозы Высших Литературных Курсов Литературного института им.А.М.Горького.
Евгений ЧЕРНОВ (Москва)
РАССКАЗИКИ
БЕСЕНОК
Возле метростанции «Электрозаводская» в голубом фанерном лотке пожилая хмурая женщина продавала пирожки, Очередь была в несколько человек, видно, торговля пошла недавно, то есть по нынешним крутым временам вполне можно было достояться. Ну, я и встал, и взял два пирожка. И с ними отошел в сторонку. На всех углах теперь, где не пролегает человечья тропа, как бы исподволь скапливается мусор, и лежит он, лежит и, наконец становится обязательным дополнением городского пейзажа.
В глубокой мягкой пыли, среди притемненного временем кирпичного боя бродили голуби. Они никуда не торопились, на людей не обращали внимания, ибо знали: те давно перестали подавать, — ходили они вперевалочку, отодвигая клювами бумажные катыши и мятые картонные стаканы. Но что съедобного найдешь под этими отходами… И мне жаль стало их, таких несуетных, добродушных, некогда громко чтимых, а теперь вот заброшенных, ничего у разного люда, кроме раздражения, не вызывающих.
Я бросил ближней птице кусочек пирожка. Голубь не спеша обошел его, желая, судя по всему, присмотреться со всех сторон, а потом уже и решить, как распорядиться этим, невесть откуда свалившимся богатством.
Так вот, пока он обходил, то направо, то налево склоняя голову откуда ни возьмись, ну прям не иначе из-под земли, вдруг явился маленький, на тонких ножках, шустренький, даже словно бы кучерявенький воробей. Скок, скок! Прямо, деловито, по-хозяйски, с какой-то, я бы сказал наглой, целеустремленностью, как механический бесенок, подпрыгнув, толкнул голубя, схватил кусок и стремительно понесся низко над землей, так что пыль вздыбилась волной.
Ну, надо же! А бедный сизарь даже и не понял толком, в чем дело: он крутился на месте, беспомощно перетаптывался, и вид у него был до того растерянный, что даже мне стало не по себе, словно меня тоже обокрали, взяли да и залезли в карман среди белого дня.
«Э-э, — отчего-то подумалось мне. — Нет, раньше у нас такого не было»
СБЕРКНИЖКА
На первом этаже в нашем подъезде жила тихая старушка. Была она сухонькая, волосы гладко причесаны, скручены на затылке в узел и заколоты старомодной выгнутой гребенкой, На людей она смотрела с грустью и берущей за душу покорностью.
И мы все знали, отчего у нее такой взгляд: хоть и жила она многим на зависть в отдельной квартире, да зато на одну лишь пенсию, самую маленькую, рублей на тридцать. На эти же деньги она воспитывала внука. Славный мальчишечка пяти годков, общительный и услужливый: всегда дверь поможет открыть, если руки заняты, ребенка в коляске посторожит, пока молодая мать домой сбегает пустышку ополоснуть. Куда родители его подевались, я не знал, спрашивать — язык не поворачивался, а сами они, старушка и внук, не говорили.
Когда мы встречались с ними, чувствовали неловкость на душе, словно мы сами существовали не на свои кровные, а на чужие, доставшиеся нам случайным, обманным путем.
Однажды, после длительной командировки, я вышел вечером в скверик, что возле дома, и увидел тетю Настю, сидевшую на скамейке, и выражение лица ее было какое-то необычное.
И вообще все было странно: почему сидит, а не крутится по хозяйству, никогда же раньше не сидела; скажешь, бывало, посиди маленько, тетя Настя, а она только рукой махнет; какое там сидеть, до этого ли… И потом — куда пропал ее вечно загнанный взгляд?.. Она улыбалась, и такая хорошая была у нее улыбка, что я даже забыл сигарету закурить.
— С чего это, тетя Настя, вы сегодня вся праздничная?
— Не только сегодня, но и вчера, и позавчера, — откуда-то из кустов крикнул малыш.
— Дак а как же, — не спеша, ответила тетя Настя. – Жизнь пошла совсем другая, я даже и позабыла уже, что так бывает.
Честно говоря, у меня от дурного предчувствия сжалось сердце, случилось, подумал, что-нибудь совсем нехорошее, а она по душевной деликатности скрывает это от окружающих.
— Какая жизнь, тетя Настя?
— Пенсия, пенсия! —- снова закричал из кустов мальчик.
— Да, — поддержала внука тетя Настя. — Пока ты ездил, тут такое произошло… Приходит Вера, почтальонша, и приносит пенсию. Я пересчитываю и говорю: что с тобой, Вера, случилось — жить, наверное, стала хорошо? А что такое, тетя Настя, что такое… А такое, говорю, ты мне передала семь рублей, А вот и нет, сказала она, это вам по новому положению добавили. Теперь вы не тридцать, а тридцать семь будете получать, Ах ты, матушка родная, думаю…
— А у нас книжка есть! — прокричал из кустов мальчик.
— И не думала, и не чаяла, надо же, забота какая о человеке. Вот веришь, даже не по себе стало, слеза навернулась. Она вздохнула и перекрестилась.
— Сели мы с внучком и стали думать: а что же с ними, лишними, делать? На те-то уже вжились — на все хватало, и себя не очень-то стесняли. Думали, думали и решили сберегательную книжку завести. Пусть эти излишки накапливаются. Внучок подрастет, к тому времени и набежит. И меня схоронить будет на что, и самому останется.
Из кустов вышел мальчик и сел рядом. И только тут я заметил, что сгустились вечерние сумерки. Дивный вечер устанавливался, воистину библейский; свет из окон недалеких многоэтажек серебрил листву гигантских тополей, и в самом верху, сквозь узорчатые окна в густой их кроне, проглядывало волнистое темнеющее небо.
— Замерзнете, — сказал я, потому что чувствовал непреодолимую потребность что-то оказать. — Свежо становится.
—- Ну что ты! – Я разглядел ее печальную улыбку. — Как можно.
Тетя Настя обняла внука и прижала к себе, и он положил голову ей на плечо.
ПРОВИНЦИАЛ
— Как жизнь, как настроение?
— Еще спрашиваете! Какое тут настроение.
— Чего так?
—А вы не читали? Наши кооператоры опять полсотню новейших авиамоторов переправили за границу.
— Ну и что? Вам очень нужны эти моторы?
—Да нет, собственно, мне они совсем не нужны.
— Так что же тогда?
— Обидно! Державу на глазах разворовывают.
— Э-э… обидно… Надо же, сколько живете в столице, а все никак свои провинциальные замашки не бросите.
ПЛЯСУНЫ
Боевые действия закончились, но победители не спешили убирать мертвых. Их только перетащили ближе к зданию, слегка загородили военными машинами и выставили охрану, чтобы местное население не разобрало родных и знакомых.
Над Домом Советов черным стягом стоял густой жирный дым. В ближайший скверик слеталось воронье.
Но вот – то ли со стороны Арбата, то ли со стороны американского посольства, а может, просто из-под земли, из преисподней, что стала все чаще бывать, выскочила машинешка. Странной она было – некий гибрид микроавтобуса и грузового фургона, раскрашенная ярко, наподобие сувенирного пряника. И если бы не пестрота, не крытый полукругом брезентовый кузов, состарившимся людям она напоминала бы послевоенную полуторку, хозяйку российских дорог.
Машина остановилась у Горбатого мостика, задний полог откинулся, и на асфальт, усыпанный битым стеклом, дробленым камнем и гильзами, вывалилась странная компания. Поджарые бородачи в черных сюртуках и в черных шляпах с широкими полями и несколько юнцов в глухих темных свитерах.
Взрослые, задрав бороды и придерживая шляпы, посмотрели, как медленно, словно преодолевая невидимое препятствие, ползет черный жирный дым. Прошлись по пятачку, весело притоптывая. Пожилые чувствовали себя как дома, молодняк – с непривычки, видимо, пока – дичился.
Вскидывая ноги вперед, вращая верхней частью туловища, засунув два пальца в жилетные карманчики, вытянув другую руку вперед, они образовали круг. И пляска началась.
Что-то жуткое, запредельное было во всем этом! Пожарище! Трупы! Гильзы в засохшей крови, утробные крики воронья…
Собирался народ. Люди угрюмо наблюдали за происходящим. И, наконец, чье-то сердце не выдержало – и в танцующих полетел первый камень. И вот что неожиданно: вскипел милиционер – громко выругавшись, он выпустил вверх очередь из автомата.
Круг плясальщиков распался. Молодежь в свитерах бросилась к своей машине, следом нехотя побрели бородатые…
Но один отделился от своих и направился к собравшейся толпе. Он подошел к женщине с ребенком и, опустившись на корточки, протянул малышу конфету.
— Не смей брать у него! – истерически закричала мамаша.
— А кто он? – спросил малыш.
— Ребеночек еще не знает… — задумчиво покачал головой бородач. – Но ничего, подрастет и скоро узнает.
И ощерил крупные блестящие зубы. Бедная женщина чуть не потеряла сознание: так ей напомнили эти крупные слюдяные зубы составленные в ряд щиты ОМОНа